Самвел - Раффи

Царица до сих пор не говорила с нею о Меружане, да и не имела желания говорить. Но теперь, слушая ее песнь, она мимоходом спросила:

— Знаешь, Вормиздухт, кто осадил нашу крепость?

— Нет, не знаю, — ответила она.

— Если бы враг сказал: «Дайте мне Вормиздухт, я прекращу осаду и удалюсь» — ты бы согласилась?

— Согласилась!

— Почему?

— Чтобы не умирали люди, чтобы был хлеб и они ели, и чтобы ты не страдала так много. Вот почему бы я согласилась.

— Значит, ты поступила бы так же, как та девушка в замке, о которой пела песню?

— Нет, не так. Она была бессердечной и ради своей красоты требовала жертв, и чем больше их было, тем сильнее радовалась. Она из тел и голов своих поклонников соорудила для себя замок. А я бы так не поступила: я бы не позволила проливать кровь из-за меня. Я бы немедленно выбежала к врагам, подставила грудь под их стрелы и воскликнула: — Вот я! Если вы сражаетесь из-за меня, прекратите битву! — Я бы пожертвовала собой и тем спасла всех.

Она говорила с неподдельной искренностью. Мечта о самопожертвовании развилась в ней не вследствие чувства человеколюбия, а из условий того воспитания, которыми она была окружена с детства. Старухи-няньки наполнили ей голову сотнями сказаний и сказок, которыми так богат персидский народ. Они воспитали в ней героический дух и зажгли ее воображение, вызывая чувства самопожертвования.

Услышав полные воодушевления слова Вормиздухт, царица с грустью сказала:

— Все это, дорогая Вормиздухт, уже совершилось помимо твоей воли…

Царевна побледнела.

— Что совершилось? — спросила она в замешательстве.

— Жертвы… кровь… избиение…

— Из-за меня?

— Да! Из-за тебя…

Она чуть было не упала в обморок. Царица обняла и прижала ее к своей груди.

— Успокойся, дорогая Вормиздухт, ты в этом не виновата. Все это произошло помимо твоей воли и твоего желания. Выслушай меня, я расскажу тебе обо всем.

Царица открыла девушке, что та содержится в крепости как пленница и заложница, объяснив, что крепость осадил Меружан Арцруни, дабы освободить ее. Сообщила также о том, что она, Вормиздухт, — невеста Меружана и в будущем должна стать его женой. Объяснила, по каким политическим причинам возникло ее необычное обручение; рассказала о взаимоотношениях ее брага, царя Шапуха, с армянами, о целях его войн, о том, что он намерен уничтожить веру армян и их государство и превратить Армению в персидскую провинцию, и о многом другом.

Царица закончила свой рассказ следующими словами:

— Выполнить намерение твоего брата, дорогая Вормиздухт, то есть уничтожить армянскую веру и государство, взялся Меружан Арцруни, а твой брат обещал в качестве высокой награды выдать тебя за него замуж.

— Не бывать этому никогда! — вскричала царевна, и ее прекрасные глаза вспыхнули огнем гнева. — Я не буду женою такого злодея!

— Но почему же, милая Вормиздухт? Если Меружану удастся уничтожить армянское государство и стать царем Армении, ты будешь армянской царицей.

Царевна засмеялась.

— Вместо тебя? — спросила она, продолжая смеяться. — Я должна похитить твою корону? Да! Это будет хорошая расплата за ту доброту, с какою ты отнеслась ко мне! К тому же армяне не таковы, чтобы легко уступить нам короны своего царя и царицы!..

Прятавшийся в передней дьявол приник ухом к двери.

Царица спросила:

— Но ведь ты сказала, что в том случае, если бы борьба шла из-за тебя, ты бы сама бросилась в объятия врага. Теперь вот ты знаешь, что Меружан осадил эту крепость из-за тебя.

— Да, я бросилась бы во вражеские объятия, если бы еще не была пролита кровь и я была уверена, что все кончится на мне. Но теперь уже поздно. Тяжелые события произошли, и мы находимся на груде трупов…

Царица снова обняла ее и прижала к своей груди. Она расспрашивала не потому, что хотела убедить царевну исполнить горячее желание Меружана, она желала лучше узнать прекрасные качества ее души, доставлявшие ей такую отраду.

— Если таково желание Меружана, — продолжала царевна, — то он мне ненавистен. Пусть будут свидетелями все добрые и злые боги, что я его возненавижу навеки! Мне все равно, обещал мой брат выдать меня замуж за Меружана или нет. Я убью себя, но не стану женой такого негодяя.

— Почему?

— Если бы он был хорошим человеком, то не сделал бы так много плохого своей родине, своему царю и тебе, дорогая матушка.

