Ничего неизменного - Наталья Игнатова

Хасан полоснул лезвием по ладони. Белый свет разбежался по радужным узорам на стали, клинок вспыхнул, разбрасывая тяжелые, бледные искры.

Каждая капля крови — чья-то смерть.

Тяжелая сабля врубилась в призрака, прошла насквозь. Чавкнула плоть, и с хрустом подались кости. Продолжая движение, Хасан отсек руку одному из людей Онфроя. Упал на колено, пропуская над головой атаку второго. Качнулся, уворачиваясь от светящегося призрачного меча. Пока есть кровь, нужно убивать призраков. С остальными, хоть они и опаснее, лучше разбираться потом.

Колби Санделин рассчитывал, что успеет разобраться в происходящем, вылечить всех, кого нужно лечить, и вернуть разум всем, кто оказался введен в заблуждение чарами мальчишки из Замка. Кто поверил, что он чужак на Тарвуде? Кто поверил, что он не чародей? Как вообще можно было хоть на миг сохранять эту веру, когда он исчез, превратился в свет, чтобы через миг, уже с оружием в руках, напасть на слуг Кинна.

Санделин успел почувствовать, как юный чародей сводит их с ума, но никого не успел предупредить. Онфрой напал на Азама. Кинн набросился на них обоих.

Санделин пытался увидеть чародея, но различал лишь два смутный силуэта, да и то ненадолго — в глаза бросались каракули, намалеванные на одежде, и один силуэт пропадал, будто таял. А второй двигался так быстро, что взгляд не успевал за ним.

Первый, белоголовый, прорубался к Кинну, дрался с его телохранителями, а они то и дело отвлекались на брошенный на пол плащ. Рубили его топорами, били ножами, пока сабля чародея кромсала их тела. Второй, черный, схватился с людьми Азама. С призраками. И Санделин выкинул его из головы, сосредоточившись на людях Кинна. Тот слишком полагался на свою броню. Слишком. Против чар защиты хватало ненадолго, Санделин едва успевал лечить его слуг. Даже с поддержкой трех своих людей, каждому из которых дал исцеляющую силу.

Потом появился Онфрой. А с ним — надежда. Втроем — три мага — они справятся с одним чародеем. Но Онфрой отдал приказ телохранителям, те оставили черного, и все вместе набросились на несчастный плащ. Санделин не разобрал, разодрали они его в куски, или превратили в пыль, или испепелили. Плащ просто исчез. А сабля черного фантома засветилась, разбрасывая искры. Вокруг лезвия появилось поле неясной природы. Какой может быть природа, если эта сабля и это существо — иллюзия, обман, сплетение чар? Да только несуществующее поле вошло в резонанс с призрачной структурой слуг Азама.

Санделин все силы бросил на их исцеление. Но… у чародея была власть над временем. Такая же, как у Онфроя. Разрушительная и страшная. И прежде чем Санделин успел хотя бы увидеть нанесенные саблей раны, призрачные слуги Азама превратились в трупы. Материальные. Обезглавленные.

Люди Онфроя все еще стояли там, где мгновение назад валялся плащ. Они стояли. Не двигались. Доли секунды, кратчайший миг, который необходим любому живому существу, чтобы выбрать цель, направление удара.

Фантомы — не живые. Им этот миг не нужен. Черный исчез, чтобы оказаться вплотную к Онфрою, прямо под ударами его телохранителей. И Санделин мог лишь закрыть глаза, прощаясь с магом времени, которому белый клинок вошел точно в сердце.

Белый фантом — чародей или иллюзия — швырнул в Удела Кинна последнего уцелевшего телохранителя. Удар был настолько сильным, что из Кинна выбило дух. В зал выпал разъяренный и полностью дезориентированный Херрик Азам. Но это уже не имело значения. И никого не могло спасти.

Если только…

Их все еще трое. Онфрой погиб, но Кинн и Азам еще живы. У них есть шанс. Власть над разумом больше всех остальных дисциплин похожа на чары. А значит, стоит попытаться.

Санделин предоставил слугам лечить Кинна, отбивающегося от белого фантома, и Азама, отгородившегося от черного фантома стеной огня. А сам сосредоточился на том, что видел. На том, что видел по-настоящему. Силуэт чародея расплывался и таял. У него не было узора, не было сплетения линий жизни, дыхания, крови и разума, не было ничего, за что можно зацепиться. Но Санделин видел его чары. Недолго. За миг до начала боя. Он вспомнил то, что видел, он создал собственную иллюзию, перебросил тонкую нить к источнику чар. По памяти. Наугад. И быстро, так быстро, как только возможно, сплел из нитей канат. Это не мост. Даже не жердочка над пропастью. Но если поторопиться и не смотреть вниз…

Санделин оставил свое тело. Встал на канат и скользнул по нему в разум чародея.

Он ничего не успел разглядеть. Ничего не успел понять. Два синих огня — два глаза на оскаленной, кошмарной морде — вспыхнули перед ним. Мир содрогнулся от низкого рыка, заледенел от холода. Лязгнули клыки, и череп Санделина хрустнул между ними, как скорлупка пустого ореха.

«Hayan, — Хасан увидел, как глаза Занозы засветились нечеловеческой синевой, — в кои-то веки вовремя».

Тело Санделина не утратило способностей к магии. Смерть наступила так быстро, что плоть не успела ее осознать. Разум погиб. Ему на смену пришло лютое, звериное бешенство. Санделин не очень хорошо умел превращать воздух в огонь, оружие в пыль, или камни — в разящие иглы, но сейчас он сделал все, что мог. Ввинтился в мозг Кинна, и превратил все жидкости в его теле, и в теле своих телохранителей в пар. Захватил Азама, и все в зале, все, что двигалось, мгновенно нагрелось, вспыхнуло веселым, живым огнем. К бешенству примешался восторг, когда Кинн закричал, раздуваясь изнутри, и кричал, пока не взорвался. То, что осталось от него, вспыхнуло, разлетаясь в стороны, и восторг сменился ужасом, когда зал вдруг оказался полон огня. Осколки мебели и посуды, каменная шрапнель, оконные стекла — все пылало. Все несло смерть.

Санделин все еще не понял, что мертв.

Скользя по останкам своих телохранителей, он бросился к выходу. Он ведь был рядом с дверью. Недалеко. Мог успеть убежать, спастись от пламени.

Сабельный клинок, едва-едва светящийся белым поверх причудливых узоров на стали, отделил его голову от тела. И Санделин, наконец, умер насовсем.

Хасан вытащил Занозу на улицу. Тот взъерошенный, с диким взглядом, опрокинул его в грязь, накрыл своим плащом и прижал. Колотило его так, что Хасан почуял эту дрожь даже сквозь плащ и собственное изумление, мешавшее адекватно оценивать происходящее. Плащ он, вместе с Занозой, отшвырнул подальше. И обнаружил, что hayan убрался в свою нору, а от рукава, штанины и левой полы куртки остались обугленные лохмотья.

— Огонь… — выдавил Заноза, в обнимку с плащом сидящий в глубокой луже, — был. На тебе.

Звучало это так, как будто на Хасана заползла змея смертельной ядовитости. И, вообще-то, было недалеко от истины.