Долгое дело - Станислав Родионов

— Да?

— Товарищ Рябинина, вы же не умеете врать.

— Нет, умею!

— О, да вы и наивны.

— Разве это плохо? — вызывающе спросила Лида, уже не зная, что говорить я что дальше делать.

— Наивность хороша только в сочетании с юностью.

— Или с мудростью.

— Наивность у взрослого человека — это глупость.

— По-моему, все хорошие люди очень наивны…

— В чём вы хотите меня убедить?

Он почему-то рассердился. Когда она говорила неправду, следователь лишь поигрывал блеском очков и терпеливо слушал. Неужели он думает, что она его поучает? Боже упаси. Ей ли до споров…

— Сергей попал в эту историю по своей наивности.

— «Наивный следователь» звучит, как, скажем, «застенчивый боксёр». И как можно брать взятки по наивности?

— Да не брал он!

— Мог потихоньку от вас…

— Я жена.

— И жёны не всё знают.

— Это не жёны, а сожительницы.

Хорош трёп, но его пора кончать. Не смогла сочинить версию подостовернее, которая пригодилась бы Рябинину. Скажем, тому же адвокату. Не могла поискать кривых и солидных путей с выходом, скажем, на того же заместителя прокурора города. Впрочем, если её приодеть, она бы гляделась. Сколько же ей лет?

— Неужели вы Сергея… не чувствуете? — тихо спросила Лида, отбросив все хитрости и уловки.

Антимонин неожиданно рассмеялся, отчего блеска на его лице прибавилось.

— Чувства я берегу для свиданий…

— Но как же можно узнать, не почувствовав?

— А чего я в вашем муже не почувствовал? — спросил он, снова оживая плечами, пока ещё бескрылыми.

Ему вдруг пришла дальняя мысль: докладывая заместителю прокурора города, он доложит и об этом визите. Жена Рябинина выдвинула три версии появления денег, что говорит о желании запутать следствие. Надо бы её слова запротоколировать.

Лида увидела, как вежливая скука Антимонина растворилась во внезапном интересе. Всё-таки она на правильном пути — нужно рассказать о Сергее подробнее. Что они знают тут друг о друге? Да ничего. Рассказать что-нибудь такое, что говорит о душе. Но чтобы он понял. О душе и о работе. Но что же, господи?..

— Вы знаете, Сергей кого-нибудь арестует и расстроится.

— Из-за преступника?

— Он докажет вину человека, а потом ходит и переживает.

— Ничего не понял. В этом и заключается наша работа — доказать вину преступника.

— Я сегодня говорю бессвязно… Вернее, он не испытывает радости, когда докажет эту вину.

— Почему же?

— Говорит, если бы вину не доказал, то одним честным человеком стало бы больше.

Но Антимонин почти не слушал, рассматривая её руки, её пальцы. Тонкие, длинные, затвердевшие от моек и чисток. Эти пальцы жили своей, дикой и странной жизнью. Собранные в две горстки, они мелко ходили по коленям, словно посыпали их солью. Сама она не замечала ни этих горсток, ни его нацеленных очков.

Лида поняла, что её не слушают. Так уже было, когда она рассказывала о взглядах Сергея на телевидение. Нет, она не на том пути: стоит ей тронуть Серёжину мысль, как Антимонин скучнеет или раздражается. О чём же говорить? Ах, как пишут в характеристиках…

— Он не пьёт и не курит. Даже кофе не пьёт.

— Что же он пьёт? — механически спросил Антимонин.

— Только чай.

Ему казалось, что она верно идёт к истерике. Теперь её пальцы прыгали на коленях, как спортсмены на батуте. Какой тут к чёрту протокол. Скажут, что замытарил жену своего коллеги. Всё равно это дело ему не дадут. Она сильно переживает. Запереживаешь, когда мужа ночью уводят. Чёрт его знает, в их работе бывают разные перипетии.

— Товарищ Антимонин, лучше быть Дон-Кихотом, чем ослом Санчо Панса, отчаянно сказала Лида: хоть что-нибудь, только не молчать, хоть чем-нибудь, только убеждать.

— Да вы не волнуйтесь. — Он поднял глаза на её лицо.

Но правая рука взлетела к голове и, лишившись последней воли, провела по горячему лбу, тронула щёку, скользнула по шее и опадающим взмахом сдёрнула платок. Волосы со спелым шуршанием, слышимым даже ему, низринулись на плечи и грудь. И в кабинете стало уютнее, словно включили жёлтую старинную лампу. Антимонин воодушевлённо блеснул очками.

Да она красива! Хорошие волосы есть хорошие волосы. Теперь и кошачьи глаза к месту, и скулы не выделяются, и губы хороши без помады. Эх, Рябинин, зря ты погорел — такие жёны долго не ждут.

