Шепот - Белва Плейн

Тяжело дыша, он снова заговорил:

– Это все из-за Эмили. Я не думаю, чтобы я когда-нибудь был так сильно подавлен. Это сломало меня, Линн. Именно это меня подстегнуло. Я был вне себя. Это мое единственное оправдание.

Да, подумала она, это твое единственное и обычное оправдание. А когда ты не мог найти причину, почему ты был «вне себя»? Это никогда не было твоей виной, но всегда был виноват кто-нибудь другой, чаще всего я.

– Ты не собираешься что-нибудь сказать? Накричи на меня, если хочешь. Но постарайся меня тоже понять. Пожалуйста, Линн, пожалуйста.

– Я не в том настроении, чтобы кричать, у меня был ужасный день.

– Извини, – вздохнув, сказал он. – Я предполагаю, нам надо признать, что Эмили переживет свою ошибку. Что еще нам остается делать? Что ты думаешь?

– Я слишком устала, чтобы думать.

Да, но завтра она зальется слезами. Будет плакать об Эмили, о тех волнениях, которые бросили ее в объятия Брюса, и будет оплакивать крушение своей семьи, которая была центром и смыслом ее жизни.

– Может быть, я смогу сообщить тебе хорошую новость, чтобы хоть частично компенсировать все остальное, – сказал Роберт, и его голос был почти умоляющим. – Сегодня прилетел Монакко. Он сказал, мне, что они отправят меня за океан сразу в начале года.

И он снова ждал, на этот раз, без сомнения, каких-либо признаков энтузиазма или поздравлений, но когда ничего этого с ее стороны не последовало, он закончил, дав своему энтузиазму прорваться наружу.

– Я думал, что я могу поехать на месяц или два раньше вас и все подготовить. У них очень удобные дома с садом позади, очень приятные. Разумеется, нам необходимо будет привезти мебель. К тому времени, когда ты приедешь с Энни и Бобби, я все там расчищу и приготовлю. И может быть, к тому времени Эмили могла бы… – Он замолчал.

– Я устала, – повторила Линн, – я действительно хочу спать.

– Да, да.

Он включил ночник и спокойно начал раздеваться. Но его слишком распирало, чтобы он смог долго молчать, он дрожал, как провод под высоким напряжением.

– Я также подумал, что мы можем сдать наш дом. Мы ведь не собираемся остаток нашей жизни провести в Европе, и мы можем захотеть вернуться сюда. Все вещи можно сдать на склад. Что ты об этом думаешь?

– Замечательно.

Отъезд Эмили «сломал» его, но вот он уже как ни в чем не бывало строит свои радужные планы. По-моему, это называется «видеть вещи в перспективе», подумала Линн. Я злая. Я злая.

– Ты знала, что наше правительство финансирует программу обучения банкиров в Венгрии, так чтобы они усвоили методы инвестиции? У них нет персонала. Нет квалифицированных бухгалтеров, лишь горсточка на всю страну. Для нас просто удивительно, насколько они невежественны в этой области. Ведь целое поколение жило при коммунизме!

Постель скрипнула, когда Роберт лег на нее. Он так близко придвинулся к Линн, что она могла чувствовать запах его лосьона после бритья. Если он до меня дотронется, подумала она, вздрогнув, если он тронет мою грудь, если он меня поцелует, я ударю его. Меня больше ничем не обманешь. Я буду вспоминать, как моя голова ударялась о стену. Я вспомню сегодняшний день с Брюсом. Нет… нет, я не хочу это вспоминать.

– Спишь? – прошептал Роберт.

– Если бы ты меня не разбудил, я бы уже спала.

– Прости меня, – извинился он и отвернулся. Да, завтра она будет рыдать, она будет оплакивать крах, потерю главного смысла своей жизни. Она даст волю своему горю, которое взрывается внутри маленькой клетки из ребер, где находится ее сердце, и даст ему вырваться наружу, чтобы закачались стены этого дома.

А затем она как-нибудь постарается взять себя в руки и будет продолжать жить. Если Джози смогла смотреть смерти в глаза со спокойной отвагой, она, Линн, без сомнения, сможет смотреть в глаза жизни.

На третий день Джози умерла. На четвертый день они провожали ее на кладбище. День был такой, как любила Джози: воздух был нежен после недавнего дождя, низкие жемчужно-серые облака и запах мокрой травы, поднимающийся от могил. Почти машинально Линн читала ничего не значащие для нее имена и надписи: «Любимая жена», «Дорогой отец». Как же простые прилагательные могут выразить невыносимую боль и бесконечную утрату?

И постоянно, постоянно набегают образы, проливной дождь омывал катафалк, когда они ехали на похороны ее матери через весь город в сторону холмов на кладбище; белые цветы на маленьком гробу Кэролайн…

– Поразительно, – прошептал Роберт, когда толпа собралась. – Все сотрудники из офиса здесь. Половина городского клуба тоже, а они даже не были его членами.

– У Джози были друзья, – сказала Линн. – Ее с Брюсом любили все.

С ее языка соскочило имя Брюса. Она вздрогнула и побоялась на него смотреть. Он выглядел как семидесятилетний старик, как приговоренный к смерти.

– Мое сердце, моя правая рука, – услышала она, как он сказал в ответ на чьи-то соболезнования.

– Я знаю, что это для тебя означает, – прошептал Роберт.

– Как ты можешь знать? Ты ведь никогда ее не любил. Она вызывала в тебе возмущение.

– Ну, она тебя любила, и, в конце концов, я могу это оценить.

С небольшого холма со стоянки народ валил валом: это были люди всех типов, возрастов и цвета кожи; рабочие и бедняки, все, кто когда-либо обращался к Джози и кому она помогла, кого она утешила, – все помнили ее.

Голоса были приглушены, все было приглушено – ворох чайных роз в гробу, даже простые слова молитвы, несущей благословение жизни Джози и ее памяти, которая осталась у тех, кто ее любил.

Короткая поминальная служба закончилась. Слишком потрясенная, чтобы плакать, Линн смотрела вверх на деревья, куда слетелась стая ворон. Повернув голову, она встретилась взглядом с Томом Лоренсом.

«Если тебе потребуется помощь, – посоветовал ей Брюс, – обратись к Тому Лоренсу».

«Я знаю женщин насквозь, – сказал ей как-то Том. – Вы же съедите себя живьем из чувства вины, если только когда-нибудь…»

Но Роберт взял ее за руку, говоря:

– Пошли. Все кончено. – Они сели в машину, и он сказал с выражением изумления на лице: – Ты и в самом деле ее любила? Странно, я должен был бы до сих пор на нее сердиться из-за Эмили, но что сделано, то сделано, и зачем зря расходовать энергию? Кроме того, нужно быть бессердечным, чтобы видеть лицо Брюса и ничего не чувствовать. Кто знает, что происходит в чужой голове в подобные моменты? Я полагаю, люди должны вспоминать моменты, когда они ссорились и что при этом друг другу говорили, и жалели, что это они говорили. Но это только естественно. Никто не совершенен. Тем не менее он выглядит как труп. Посмотри, как он истощен. Последние дни он не приходил обедать, и, наверно, мы должны предложить ему, чтобы он продолжал приходить к нам обедать, пока он немного не отойдет от горя.