Рыцари былого и грядущего. Том I - Сергей Катканов

— Мир тебе, прекрасный и возвышенный юноша.

— Мир вам, святой отец.

Жак сильно опасался, что его хозяин, проснувшись, встревожится присутствием чужого человека, но хозяин, кажется, ничему не удивился и не утратил безмятежности. Таким радостным оруженосец ещё никогда не видел своего двадцатилетнего господина. Тот час успокоившись, Жак пояснил:

— Святой отец пришёл ночью, испросив разрешения погреться у нашего костра.

— Счастлив вас видеть, отче, — охотно отозвался рыцарь, — Сам Бог, наверное, послал мне вас. Едва я решил стать монахом, как тот час встретил монаха, который может стать моим наставником. Разве это не чудо?

— Всё в этом мире чудо, мой юный друг. И сам этот мир, где всякое дыхание славит Господа — величайшее чудо.

— Вы, должно быть, направляетесь в свой монастырь?

— Напротив, я иду из своего монастыря.

— Позвольте нам с Жаком сопроводить вас, куда бы вы ни шли. А потом вернёмся в ваш монастырь, где я, наверное, и останусь.

— Но я не вернусь в свой монастырь. Я такой же беглец, как и ты, — старец виновато улыбнулся, — я навсегда покинул обитель отцов бенедиктинцев. Мне очень жаль, прекрасный юноша, если я тебя разочаровал. Твоя история мне известна, Жак ночью поделился тем, что знал. Всецело одобряю твой возвышенный порыв и с радостью укажу путь в бенедиктинский монастырь, который здесь неподалёку.

В этот момент появился Жак, несущий в своём плаще великое множество грибов:

— Вы не возражаете, мессир, если из уважения к святому отцу мы сегодня позавтракаем грибами? Монахи не едят мяса.

— Конечно, Жак. И мне самое время отвыкать от мяса.

Пока суетились с разведением костра и приготовлением завтрака, юный рыцарь, заметно посерьёзнев, напряжённо молчал. Когда с завтраком покончили, он спросил:

— Если это возможно, святой отец, расскажите, кто вы, почему покинули свою обитель и куда теперь лежит ваш путь?

— Секрета тут нет. Зовут меня Роберт, я был приором монастыря отцов бенедиктинцев. Я шампанец, принадлежу к роду де Молезм. Я тоже был старшим сыном в семье, наследником, но в монастырь ушёл совсем юным, когда отец был ещё жив. Я усердно готовил себя к монастырю, не сомневаясь, что там мне будет очень тяжело. Ведь по воспитанию моему я был совершенно непривычен к физическому труду, к полевым работам, а монах должен кормиться плодами рук своих. В монастыре сеньоров нет. Все монахи — и вчерашние бароны, и крестьяне — братья, а значит, они равны и должны одинаково трудиться. Так я думал. Каково же было моё удивление, когда выяснилось, что я ошибся. Отец сделал за меня в монастырь огромный взнос. Мне, ещё послушнику, сразу же предоставили в распоряжение отдельную келью, о каких и мечтать не смели старцы монастыря из крестьян. Мне даже дали слугу. Ни носить воду, ни рубить дрова мне не приходилось, не говоря уже о работе на поле. Там работали зависимые от монастыря крестьяне. Всё своё свободное время я мог посвящать молитве. Это радовало, но и тревожило вместе с тем. Я постоянно задавал себе вопрос: «Какой же я монах? Я так и остался сеньором».

Совесть моя перед Богом была не чиста, угрызения терзали душу. Я старался помогать братьям из крестьян в работах по монастырю, но их это только пугало, не встречая ни поддержки, ни благодарности. А монахи из знатных восприняли мои попытки трудиться, как молчаливый упрёк в их адрес. Я стал чужим и для тех, и для других, чрезвычайно страдая от того, что люди, которых я желал считать своей семьёй, теперь сторонились меня.

Отец Роберт замолчал. Юноша слушал его с такой тоской, как будто всё это происходило с ним самим. От утреннего безмятежного счастья не осталось и следа. Он обострённо ощутил, что та же участь ожидает в монастыре и его самого. Поскольку монах по-прежнему молчал, он решил поделиться своими сомнениями и стремлениями:

— Вы знаете, отче, когда я стал хозяином отцовских владений, мне очень хотелось осуществить мою мечту: сделать всех моих подданных — и вассалов, и сержантов, и слуг, и крестьян — большую дружную семью, чтобы каждый знал своё место и делал своё дело, но чтобы все одинаково друг друга любили, были друг для друга отцами, сыновьями, братьями. Мне казалось, что это ничьих прав не ущемляет — все остаются на своих местах — рыцари воюют, сержанты помогают рыцарям, крестьяне пашут землю. Все служат всем, как отец служит детям, дети служат отцу, а братья друг другу. Ведь это и есть настоящая, правильная феодальная иерархия.

