Охота на охотников - Валерий Поволяев

За водительским сиденьем имелась мягкая лежанка - откидная полка, обтянутая слоем поролона и черным винилом, оттуда потревоженно приподнялся ещё один водитель - сонный, с отечным невыразительным лицом и крохотными вороньими глазками. Больше в кабине никого не было.

Каукалов колебался - брать фуру или не брать? Водка и виски - это все-таки не фотоаппараты и не телевизионная электроника, большой барыш вряд ли получишь, а с другой стороны, на безрыбье и рак - рыба. Сегодня им вряд ли уже удастся выследить и тормознуть кого-либо еще, придется довольствоваться этим.

- Поехали со мной! - приказал Каукалов водителю, довольно сносно говорившему по-русски.

- Куда? - Вид у того сделался взъерошенным, словно у побывавшего в серьезной передряге попугая.

- На проверку груза!

Через двадцать пять минут этот водитель, поняв все, попытался убежать, но увяз в сугробах, зарылся в снеговых горбушках по самую шею, и Каукалов, чтобы не лезть в глубокий снег, приказал напарнику:

- Илюшк, хлестани-ка по сугробу очередью.

Аронов стянул с плеча автомат, озадаченно оглянулся в сторону близкой, пышащей дымом, грохочущей трассы, Каукалов успокоил его:

- Никто ничего не услышит. Гарантирую.

Аронов приложил "калашников" к плечу и дал длинную, в полрожка, очередь. Только снег, да красные брызги полетели вверх. Каукалов удивленно приподнял брови и отметил в очередной раз: Аронов изменился, это уже не тот сосредоточенно-испуганный, погруженный в собственную скорлупу Илюшка, его напарник стал совершенно другим человеком.

Второй водитель онемел от ужаса, тело его обмякло. Он заплакал. Так, плачущего, Каукалов с Ароновым и подвели его к дереву, обмотали тонкой бельевой веревкой.

Эту веревку Каукалов закупил в большом количестве - целых десять мотков. Рассчитывал - надолго хватит.

Когда они уходили, водитель обвис на веревках, голова у него свалилась набок, из открытого рта вытекла пузырчатая струйка слюны и замерзла на подбородке.

- Все, не жилец, - спокойно констатировал Каукалов, - пошли быстрее!

- Нет, он ещё побарахтается, - возразил Аронов, - он пока только сознание потерял. Скоро очнется, - приподнял автомат. - Может, отравить его вдогонку за корешем?

- Не надо. Пусть стынет. Он и без нашей помощи скапустится. Пошли быстрее! Холодно.

Они пристроились в след, уже проложенный среди сыпучего глубокого снега, двинулись назад, к трассе. Аронов, оскользнувшись пару раз в серой крупичатой россыпи, выругался.

Каукалов молчал. Он думал о веревке - не слишком ли много он её купил? Целых десять мотков. Не перебор ли?

С другой стороны, запас карман ещё никогда не тер. Да и веревки такой - тонкой, прочной, умотистой, - её можно было намотать даже на обыкновенную катушку, - он нигде больше не видел. Нашел только в одном магазине, хозяйственном, расположенном около станции метро "Кузнецкий мост". Продавщица, которая отпускала ему веревку, удивилась: зачем так много?

Каукалов сухо, по-деловому заявил:

- Для производственных нужд!

Стоит только более менее сообразительному следователю пойти с образцом веревки по магазинам, как он быстро выйдет на продавщицу с удивленными глазами. А та, естественно, вспомнит Каукалова. Каукалов раздвинул губы в презрительной усмешке: ну и что?

Один деятель, случайно уцелевший, даже целую картину нарисовал, его с Илюшкой довольно точно изобразил, - и что? Кто-нибудь подошел после этого к Каукалову с требованием: "Предъявите ваши документы! Очень уж ваш лик напоминает одно преступное изображение..."? Нет, никто не подошел, никто не потребовал документов. А если даже кто-нибудь и подойдет близко, то обожжется: у Каукалова есть очень даже хорошее прикрытие.

При милицейских погонах, в немалом звании, при приметной должности. Он вдруг ощутил на своем лице липкую раздражающую паутину - прилетела невесть откуда, расправилась в морозном воздухе и шлепнулась прямо на физиономию. Скребнул ладонью по щеке - нет никакой паутины. Опустил руку есть паутина.

Снова скребнул ладонью по щеке. Не содрал ничего. Разозлившись, растер ладонью все лицо - паутина сидела прочно. Прилипла, будто маска.

Он выматерился. Вслед за злостью пришла некая опустошающая слабость. Каукалов не знал, что с ним происходит. Организм его чувствует что-то нехорошее... Организм чувствует, а сам Каукалов ничего не чувствует, задубело что-то в нем, покрылось коростой, одеревенело, стало чужим...

