Капитан чёрных грешников - Пьер-Алексис де Понсон дю Террайль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Судебный следователь Сен-Совер".
Господин Феро отдал это письмо Симону.
— Сделай так, — сказал он, — чтобы бригадир из Пейроля был здесь нынче же вечером.
— Я к нему Стрельца пошлю, — ответил Симон.
— А когда жандармы будут у тебя, ты укажешь им того человека, если он поедет дилижансом?
— Будьте спокойны! — ответил Симон.
— А если, дядюшка, он никуда не уедет? — спросил господин де Сен-Совер.
— Тогда, — ответил господин Феро, — завтра утром бригадир с третьим жандармом арестуют его в Ла Боме.
Господин де Сен-Совер молча поклонился, и Симон ушел.
На пароме его поджидал Стрелец.
— Сегодня ты охотиться не пойдешь, — сказал ему Симон.
— Это почему же?
— Потому что пойдешь в другую сторону.
— Вот как? И куда же?
— В Пейроль.
— В жандармерию?
— Ага.
— Надо же! — негромко сказал Стрелец. — А я уж думал, его упустят.
— Плохо же ты знаешь господина Феро, — улыбнулся в ответ Симон.
XXIII
А пока господин Феро и его племянник, принимали меры к аресту Николя Бютена, в свою очередь готовился расправиться с людьми, замышлявшими его погибель.
После отъезда жены в нем совершился настоящий переворот.
На миг разбойник ужаснулся самого себя; на миг под влиянием любви к невинному, добродетельному созданию грозный капитан черных братьев стал думать лишь о том, чтобы прогнать от себя воспоминания о страшном прошлом, чтобы стать честным человеком.
Но обстоятельства и страх эшафота пробудили в нем первоначальные инстинкты.
Как только жена уехала, Николя Бютен подумал:
"Теперь я ничего больше не боюсь, и плевать мне на совесть. Старый советник решил влезть в мои дела — пусть пеняет на себя!"
И он преспокойно провел остаток дня дома, подрезая деревья, покуривая трубку, как человек, который собирается вечером уснуть со спокойной душой.
Когда стемнело, он поужинал, выпил очень немного, пошуровал в своих вещах и вышел, взяв ружье и патронташ.
В патронташе у него были рубашка, штаны и блуза, чтобы полностью сменить одежду, если она вдруг забрызгается кровью.
Ружье было заряжено пулями.
— Пойду поохочусь, — сказал он садовнику.
И ушел.
Было восемь часов вечера.
"У меня еще есть два часа, — думал он. — Надо бы позаботиться о своем алиби. Мало ли что может случиться".
Николя Бютен знал, что в паре сотен шагов от него, на земле господина Феро была лужайка, на которой паслись кролики со всей округи.
Он уселся за кучей камней, выждал с четверть часа и выстрелил дуплетом.
Двух кроликов он и подстрелил.
Тогда он бросил патронташ, спрятав его между камнями, и вернулся с добычей в руках.
Садовник и его жена еще не спали.
Человек, убивший в Провансе двух кроликов или зайца, гордится собой больше, чем браконьер под Парижем, заваливший кабана или косулю.
Поэтому Николя Бютен не преминул зайти к садовнику и с торжественным кличем предъявить ему свою добычу.
Потом он сказал, что пойдет спать, и просил разбудить его пораньше.
Жена садовника проводила его до порога, заперла все двери и ставни и пожелала доброй ночи.
Ни она, ни муж ее не заметили, что хозяин вернулся без патронташа.
Николя потушил свет.
Потом он притаился у ставней, глядя в щелочку, и стал дожидаться, когда погаснет свет у садовника.
Это случилось скоро.
Тогда он спустился вниз, открыл окно, выходившее на другую сторону, перемахнул через подоконник и пошел к северу.
В небе ярко светила луна.
Николя Бютен посмотрел на часы: половина десятого.
До рощицы, за которой стояла ферма Сой, было недалеко.
Меньше четверти часа понадобилось Николя, чтобы дойти туда от Ла Бома. По дороге он подобрал свой патронташ.
Дойдя до места, он сунул два пальца в рот и свистнул тем особенным свистом, который долго служил сигналом сбора для черных братьев.
Ему ответил такой же свист — как будто эхо.
Из фермы вышел человек и подошел к Николя Бютену.
Это был Патриарх.
— Это вы, капитан? — спросил он.
— Я.
— Готовы?
— Разумеется, а ты?
— Я всегда готов. Ну что, — усмехнулся старый разбойник, — долго собираетесь плакать по советнику?
— Да нет — как жена уехала, так я с духом собрался. Одно только бесит.
— Что такое?
— Луна вон какая.
— Это ничего, — ответил Патриарх. — Лучше видеть будем — не промахнемся.
И два душегуба преспокойно двинулись к Ла Пулардьеру.
XXIV
По дороге Патриарх завел разговор.
— Советник — старый жмот, — сказал он. — Вот жмотство ему боком нынче и выйдет.
— Мы не потому сегодня на дело пошли, что он жмот, — возразил Николя Бютен.
— Да нет, капитан, — ответил ему Патриарх, — я не то хочу сказать.
— Так говори яснее.
— А вот что. Во-первых у советника только одна служанка, да еще глухая, ничего не слышит. Такому богачу, верно, стыдно не иметь прислуги, да?
— Верно. Но мы его этим стыдить не будем.
— Потом в Ла Пулардьере нет собаки. Собака же не меньше человека жрет, а господину Феро это не нравится.
— Умный человек господин Феро! — иронически заметил Николя Бютен.
— Вот если только злая шавка величиной с кулак ему сегодня жизнь спасет, — засмеялся Патриарх.
С таким разговорами два бандита дошли до Ла Пулардьера.
Между хозяйским домом (так называемым "замком") и фермой находился большой двор, вокруг двора — огороженный виноградник.
Изгородь была кое-где каменная, кое-где живая.
Живая изгородь была в дурном состоянии, со многими дырами.
Патриарх, изогнув свое высоченное тело, пролез в одну из дыр с северной стороны — противоположной ферме.
За ним последовал Николя Бютен.
В буфетной было открыто окно.
— Нам сюда, — сказал Патриарх, зажал себе двумя пальцами нос и добавил: — Ведь надо же, почему они это окно не закрывают: потому что сыром воняет. Экой неженка этот советник!
Он подтянулся на своих огромных ручищах и с юношеской ловкостью вскочил на подоконник.
Перед этим он не забыл снять обувь и оставить внизу кувалду.
— Инструмент мне передайте, — сказал он капитану. — Вот так. А теперь лезьте сами.
Забрав кувалду, Патриарх соскочил с высокого подоконника прямо в буфетную.
Николя Бютен тоже залез туда. Как и патриарх, он снял башмаки, чтобы не шуметь.
В буфетной оба на секунду остановились и прислушались.
В доме ни звука, а видно в лунном свете все, как днем.
Дверь в буфетной была заперта просто на задвижку.
Патриарх открыл ее.
Убийцы очутились в прихожей.
Через стеклянное окошко над входной дверью она тоже освещалась лунным светом.
В конце