— Откуда у вас такие мудрые и возвышенные мысли, мой добрый друг?

— У нас в замке был замечательный священник. Человек чистой души и великой учёности. Впрочем, никому, кроме меня, он не был интересен. Он умер. А я захотел своей властью, когда стал хозяином, воплотить возвышенные мысли, которые подчерпнул из наших бесед. Но я быстро понял, что у меня ничего не получится. Все они, от первого из моих вассалов до последнего из моих слуг, хотели жить, как жили, когда все унижают всех и каждый стремится вырвать себе кусок власти пожирнее, чтобы унижать как можно большее количество людей. Даже сержанты, едва получив в своё подчинение пару слуг, тут же начинали топтать их ногами, явно получая от этого удовольствие. Я считал, что власть — это обязанность защищать, а для них власть была возможностью унижать. Я понял, что мне их не изменить. А тут ещё братец взбунтовался, убить меня хотел, войско против меня собрал. Я подумал: хотите, чтобы я умер? Я умру. Умру для мира. Для вашего мира. Уйду в монастырь. Там все братья. Аббат — отец, приор — старший брат. Семья, одним словом. Та самая семья во Христе, о которой я мечтал. Но если и в монастыре всё так, как вы говорите, боюсь, что мне вообще нет места в этом мире.

Теперь они оба молчали. Отец Роберт ковырял обгоревшим прутиком остывающую золу костра. Кажется, он о чём-то напряжённо думал. Юный рыцарь вспомнил, наконец, что рассказ старца прервался на полуслове и попросил его продолжить. Казалось, Роберт лишь подчинился его требованию, впрочем, сделав это без напряжения:

— Мне было очень трудно ощущать себя в монастыре для всех чужим, но я любил их всех, как братьев и решил набраться терпения, надеясь растопить со временем лёд отчуждения. Меня стали считать странным, чудаковатым, но перестали видеть в моём поведении вызов и привыкли, как к смешному, забавному дурачку. Мне было не так уж плохо с ними, а им со мной. Я таскал воду, рубил дрова. К одиночеству привык, считал его своим крестом, искренне и от души разговаривая только с Богом. Кто-то из братьев даже стал считать меня человеком святой жизни, хотя это, конечно, не так. И вот подошли выборы приора. В среде старшей братии началась борьба за власть, они ни как не могли договориться, кому из них быть первым. Не знаю, как у них появилась мысль выдвинуть меня, но в общем-то понятно, что за этим стояло. Меня привыкли считать слабеньким дурачком, кто-то хотел править обителью, скрываясь за моей потешной фигурой. Когда я стал приором, это многие попытались сделать, но я их разочаровал.

Я стал управлять монастырём беспристрастно, раздавая послушания без оглядки на прежнее положение в миру, согласно способностям каждого из монахов. Иные крестьяне получали относительно лёгкое послушание по переписке книг, потому что были талантливы, а иные рыцари шли работать на поле, поскольку склонности к умственному труду совершенно не обнаруживали, а праздность я из монастыря изгнал. Бездельников, которые лишь прикрывались тем, что постоянно молятся, ждало разочарование самое жестокое. Братия роптала, я не отступал.

На меня посыпались жалобы аббату. Аббат не мог оставить без последствий жалобы отпрысков знатнейших семей Франции, но ему было не в чем меня упрекнуть. Он вполне осознавал, что я всего лишь перестраиваю монастырскую жизнь в соответствии с евангельским духом. Аббат нашёл соломоново решение. Он сказал мне, что братию моего монастыря уже не переделать, а постоянные конфликты никому духовной пользы не принесут. Он предложил мне основать новую обитель, где основой духовного возрастания станет физический труд и куда братья будут приниматься с этим непременным условием, так что в дальнейшем у них не будет причины роптать.

— Куда же вы направляетесь теперь?

— К сеньору де Фонтен. Он обещал подарить участок земли под новую обитель.

— Я с вами, отец Роберт, если позволите.

— Да я-то позволю. Но понимаешь ли ты прекрасный юноша, о чём просишь?

— Станьте моим отцом, отец Роберт, а я буду вашим сыном. Потом у меня появятся братья. Мы будем вместе трудиться. У нас будет настоящая евангельская семья.

— Да, кажется, ты понимаешь. Господь послал мне сына.

—. А мне — отца. Прошу вас, святой отец, совершите мой монашеский постриг тотчас, здесь же, не откладывая.

— Да будет тебе по глаголу твоему, прекрасный юноша. Вижу, что твоё желание принести святые обеты — вполне осознанное и достаточно зрелое. Ты выстрадал это право, ты заслужил его. Скажи мне, какого рода? Как тебя зовут?