Жребий брошен - Егор Александрович Токарев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я отдаю все мои украшения и жертвую пятьсот тысяч сестерциев из средств моего рода на провизию для армии. Если понадобится, я отдам свою последнюю тогу и буду ходить нагая, но мой муж не будет голодать! Я не стану предаваться излишествам, сидя в столице в безопасности, пока наши мужчины сражаются за нашу свободу! Женщины Республики, они нуждаются в нашей помощи, так не оставим же их!
Над форумом повисло молчание. Потом одна из женщин патрицианского рода приблизилась к каменной чаше и, сорвав с себя все украшения, ссыпала их туда. Вслед за ней другая проделала тоже самое, и еще одна, и еще. Сотни женщин подходили, складывали свои драгоценности в чашу и отступали обратно.
Орил вместе с другими членами Сената ошарашено наблюдал за всем этим. Тогда он понял, что должен обладать этой женщиной во что бы то ни стало. Теперь он не сможет жить, зная, что она принадлежит кому-то другому.
Гней приблизился к парадному входу в особняк, замерев у полураскрытой двери. Больше девяти лет назад он уже стоял так. Сенатор тронул створки, и те беззвучно распахнулись. Он шагнул внутрь.
Спустя некоторое время после того, как проклятый Юний отбыл наконец на север, а все проблемы были улажены, он решился открыться. Вечером, очень похожим на этот, сенатор Гней Орил прибыл в резиденцию рода Юниев.
Служанка дома удивилась неожиданному визиту, но не смогла его не впустить. Она провела Орила в гостиную залу, сказав, что хозяйка скоро придет.
Как же он волновался пока ждал ее. Орил наматывал круги по большому помещению, потом рассматривал фрески на стенах и вазы, расставленные по углам. Сенатор чувствовал себя четырнадцатилетним юньцом, рдеющим при виде женкой груди.
Наконец, Она спустилась. Юлия медленно шла по мраморной лестнице. Легкая тога ниспала с тонких плеч, а босые ноги неслышно ступали по камню.
«Боги, какая простота и изящество» – сердце Орила готово было выпрыгнуть из груди
– Сенатор Орил, какой неожиданный визит, – она слегка улыбнулась. – Но чем я заслужила такую честь?
– Для того, чтобы увидеть вас и путь в царство мертвых покажется слишком легким… – он не узнал свой голос. Вместо него как будто говорил некто лет на двадцать моложе.
– Вы мне льстите, сенатор Орил, – она спустилась в зал и встала напротив.
– О, нисколько! Прошу, называйте меня «Гней».
– Так что же вы хотели, придя в дом вашего политического противника, которого уже несколько месяцев нету со мной, и еще неизвестно, когда он вернется? – спросила она. В голосе прорезалась сталь.
– Я хотел лишь выразить вам мое почтение и… поклонение… – он опустил глаза.
– Что?
– Я не знаю, как мне жить, не проходит и дня без мысли о тебе. Ночами мне являются видения с тобой, а днем вижу, как будто наяву. Я без ума, я потерял разум и знаю лишь один способ, как его вернуть. Я люблю тебя, будь моей…
Орил поднял глаза от пола и уперся в жесткий взгляд женщины. Она смотрела твердо и прямо, идеальная осанка, гордо поднятый подбородок.
– Сенатор, я замужем. Мой муж сейчас на севере в безумном холоде сражается с полчищами варваром. По вашей вине! – она проговаривала каждое слово. – Как вы только посмели прийти ко мне в дом в его отсутствие и просить о подобном? Вы – жалкий трус, пробирающийся в дом к женщине патрицианского рода в отсутствии мужа. Убирайтесь от сюда!
– Но но… я люблю тебя! Юлия, я люблю тебя! – Орил приблизился к ней, попытавшись заключить в объятия. Она вывернулась и ударила его по щеке.
– Убирайся! Вон из моего дома!
Ее прекрасное лицо выражало такое презрение, что Орил отшатнулся, словно от порыва ветра, но через секунду на смену замешательству пришла черная злоба.
– Ах ты тварь! – он размахнулся и ударил ее в ответ.
Юлия ахнула и осела на пол. Тонкая рука потянулась к предмету на столе. Им оказался нож для резки фруктов, пальцы сомкнулись на рукояти.
Орил сгреб с соседней стойки тяжелый бронзовый кубок…
Он стоял и смотрел на убранство гостиной. За многие годы ничего не изменилось, все осталось, как и было при ней. Слуги все это время прилежно убирали каждый угол дома, сметали пыль и мусор, занесенный внутрь капризным ветром.
Сенатор взглянул на кубок, стоящий там, где он его оставил. Если приглядеться, можно было разглядеть выщербину на желтоватом металле, а если рассматривать еще пристальнее, под ярким светом проступят старые, уже давно засохшие бурые пятна.
Пройдя гостиную насквозь, он миновал еще одну комнату и вышел в задний сад. Почти стемнело, и теперь теплый ветер шевелил сочную листву деревьев под последние всполохи умирающего солнца.
Что он чувствовал после? Ненависть? Гнев? Обиду? Несправедливость? Горечь. Темную горечь, которую невозможно подсластить ни вином, ни женщинами, ни любым другим наслаждением, только доступным человеку.
Тогда в Рэме бушевала эпидемия красной чумы. Ему не составило труда обставить все так, будто страшная лихорадка погубила Юлию. Слуг, бывших в тот момент в доме, больше никто не видел. Тело единственной женщины, которую он любил, сожги, и теперь ее прах покоится под ивой, на которую он сейчас смотрит спустя девять лет.
За эти годы дерево выросло почти вдвое, и теперь оно стояло, печально склонив свою крону над гладью небольшого озера в заднем саду. Возможно, хотя бы часть Юлии через корни и ветки попала в иву? Возможно, сейчас она смотрит маленькими глазами-почками на Орила, немо проклиная его? Он не знал.
Долгое время Гнею казалось, что он уже начал забывать о ней, но несколько месяцев назад ему на глаза попалась служанка. Она была очень похожа на Юлию – те же волосы, те же глаза, даже имя было такое же. Одним из вечером чувства вновь вспыхнули, и Орил взял ее, взял ее силой, стремясь через нее осуществить все то, что не смог сделать с оригиналом.
Как она посмела ему отказать!?
Ему – сенатору Гнею Орилу!?
Конечно, это была не Юлия – лишь жалкая