— Но ведь он любит тебя и все это совершил ради любви к тебе. Он желает, чтобы ты стала царицей Армении, а он армянским царем.

При этих словах царевну покинуло спокойствие. Она вскочила, бросилась на шею царице и разгоряченными губами стала целовать ее.

— Ты мне скажи лучше, дорогая матушка, где Мушег? Куда он направился? Ах, как он хорош!.. Как благороден, как добр… Когда он меня вез сюда, по пути мне так хотелось с ним поговорить… Но он не заговорил со мной ни разу.

Она спрашивала о спарапете.

— Скажи, дорогая матушка, куда он уехал?

— Он уехал в Византию, — ответила царица, с трудом высвободившись из горячих объятий Вормиздухт.

— Скоро вернется?

— Жду его с минуты на минуту.

— Ах, как я буду рада хотя бы один раз его видеть!

В юной душе царевны тлела искра, которая вдруг стала разгораться. Царица поняла это и улыбаясь спросила:

— Ты, должно быть, любишь его, Вормиздухт? Скажи по правде, любишь?

— Не скрою, любила… и теперь люблю… Я хотела бы быть его женой… Ах, как я была бы счастлива! Когда он так великодушно возвратил гарем моего брата в Тизбон, я поняла, что среди всех мужчин мира нет ему равного. И именно тогда мое сердце полюбило его.

Притаившийся в передней дьявол, услышав последние слова, сделал какое-то неуловимое движение, но все же остался на своем месте и сквозь дверную щелку продолжал наблюдать за собеседницами. Царевна спросила:

— Зачем спарапет поехал в Византию?

— Чтобы привезти моего сына…

— Значит, он приедет с твоим сыном и освободит нас от осады злого Меружана?

— Я очень надеюсь на это…

На радостях царевна наполнила золотые кубки вином; один предложила царице, а другой немедленно осушила сама. Действие вина и вспыхнувшая страсть привели ее в состояние крайнего возбуждения; она непрерывно повторяла одно и то же: свои мечты о том, как она по прибытии спарапета скажет ему о своей любви и как они вместе накажут «злого Меружана». Царица слушала и добродушно улыбалась.

Исключительно возбужденное состояние девушки настолько повлияло на царицу, что она не заметила, как прошла большая часть ночи. Но увлечение Вормиздухт стало ослабевать, подобно звукам постепенно затихающего музыкального инструмента. Сонливое состояние овладело ею. От винных паров нежная влага заволокла ее большие глаза, и красивое лицо ее стало еще привлекательнее. Прекрасная головка уже покачивалась, и последние слова девушки были отрывисты и большей частью непонятны. Царица повела ее за руку в свою опочивальню и уложила в постель. Долго она сидела у изголовья Вормиздухт, пока царевна не уснула. По временам ее красные, как коралл, губы произносили: «Ах, как он благороден!.. Ах, как я его люблю!»

После того как девушка заснула, царица вернулась в трапезную палату. В эту ночь, как часто с нею бывало и раньше, ей не спалось. Она тихо прошлась несколько раз по залу, подошла к открытому окну и остановилась, вглядываясь в густой мрак ночи. Все спало, точно в мертвом оцепенении, и лишь на небе замечались признаки жизни. Ее пристальный взор обратился к миллионам серебристых пятнышек. Что она хотела найти там, она сама не знала. Но все же смотрела. Вот по своду изогнутой полосой мелькнул сверкающий свет. Скатилась звезда — чья-то жизнь угасла…

Она отошла от окна и опустилась на сидение. Тусклый свет светильника падал на ее прекрасное лицо, которое выражало глубокую грусть. Как изменилось это озабоченное лицо! Как оно побледнело! От прежнего надменного выражения и неумолимой строгости не осталось и следа. Кроткая покорность судьбе светилась в ее скорбном взгляде. Казалось, она уже примирилась с тяжелыми обстоятельствами, казалось, уже привыкла к невзгодам своей жизни. Какие только мучения не пришлось перенести ей за последние дни, свидетельницей каких только бедствий не пришлось ей быть! Другая на ее месте давно бы уже отчаялась. Но она все еще сохраняла твердость духа, подкрепленную той горячей верой, которую она питала в безграничную милость провидения.

Она сидела в полном одиночестве. Печальные мысли ее устремлялись то на восток, то на запад. Там, на востоке, в темном подвале крепости Ануш был заключен ее царственный супруг. А на западе, в отравляющей атмосфере изнеженности византийского двора, содержался ее сын, наследник престола. Оба — на чужбине, оба — в беде. А сама? Сама она тоже в заключении в своей неприступной крепости, ставшей теперь для нее могилой.