Может, это как-то связано с Санькиной смертью? Нет, по этой части у Каукалова внутри никакого озноба не будет - армия научила его спокойно относиться к чужой крови и к чужой смерти, - тут было что-то другое... Но что?

В ангаре Каукалова встретил новый приемщик - плечи по полкилометра, между ними - маленькая, почти без шеи, голова.

- Теперь со мной дело будешь иметь, - сказал он.

- А дед чего? Йок?

- Не знаю. Йок или не йок - это его забота. Будешь дело иметь со мной, и все.

В душе у Каукалова шевельнулось что-то жалостливое, тревожное, но в следующий миг угасло: надо о себе думать, а не о старике Арнаутове. И все равно он не мог вот так, на полуслове оборвать разговор, поэтому проговорил больше для себя, чем для этого бугая:

- Наверное, Саньку своего хоронит...

Бугай слушать его не стал, перебил грубым напористым голосом:

- Чего привез?

От вопроса Каукалов невольно сжался: как бы сейчас не получить пару подзатыльников, на которые он не сможет ответить, оглянулся на фуру, рядом с ней уже столпилась кучка грузчиков, поймал себя на мысли, что ему сейчас не хватает Аронова - никогда раньше такого ощущения не было, а сейчас возникло. Но Илюшка что-то застрял, отстал на "канарейке" - не научился ещё сноровисто водить машину.

- Чего молчишь? - спросил бугай. - Язык проглотил?

- Нет, не проглотил. Привез напитки... Годится? Если не годится, могу отогнать фуру назад, на трассу.

Голос у бугая, когда он услышал о напитках, помягчел, он азартно потер руки, преобразился на глазах и заинтересованно подмигнул Каукалову. Каукалов понял, что сейчас бугай обязательно произнесет фразу: "Напитки это хорошо!"

Бугай покашлял себе в кулак и сказал:

- Напитки - это хорошо! - Снова покашлял, прочищая горло, и добавил: - Это полезно для здоровья!

Опять потер руки и скорехонько, вприпрыжку, понесся к фуре. Он знал то, чего не знал Каукалов: напитки хоть и не приносили такого ошеломляющего дохода, как телевизионная техника или компьютеры, но все равно прибыль от бутылок была очень высокая, выше, например, чем от столовых наборов и хрусталя.

Аронов подъехал к ангару лишь через пятнадцать минут.

- Чего случилось? - хмуро спросил у него Каукалов.

- Колесо полетело. Вот что я из него выудил, - Аронов достал из кармана кривой, новенький, словно бы только что из-под штампа, гвоздь. Кто-то вредит нам.

Каукалов выругался матом, затем сощурился жестко, привычно, превращаясь в Каукалова, которого Илюшка боялся, оценивающе глянул в лицо напарнику:

- Тебя с крещеньицем! Ты сегодня разговелся, в бою разговелся, можно сказать.

- А-а, - поняв, о чем говорит напарник, Аронов с деланным безразличием махнул рукой, и Каукалов в очередной раз отметил, что бывший его школьный кореш стал другим человеком.

- Молодец, хорошо из "калаша" по тому бегуну врезал, - похвалил его Каукалов, - только красные сопли в воздух брызнули...

Скоро собрать всех Стефановичу не удалось - ослаб и свалился на целую неделю Леонтий (а без Леонтия это дело никак нельзя было решать), следом наступили поминки на девятый день после смерти, - встретиться смогли только на десятый день.

У Стефановича к этому времени на руках уже имелись кое-какие сведения.

Собрались узким кругом: почерневший и здорово поседевший Леонтий, Настя, Рашпиль и Стефанович. Расселись по табуреткам во флигельке, где жил старший Рогожкин. Оглядев всех поочередно, Стефанович сказал:

- Мало нас, конечно, но больше пока и не надо.

Приподнял занавеску, оглядел в окно заснеженный тихий двор, обеденный стол, увенчанный большой ноздреватой шапкой, голый черемуховый ствол, на теле которого расплылись оставленные каким-то юным обормотом ножевые росчерки - сейчас они уже почти зажили, затянулись прозрачной смолой, вздохнул и опустил шторку.

Вспомнил, как он пришел однажды к Михаилу и тот, не зная, чем угостить дорогого гостя, бестолково метался по флигельку, предлагая Стефановичу то одно, то другое, то третье, а потом успокоился, сел на место, где сейчас располагался Стефанович, и приподнял шторку. Почти так же, как это только что сделал Стефанович.

Вид жилья, земли, родного дома, двора обычно успокаивает человека. Стефанович опять вздохнул, достал из кармана сигарету.

Все молчали. Стефанович тоже молчал - не знал пока, как подступиться к разговору.

Первым не выдержал, подал голос Рашпиль:

- Леонтий, у тебя чай есть?

- Есть, - неохотно отозвался Леонтий, добавил: - И не только чай.