Близкие люди - Татьяна Устинова

Туда-сюда. Сюда-туда.

От этой работы запросто можно спятить.

Интересно, как люди работают в прачечных? Или там вручную никто ничего не гладит? Или их оттуда пачками отвозят в сумасшедший дом?

Все утро она ждала, что позвонит Павел Степанов и скажет, что, как обычно, должен уехать и ей придется посидеть с Иваном. Она сначала выскажет ему все, что думает, и даже еще немного сверх того, а потом соберется и поедет на станцию метро “Китай-город”, в тихий центр, где весенним днем совсем мало народу, и пойдут они с Иваном гулять на Чистые пруды, а может, поедут куда-нибудь…

Павел Степанов не позвонил, и она третий час гладит белье.

Туда-сюда. Сюда-туда.

Как бы узнать, разобрался он со всеми своими убийствами, подозрениями и той девицей, о которой сказал: “Она близкий человек”? Или все еще продолжает мучиться?

Иногда у него сильно болит голова.

Однажды Ингеборга своими глазами увидела, как боль грызет его голову изнутри, хотя он не жаловался. Он поздоровался с ней, швырнул портфель, прошел мимо и лег па диван, как был, в пиджаке и ботинках. Лицо у него было желтое и кое-где серое, а глаза совсем больные.

Иван моментально полез на него, стал тянуть за галстуки за руку, что-то громко рассказывать из своих сегодняшних событий – он лежал неподвижно, как мертвый, и Ингеборга Ивана забрала. В тот вечер они дольше обычного читали “Трое в лодке”, и Ингеборга против воли прислушивалась к звукам в глубине квартиры – тяжелым шагам, шуму воды в трубах, свисту чайника. Там, в глубине квартиры, Павел Степанов пытался как-то сосуществовать со своей головной болью.

Потом он заглянул к ним и неловко буркнул: “Спасибо”.

Все-таки нормально общаться с ним было совершенно невозможно.

Ингеборга свернула льняную простыню. Раз и еще раз. И еще прошлась утюгом по гладкой, приятно пахнущей ткани.

Почему ее тянет нормально общаться с Павлом Степановым? Зачем ей с ним общаться? Он совершенно ее не интересует – неприятный, вздорный, вечно всем недовольный человек из другого мира.

Или интересует?

Да. Наверное, интересует.

Сильно струсив, Ингеборга дернула утюг за электрический хвост и выдернула его из розетки. Хвост болтался у нее в руке, толстый, белый, с солидной блестящей вилкой.

Чем этот интерес может ей грозить? Ничем – если она станет жестко и правильно себя вести.

Никаких контактов, кроме согласований расписания для Ивана. Никакого сочувствия. Ей не может быть дела до того, болит у него голова или нет и как он при этом выглядит. Никакого печенья. Правда, печенье любит Иван – не столько есть, сколько печь, но Иван вполне может обойтись и без печенья. Никакого интереса к его делам, пусть хоть всех его работников спихнут в котлован.

Это она сможет. У нее железный прибалтийский здравый смысл и отличное самообладание. Вполне можно и не крутить в воздухе толстым белым шнуром, рискуя попасть по чему-нибудь стеклянному.

Вот тебе и самообладание.

Звонок в дверь раздался так неожиданно, что Ингеборга вздрогнула и уронила шнур.

Господи, к ней никто не может прийти днем в субботу!

Лучшая подруга Катя Максимова знает, что две субботы из трех Ингеборга проводит в обществе своего подопечного, а третью пытается разгрести накопившиеся домашние дела. На сегодня выход в свет – то есть в ближайший дешевый ресторанчик – у них не запланирован, следовательно, это не Катя.

В этот момент Ингеборге почему-то пришло в голову, что это может быть только Павел Степанов. Не было никаких оснований так думать, и все же она была совершенно уверена, что это он.

Прибалтийский здравый смысл трусливо забился в самый угол и трясся там мелкой дрожью. Ингеборга мрачно глянула на себя в зеркало – джинсы, майка – слава Богу, чистая! – голову она еще утром помыла, – и решительно открыла дверь, даже не спросив, кто там.

За дверью не было никакого Павла Степанова.

Она с трудом перевела дух. За дверью мялся историк Валерий Владимирович со скромным букетом каких-то трудноопределимых цветочков.

– Здравствуйте, Ингеборга, – сказал историк сердечно, – я несколько раз звонил. Но вас никогда нет дома.

– Я все время на работе, – буркнула несколько ошарашенная Ингеборга, – проходите.

Почему-то теперь она решила, что в школе приключились какие-то неприятности, непосредственно с ней связанные, и историка послали, чтобы выяснить с ней отношения. И еще она очень рассердилась на Павла Степанова.

Историк деликатно протиснулся мимо нее в квартиру и огляделся с любопытством. Он был уверен, что может легко определить личность любого человека по окружающей его обстановке, поэтому женские квартиры изучал с особым, неназойливым, но настойчивым вниманием.

– Это вам, – спохватился он, когда за его спиной Ингеборга грохнула дверью, и протянул ей букетик, – первые весенние. В этом году все так рано!

“Первые весенние” были явно голландского происхождения и потому производили впечатление искусственных, но Ингеборга не стала сообщать об этом историку. Когда мужчина приносит цветы, следует выражать радость и восторг, а вовсе не дурацкий скептицизм.

Да и вообще, какое ей дело до этих цветов!

Просто она рассердилась от того, что за дверью оказался Валерий Владимирович, а не Павел Степанов…

– Вы по делу? – поинтересовалась Ингеборга, пристраивая цветы в пузатую стеклянную вазу, прошлогодний подарок родителей на день рождения. Эту вазу она обожала. Каждая отдельно взятая ее деталь была на удивление безобразна, но все вместе они производили такое гармоничное, легкое, радостно-летящее впечатление, что вазу хотелось трогать, двигать, носить за собой и никогда с ней не расставаться.

– По делу? – переспросил историк. Ингеборга оглянулась с изумлением. Историк с жадным любопытством соседки-сплетницы шарил вокруг глазами и поэтому даже не понял, о чем Ингеборга его спрашивает.

Ингеборга с хищным хрустом смяла целлофановую цветочную обертку и спросила громче, чем следовало бы – Вы что-то ищете, Валерий Владимирович?

Он сильно вздрогнул, как романтический герой в сериале, застигнутый злодеем над письмом к любимой, и взглянул на нее с улыбкой.

– Нет, не ищу. Просто мне нравится ваше… – он хотел сказать “жилище”, но решил, что это будет недостаточно романтично, и поэтому сказал:

– убежище. Очень уютно. Чувствуется порядок и в то же время раскованность.

– Особенно учитывая, что это не убежище, а квартира, – сухо поправила Ингеборга, – вы все-таки по делу, Валерий Владимирович?

– А… нет-нет! Дело у меня небольшое. Я заехал просто потому, что стал скучать без вас, Ингеборга. И, прошу вас, не называйте меня Валерий Владимирович! Даже выговорить страшно! Называйте меня… Валера.