Царь Грозный - Наталья Павлищева

Захарьин кивнул на скукожившегося человека:

– Да вон смотрю, даже дьяк в заплатах ходит…

И снова скрипнула зубами Ефросинья. Холопа Петрушку в кафтан нарядить успели и про имя Савлук наказали, а вот порты остались его собственные, заплату на них и углядел князь Данила.

Больше Данила морочить себе голову не позволил, потребовал провести сразу в узилище, показать настоящего Савлука и, ничего не объясняя, забрал его с собой.

После их отъезда мать с тоской заявила сыну:

– А ведь это конец, Владимир.

– Чему конец? – изумился тот.

– Всему! – В голосе княгини Ефросиньи слышались одновременно и горечь, и даже облегчение. Это ее недотепа-сын мог жить просто так, сама Ефросинья уже знала, зачем царю вдруг понадобился опальный дьяк, и хорошо понимала, чем закончится для нее приезд Захарьина.

Так и случилось. Царь, презирая «за дурость», как он говорил, простил своего двоюродного брата князя Владимира Андреевича, но наказал его мать – вдову княгиню Ефросинью. За что? Это знали очень немногие.

Летняя жара спала, обошлось, к счастью, без больших пожаров, и хлеб не погорел, собрали вовремя. У княгини вся душа изболелась за оставшееся без ее присмотра хозяйство Старицы. Хотя чего уж теперь ей-то?

Она смотрела из окна возка, с трудом переваливавшегося с ухаба на ухаб, и пыталась представить, какой станет ее жизнь. Несмотря на жестокий приговор царя Ивана Васильевича постричь ее и отправить в дальний Воскресенский Белозерский монастырь, княгиня была даже немного благодарна государю, ведь мог сделать это гораздо раньше…

Тогда, в 1553 году, отказываясь скрепить княжеской печатью клятву младенцу Дмитрию по велению умиравшего царя Ивана, она хорошо понимала, что если царь выживет, то ей не жить! Но благодаря заступничеству митрополита обошлось. Не только не казнили, но даже одарили. Иван отправил их с Владимиром в Старицу, правда, брату свое расположение выказывал, а вот тетке никогда. Они взаимно ненавидели друг дружку, и оба хорошо понимали, за что. Княгиня Ефросинья за то, что считала не царским сыном и потому не имеющим права на престол. А сам Иван потому, что знал, что она так считает!

Бывшая княгиня, а теперь инокиня Евдокия хорошо понимала, что еще одной попытки у нее не будет. И не потому, что Иван недосягаем, а потому, что ее собственный сын Владимир слаб и неумен! Оставалось подчиниться судьбе и царской воле и заняться извечными женскими делами. В рукоделии княгине Ефросинье всегда не было равных. Только вот первая жена Ивана Анастасия и могла равняться с ней в умении выводить шелком по бархату лики святых…

Инокиня Евдокия вздохнула, она всегда жалела Анастасию, самого Ивана ненавидела, а жену его любила.

До подворья Кирилло-Белозерского монастыря опальную княгиню сопровождал ближний боярин царя Федор Иванович Умной-Колычев. Узрев такую свиту, Ефросинья сначала даже посмеялась:

– К чему такая свита, Федор Иванович? Отродясь так не ездила…

Боярин был зол на необходимость тащиться невесть куда, следя за вдовой, потому хмуро огрызнулся:

– В последний-то раз можно…

Шутка вышла мрачная, Федор понял это и сам, но он тоже не любил властную княгиню, потому угрызений совести не испытал.

– В последний раз, говоришь? Врешь, боярин, не кончена моя жизнь! А вот вам ваш государь еще покажет, все криком изойдете!

Умной передернул плечами, ну что за баба! Постарался сделать вид, что не услышал страшного пророчества, чуть поторопил свою лошадь. Но княгиня окликнула его:

– А ты, Федор Иванович, там останешься ли меня стеречь? Вдруг сбегу?

– Не-е, – замотал головой боярин, – сдам тебя игумену Васьяну на руки и домой в Москву!

При одной мысли, что скоро конец его дорожным мучениям и общению с языкатой властной княгиней, у Федора поднялось настроение, теперь уже лошадь пришпорил веселей.

Они далеко от Москвы, можно было бы плыть, но Евдокия не любила воды, считала ее опасной, потому и тряслась многие версты в возке, то задыхаясь от дорожной пыли, то вымокая под дождем. Как ни старались слуги укутать хозяйку, как ни закрывали возок, но в августе у Белого озера холодно, это не Москва. Вот и сейчас в щели мокрым ветром несло мелкие брызги, зябко, хмуро, серо…

Князя Владимира Иван по ходатайству митрополита даже оставил в Старице, правда, сменив все окружение и даже слуг. Евдокия усмехнулась – считает, что без матери князь не опасен? А ведь верно считает… Пусть себе, она хотя и не стара, но устала. Если власть не нужна сыну, то к чему за нее бороться? Вдруг пришла мысль, что она еще поборется, пусть не за Москву, здесь бессильна, но за власть в том же монастыре. От сознания, что жизнь не окончена, стало легче.

Примирившись с двоюродным братом и обменяв его Вышгород на Романов на Волге, чтобы разъединить владения князя Владимира, государь немного успокоился. Но ненадолго.

В Москве его встретил хмурый Шуйский.

– Что? – Иван уже понимал, что вести добрыми не будут.

– Митрополит едва дышит, – вздохнул князь Петр.

– А лекарей звали? – У царя даже голос дрогнул, он хорошо понимал, что вылечить старость ни один лекарь не сможет, а Макарию ведь девятый десяток пошел…

Но надежда умирает последней, сам созвал лучших лекарей, знахарей, всех, кого нашел. Макарий сокрушенно мотал головой:

– Государь, не от чего меня лечить. Срок пришел Господу к себе забирать. Мне уж исповедоваться и причащаться пора, а не настои пить да примочки прикладывать.

31 декабря митрополита не стало. Оплакивал Макария не один государь Иван Васильевич, рыдала вся Москва и Русь. Митрополита любили и уважали за исключительное благочестие, образованность и, главное, житейскую мудрость. Никто так, как он, не умел примирить непримиримых, уговорить обозленных и печаловаться за опальных перед царем. Никто не мог успокоить государя, потому как никто больше Макария не имел на него такого хорошего влияния, даже ходивший некогда совсем рядом поп Сильвестр.

Сам Иван тоже понимал, что лишился наставника, который мог указать верный путь, что остался точно сиротой. Он не помнил отца, да и мать тоже не слишком хорошо, потому Макарий с его отеческой заботой стал для государя настоящим подарком судьбы.

Скончавшийся митрополит лежал недвижно, лицо его было спокойно, точно все тревоги и невзгоды мира разом покинули умершего. Ивану показалось, что, уйдя далеко-далеко, Макарий бросил его, даже вдруг забыл. Царь искал и не находил хотя бы в уголочке закрытых глаз, в изгибе едва заметных от старости, посиневших губ привет себе, знак, что не один… И не находил. Макарий был не с ним. Стало смертельно жалко себя, такого одинокого и покинутого.