Рассказы - Теодор Старджон

Как бы там ни было, акция поражала размахом. Огромный зал, купленный «Синерадио» у Гражданского Форума для трансляции онеры, оказался заполненным почти наполовину — а это по меньшей мере 130 тысяч человек. Да каких! Думаю, никто из тех, кто считал себя знатоком музыки, не остался дома. А благодаря грандиозной рекламной раскрутке, к этим 130 тысячам охотно присоединились несчитанные миллионы, проведшие вечер у своих домашних телевизоров в ожидании Большого Зрелища.

Они его получили.

Как мне рассказывали, присутствовавшие в зале остались довольны. Они увидели и прослушали оперу целиком, как и было обещано. И в прекрасном исполнении: наше лучшее колоратурное сопрано Мария Джефф превзошла в тот вечер саму себя, а оркестр под управлением Ставского тонко и с блеском передал все нюансы старинной музыки.

Те же, кто смотрел трансляцию дома, увидели только первую половину оперы. После чего камера дала крупный план, на котором Мария Джефф неожиданно прервала арию на полуслове и с диким блеском в глазах выпалила буквально следующее:

— К черту это старье! А ну-ка, мальчики, покажем им настоящую музыку!

Оркестр смешался — они как раз пиликали что-то на две четверти (позже я узнал, как это называлось: «Хабанера»!), но дирижер быстро навел порядок, и уже спустя минуту музыканты с азартом выдавали старый добрый хит «Алису с пилюльками». Помните? Это про ту девчонку, которая боялась подзалететь!.. Что касается примадонны, то она вышла на авансцену и быстренько сдернула с себя лишнюю одежду. Это-то не вызвало в моей душе протеста — то, что осталось на певице, более подходило к тексту песенки, да и жара в тот вечер стояла адская. Однако я заподозрил неладное, увидев, как это было сделано.

Дело в том, что ничего подобного мне до сих нор видеть не приходилось. Поначалу я даже предположил, что все идет как надо — в школьном курсе истории такого понаписано о наших предках и их милых развлечениях!.. Но когда старик-дирижер сам вскочил на сцену и принялся отплясывать с примадонной, стало ясно, что в опере такого быть не могло. А камеры еще вволю погуляли по зрительному залу, и везде в проходах между рядами можно было видеть танцующих людей. Я сказал — танцующих? Видели бы вы эти танцы…

Последствия скандала нетрудно было вообразить. Корпорация «Синерадио» сделала «большие глаза», когда Федеральная комиссия прикрыла ее, как ранее ОТ. И те 130 тысяч человек, которые присутствовали на прекрасном представлении, вероятно, тоже были удивлены. Все они, как один, утверждали, что ни у кого и в мыслях не было танцевать в проходах. И, разумеется, никто не заметил, чтобы Ставскнй прыгал на сцену!

Конечно, у «Синерадио» была запись концерта, сделанная прямо из зала. Как и у Федеральной комиссии, — но та записывала с экрана телевизора. Па одной записи было зафиксировано то, что смогли бы подтвердить 130 тысяч театралов, а на второй — миллионы телезрителей. У «Синерадио» — шикарное оперное представление; у Федеральной комиссии — вакханалия, словом, вы знаете, что…

Это было слишком, и я пулей вылетел из дома, чувствуя острую необходимость повидаться с Бербело. У старика сильной стороной был здравый смысл, к тому же он был свидетелем самого начала этой цепочки безобразий.

Он был рад, увидев меня на экране видеофона, установленного у входных ворот «Дворца Ароматов».

— Гамильтон! Входите же скорее! Я обзвонил все городские дыры, разыскивая вас! — С этими словами он нажал кнопку, и двери его дома распахнулись передо мной. — Думаю, нет нужды спрашивать, зачем вы здесь? — констатировал он, как только мы обменялись рукопожатием. — На этот раз вляпалось «Синерадио», не так ли?

— И да, и нет, — ответил я. — Кажется, я начинаю понимать Гриффа. Помните, он сказал, что, насколько ему известно, программа вышла в эфир без сучка без задоринки. Если он говорил искренне, то в чем же дело? Как может телевизионная программа дойти до передатчика абсолютно исправной, а поступить на вход приемника в таком виде, что шутника, проделавшего этот трюк, убить мало?

— Согласен, это невозможно, — Бербело задумчиво надул щеки. — Но произошло. Трижды.

— Трижды? Когда еще?

— Только что, прямо перед вашим приходом. По каналу XZM шло выступление в прямом эфире госсекретаря. Ну, по поводу атомного проекта, вы знаете. Владеющая каналом компания перехватила новую технику цветного изображения у «Синерадио» сразу же после решения комиссии. Сначала все шло по накатанным рельсам — наш государственный секретарь вещал что-то двенадцать с половиной минут, а затем внезапно прервал спич и с идиотской улыбкой сказал прямо в камеру: «А вы слышали этот анекдот о коммивояжере и дочке фермера?»…

— Слышал, — мрачно выговорил я. — Только не говорите мне, что он рассказал анекдот до конца!

— Именно так, — подтвердил Бербело. — Во всех подробностях, в прямом эфире. Я попытался дозвониться в телецентр, по безуспешно. Все линии XZM оказались заняты. Затем какая-то чрезвычайно взволнованная девушка-оператор оповестила сразу на всех каналах: «Если вы звоните по поводу последнего выступления государственного секретаря, то нет никаких причин беспокоиться. Все нормально. Пожалуйста, не занимайте линию!».

— Так, — подытожил я. — Давайте еще раз все обмозгуем. Первое: телепередача покидает пределы студии неизменной и без всяких фокусов. Принято?

— Примято, — ответил Бербело. — Далее, поскольку ничего подобного не наблюдалось за всю эру черно-белого телевидения, стало быть, нам надо признать, что всему виной новая полихромная техника.

— А как же студийные записи? Они сделаны на той же аппаратуре — и ничего!

Бербело нажал кнопку, и перед каждым из нас раскрылся автоматический стол с батареей бутылок. После того как мы налили себе выпить, столики бесшумно убрались в специальные ниши.

— В «Синерадио» и в ОТ записывали непосредственно с передающей камеры. Кажется, я понял! Вся эта чертовщина начиналась в реальном эфире, после того как сигнал уходил с антенны передатчика! Пока он бродил но проводам в студии, все шло как надо…

— Точно! Значит, дело, во-первых, в экспериментальных цветных телепередачах, а во-вторых, в прямом эфире. Что это нам даст?

— Ничего, — согласился Бербело. — Но мы можем поискать в этом направлении. Пошли.

Лифт перенес нас на три этажа вниз.

— Не знаю, слышали ли вы, но я совершенно помешан на телевидении, — с самодовольной улыбкой сообщил хозяин. — У меня здесь лаборатория, и я просто лопаюсь от гордости, когда вспоминаю, что второй такой нет ни у кого в мире.

Оспаривать это было бы глупо. Никогда мне не приходилось видеть такого впечатляющего оборудования. Гигантская комната наполовину представляла собой музей, наполовину исследовательский центр. Кажется, тут было собрано все из богатой и долгой истории телевидения — от допотопных приемников с записью на магнитных дисках до самой новейшей техники объемного изображения. В углу громоздился неизвестный мне аппарат, оказавшийся этой злосчастной новой системой.