На высотах твоих - Артур Хейли

– Нет, – отказался Элан.

Что бы сейчас ни произошло, процедура была проведена так тщательно и корректно, как можно было только желать.

Тэмкинхил вновь потеребил усы, потряс головой. Открыл было рот, словно собираясь что-то сказать, но передумал. Вместо этого он просмотрел содержимое лежавшей перед ним папки и достал отпечатанный типографским способом бланк. Под выжидательными взглядами присутствующих Тэмкинхил заполнил чернилами бланк в нескольких местах.

"Ну, вот оно”, – подумал Элан.

Тэмкинхил поднял взгляд на Анри Дюваля и посмотрел прямо в глаза.

– Мистер Анри Дюваль, – произнес он, затем продолжал читать уже по типографскому бланку. – На основании показаний, полученных в ходе данного расследования, я пришел к решению, что вам не разрешается въезжать или оставаться в Канаде, и, что было доказано, что вы относитесь к запрещенной категории, упомянутой в параграфе “т” статьи 5 закона об иммиграции, поскольку не выполняете или не соответствуете условиям или требованиям частей 1, 3 и 8 статьи 18 свода иммиграционных правил.

Сделав паузу, Тэмкинхил вновь взглянул на Дюваля. Потом продолжил ровным, твердым голосом:

– Настоящим я приказываю задержать и депортировать вас в место, откуда вы прибыли в Канаду, или в страну, уроженцем или гражданином которой являетесь, или в такую страну, каковая может быть одобрена министром…

«Задержать и депортировать.., параграф “т” статьи 5.., части 1, 3 и 8 статьи 18… Мы рядим свое варварство в покровы учтивости и называем это цивилизованностью, – подумал Элан. – Да мы же Понтии Пилаты <Понтий Пилат – римский наместник Иудеи в 26 – 36 гг., отличавшийся крайней жестокостью; согласно Иосифу Флавию и новозаветной традиции, приговорил к распятию Иисуса Христа.>, обманывающие себя, будто мы христианская нация. Мы милостиво впускаем какую-то сотню туберкулезных иммигрантов и самозабвенно бьем себя в грудь в упоении показной праведностью, игнорируя миллионы других искалеченных войной, на которой разбогатела Канада. Избирательной иммиграцией, отказами в визах мы приговариваем детей и целые семьи к нищете, а порой и смерти, а потом брезгливо отводим глаза и воротим нос, чтобы, не дай Бог, не увидеть этого или не учуять. Мы ломаем, отвергаем человеческое существо, а потом ищем разумных оправданий своему позору. И на все, что бы мы ни творили, на каждый образчик нашего лицемерия и фарисейства у нас есть закон или правило.., параграф “т” статьи 5.., части I, 3 и 8 статьи 18…»

Элан отодвинул стул и встал. Его мучило желание броситься вон из этого кабинета, ощутить свежий вкус холодного ветра и чистого воздуха…

Анри Дюваль с испуганным лицом взглянул ему в глаза. Дрогнувшим голосом выговорил одно только слово:

– Нет?

– Нет, Анри. – Элан медленно покачал головой и положил руку на его худое плечо под грубой матросской фуфайкой. – Очень сожалею… Но, по-моему, вы постучались не в ту дверь.

ПАЛАТА ОБЩИН

Глава 1

– Значит, кабинет вы информировали, – сказал Брайан Ричардсон. – И как они восприняли?

Он провел ладонью по покрасневшим от утомления глазам. Со вчерашнего дня, с момента возвращения премьер-министра из Вашингтона, Ричардсон почти все время провел за рабочим столом в своем офисе, откуда десять минут назад и отправился в такси на Парламентский холм.

Глубоко засунув руки в карманы пиджака, Джеймс Хауден стоял у окна своего кабинета в Центральном блоке, разглядывая неиссякаемый в разгар рабочего дня поток посетителей парламентского комплекса. За какие-то считанные минуты перед его глазами прошли: судя по всему, посол некой державы; трио сенаторов, очень похожих на высохших от древности индусских жрецов-пандитов; облаченная в траурно-черные одеяния духовная особа, шествовавшая грозным напоминанием о неотвратимости судного дня; казенные курьеры, лелеявшие украшенные монограммами почтовые сумки как символ своей сиюминутной значимости; шумливая стайка парламентских репортеров; чувствовавшие себя в привычной обстановке, как рыбы в воде, депутаты парламента, откушавшие ленч или совершившие вместо него оздоровительную прогулку; ну и, конечно, неизбежные туристы, многие из которых останавливались позировать своим друзьям с фотокамерами рядом с застенчиво-глуповато улыбавшимися полисменами Королевской конной полиции.