— Неужели вам не жалко человека? — просто спросила Лида. — Он же ваш коллега, он же много лет работал с вами рядом. Неужели лично вы не допускаете мысли, что тоже можете стать жертвой подлости или обмана?

— Все ходим под богом, — легко согласился Антимонин. — Наша работа такая: обвиняемый чихнул, а ты составь об этом протокол. Но вы зря пришли ко мне. Я тут ничего не решаю.

— К кому же мне идти?

— К заместителю прокурора города.

— И что ему сказать?

Антимонин рассмеялся, но теперь его смех был каким-то свойским, словно они сидели в гостях.

— Только ни в коем случае не говорить того, что говорили мне.

— Не знаю что…

— Рябинина может спасти только объективный факт, а не жалостливые разговоры.

Её мысль заметалась в бессильных поисках этого объективного факта. И, как всегда бывает с горестной и бессильной мыслью, она ринулась к друзьям и близким людям. Вадим Петельников, которого она зря не дождалась. Вадим Петельников, который её пытал вопросами о людях, могших зайти в их квартиру. Вадим Петельников… И тут она услышала ещё раз, вроде бы издалека, как с того берега: «Рябинина может спасти только объективный факт…» Тот, кто приходил, — это и есть объективный факт? Инспектор тоже его искал?

В голове как блеснуло… Её воспалённые нервы слили вопросы Петельникова и фразу Антимонина в огненный шнур и безжалостно хлестнули им непробудную память.

— Что с вами? — негромко спросил следователь.

— О-о-о…

— Что такое?

— Я вспомнила, — чуть не шёпотом ответила Лида, боясь спугнуть то, что она вспомнила.

— О чём?

— Я вспомнила!

Она поднялась со стула и, шурша волосами по бумагам, склонилась над столом — ближе к следователю. Он слегка отодвинулся, пугаясь её позеленевших глаз.

— За день до вашего прихода у меня был агент Госстраха! Я провела его в комнату, усадила за стол и отлучилась к телефону… Вспомнила. Вы мне верите?

— Верю, ну и что?

— Да? Так ведь он и положил деньги!

— С чего вы взяли?

— Запишите. Я требую, чтобы мои слова были внесены в официальный протокол.

— Хорошо, — согласился Антимонин, вытаскивая чистый бланк. — Хотя это не факты, но Рябинину для версии пригодится.

Из дневника следователя (на отдельном листке).

Неужели всем преступникам так же худо от допросов? Неужели их тоже поташнивает? Неужели им тоже видятся лица следователей, стоит закрыть глаза? Неужели они тоже не спят по ночам? И так же, как я, строчат на листках скороспелые мысли… Нет, они не так; у них должно быть не так, потому что им не обидно — знают, что виноваты.

Добровольная исповедь.

Кто их придумал, эти исповеди?.. Жан-Жак Руссо? Я приняла три рюмки мятного ликёра, а на душу вместо благодати легла тоска осенняя.

Всё у меня есть. Чего ж я хожу по квартире, как цепной пёс? Я приняла ещё рюмочку, итого семь.

У меня нет будущего. Ну что впереди? Деньги? Они я сейчас есть. Слава? Теперешней хватает. Любовь? Не думаю, что в будущем мужики будут интересоваться мною больше, чем сейчас.

А с другой стороны, у всех будущее одно — в земельку. Работаешь, хлопочешь, маракуешь, крутишься, от кого-то спасаешься (это я про себя), кого-то ловишь (это я про вас) — и что же? Казалось бы, за всё за это положен рай. Так нет — смерть без всякого рая. Не обидно ли?

Кстати, мята, которая в ликёре, способствует умственной деятельности.

Калязина опять переоделась и вышла из дому: серенький плащик, отцветшая косынка, грубые чулки, рассохшиеся туфли. Волосы торчат прошлогодней травой. Ни грамма косметики. Одета под денёк, который так и не выжил после ночного дождя.

Она не сомневалась, что за ней следят. Господи, дожила — следят, как за шпионкой. Нужно узнать у юристов, законен ли подобный надзор. Конечно, законен: свободы не стесняют, не трогают, а смотреть на себя не запретишь.

Она дошла быстрым шагом до метро и проехала до конечной остановки. Выйдя на землю, Калязина огляделась, словно не узнавала города. Вроде бы никого. То есть людей полно, но кто из них?.. Она села в троллейбус, в первый, какой подошёл. И ехала тоже до кольца, до нового микрорайона, который встал из сегодняшнего тумана инопланетным поселением.

Калязина приостановилась, разглядывая дома. Все одинаковые, вроде гигантских силикатных кирпичей. Она выбрала, который поярче — с зеленью на балконах и сквериком у парадных, надеясь увидеть там скамейку со старухами.