«Какой во всем этом смысл, – думал Хауден. – Чего все это будет стоить в конечном итоге? Все окружающее нас представляется столь постоянным: жизнь человеческая – долгий длинный путь через годы и годы; многоэтажные дома и ваяния скульпторов; наши системы правления; наша просвещенность и цивилизованность – или то, что мы за них выдаем. И все же все это столь преходяще, а мы сами – самая хрупкая, самая недолговечная частичка этой эфемерности. Так почему же мы так упорно боремся, стремимся и достигаем, если все эти наши неимоверные усилия со временем не будут иметь никакого смысла?»

На этот вопрос нет ответа, пришел к выводу Хауден, и никогда не существовало. Голос партийного организатора вернул его к действительности.

– Так как они восприняли? – повторил Ричардсон, имея в виду утреннее заседание кабинета министров в полном составе.

Обернувшись от окна, Хауден переспросил:

– Восприняли что?

– Союзный акт, конечно. А что же еще? Джеймс Хауден не торопился отвечать. Они находились сейчас в парламентском офисе премьер-министра. Комната 307-С – помещение не столь официальное и просторное, как его постоянный офис в Восточном блоке, но расположенное зато в непосредственной близости от палаты общин.

– Странно, что вы удивляетесь, что же еще. Что касается союзного акта, то большинство членов кабинета восприняло его на удивление хорошо. Конечно, какое-то несогласие – возможно, даже весьма резкое – обязательно возникнет, когда мы вновь возьмемся за его обсуждение.

– Могу себе представить! – сухо обронил Брайан Ричардсон.

– Это только мое предположение, – Хауден прошелся по кабинету. – Однако я могу и ошибаться. Очень часто большие идеи принимают легче и с гораздо большей охотой, нежели менее крупномасштабные.

– А это потому, что большинство людей мыслит очень узко.

– Не обязательно, – бывали моменты, когда цинизм Ричардсона действовал Хаудену на нервы. – Помнится, именно вы подчеркивали, что мы уже с давних пор шли к союзному акту. Более того, обговоренные мною условия крайне выгодны для Канады.

Премьер-министр сделал паузу, задумчиво потер нос и продолжал:

– Но вот что совершенно необычно в сегодняшнем заседании – некоторых куда больше заботило это жалкое и никудышное иммиграционное дело.

– Оно всех заботит. Надеюсь, вы видели сегодняшние газеты?

Премьер-министр кивнул и сел, указав Ричардсону на кресло напротив.

– Этот адвокат Мэйтлэнд в Ванкувере, кажется, доставляет нам немало неприятностей. Что мы о нем знаем?

– Я проверял. Похоже, просто молодой парень, довольно умен, никаких известных нам политических связей.

– Ну, это пока скорее всего. Дело такого рода – хороший способ ими обзавестись. А нет ли какого окольного пути подобраться к этому Мэйтлэнду – предложить ему место на промежуточных выборах, если он поубавит пыл?

Ричардсон решительно покачал головой:

– Слишком рискованно. Я навел кое-какие справки, и все единодушно советуют с ним не связываться. Если мы только обмолвимся в таком духе, он обязательно использует это против нас. Он из таких.

"В молодости, – подумал Хауден, – я тоже был из таких”.

– Ладно, – сказал он вслух. – А вы что предлагаете? Ричардсон заколебался. Три дня и три ночи, с той самой минуты, когда Милли Фридмэн протянула ему фотокопию, свидетельство сделки между премьер-министром и Харви Уоррендером, он без устали обдумывал возможные действия.

Где-то, был убежден Брайан Ричардсон, существовало противоядие против Харви Уоррендера. Какое-то противоядие можно отыскать во всех случаях – даже у шантажистов есть свои тайны, разоблачения которых они боятся. Но неизменно возникает одна проблема: как докопаться до такой тайны. В политических кругах – как в партии, так и вне ее – насчитывалось немало людей, чьи секреты стали известны Ричардсону – он либо узнавал их от третьих лиц, либо по случайности наталкивался на них сам. Все эти сведения хранились в тоненькой коричневой записной книжке, запертой в сейфе в его офисе.

Однако в этой книжке, заполняемой стенографическим письмом собственного изобретения, которое только он сам мог расшифровать, под фамилией “Уоррендер” не содержалось никаких данных, кроме одной записи, сделанной день-два назад.

И все же.., каким-то способом.., противоядие должно быть найдено. Но если кто-то его и найдет, понимал Ричардсон, то это будет только он сам.

В течение этих трех дней и ночей он вывернул свою память наизнанку.., обшарил все ее тайники.., вспоминал ненароком оброненные словечки, случайные происшествия, на первый взгляд незначительные факты.., мысленно перебирал лица, обрывки фраз, события и места их действия… Такой процесс в прошлом обычно оказывался плодотворным, но только не в этот раз.