Доброе слово - Эва Бернардинова

class="p1">По сторонам S-образной излучины реки осели люди; здесь разместила свои дома полудеревня-полугород, телевизионными антеннами возвещавшая каждому, кто сюда забредал, что связь с внешним миром не представляет в наш век ничего проблематичного. В саду одного из домов стоит неумолчный крик и шум — так заявлял о себе маленький человек, которому дозволено было играть роль диктатора семьи и урезонить которого оказалось бы не под силу, пожалуй, и самому царю Ироду. Подобный произвол действует на нервы и псу боксеру; он дремлет, устроившись на нагретых солнцем камнях двора, положив голову на лапы, и видит свои собачьи сны.

У обыкновенного пса и сны обыкновенные. Грезит он о радостях собачьего счастья, насколько позволяет ему сигнальная система. А система эта удивительно щедра, равно как и фантазия одомашненного хищника обычного типа способна рождать картины столь соблазнительные, на которые не отважится фантазия высшая, интеллектуальная, человеческая. Какой-нибудь барбос воображает себя властителем степи и вожаком стаи диких хищников. Вся округа подчинена ему, и он повелевает ею, не зная пощады, неколебимо и жестоко. Команда — и воздух сотрясается от воя и лая, стая развернулась в широкую линию и с каждым прыжком продвигается вперед, преследуя добычу. Еще прыжок — и хвать! Жертва валится наземь, кровь орошает траву и — жрите все! Ура, победители!

Об этом мечтает почти каждый бульдог. Но боксер не бульдог, и уж совсем не каждый. Был этот пес, напротив, необыкновенный. Всю жизнь надлежало ему играть роль добряка, быть ничтожной игрушкой в руках человеческого детеныша. И в собачьей голове его нагромоздилось столько запретов, что в минуты сна вспыхивает в ней настоящая революция, и он, сама солидность, начинает грезить о вещах несолидных. Ведет своего повелителя на прогулку. Идет на задних лапах, в зубах чубук, а хозяин — на четвереньках, у каждого столба останавливается и поднимает ногу… Или купает мальчика в ванне, полной мыльной пены, возится с недоноском, трет его что есть силы, малыш вопит и жрет пену — как это весело! Гав! Гав! А то сидит в клетке попугая Лоры и кричит на хозяев его голосом: «Ату, ату его!» Обедает за столом, к ошейнику прицеплена салфетка, ха-ха! Свежие яйца, только желтки, и телятинка без костей!.. Вот о чем мечтает наш чудак боксер. В состоянии бодрствования он жил нормальной, вполне обычной жизнью. Любил реку. В сплетении корней под кручей пропасть таинственных укрытий, а вылезает из них то рак, то уж, но они ему ни к чему. Бобер или речная полевка — совсем другое дело. Их легко уцепить за шкуру, потом схватить за спину, разочка два встряхнуть — и добыча в твоих зубах. Ведь мы покорители влажных широт. Но стоило взглянуть на реку сверху, как неприглядная действительность отбивала всякое желание фантазировать. К сожалению, для удовлетворения охотничьей страсти в распоряжении пса было немного, почти ничего. Потому и приходилось ему довольствоваться недогрызенной кем-то костью, подъедать остатки из кастрюль да вылизывать тарелки. А по большей части было вообще не до мечтаний, и все из-за мальчугана, терроризировавшего дом с упрямством маленького лорда.

Хочу на реку, заявляет дитятко, и выражение у него такое, будто он одаривает мир своею милостью. Он хочет на реку! Родители бросают свои дела. Отец натягивает пиджак, и вид у него чрезвычайно ответственный, почти как у охранника порохового погреба. Пес перестает дремать и тоже выражает готовность прогуляться. Приподнимается на передние лапы и облизывает сморщенные брыли, потом на удивление проворно обегает вокруг хозяев и, виляя крепким задом, всячески дает людям понять, что не прочь составить им компанию. Ну что ж, пошли, решает их маленькое высочество, и они отправляются втроем.

Река, пробиваясь меж крутых берегов, в полном соответствии с законом всемирного тяготения, руслом своим выписала здесь какое-то подобие буквы S, словно хотела поставить подпись на этом листочке края. Ее воды, текущие откуда-то с Высочины, помимо прочего, выполняли роль дешевых и удобных уборщиков различных отходов человеческого житья-бытья. Где-то в деревне, в верховьях реки, положили под квочку утиные яйца, а поскольку осталось место, добавили туда и обычное куриное яйцо. Прошло время, вылупились утята, и невзирая на протесты матери-курицы, устремились прямиком на гладь реки. Увлекли за собой они и глупого цыпленка, оставив на произвол судьбы во враждебной ему стихии. Течение подхватило его как щепку и понесло вниз. И здесь, на излуке реки, пристал он, словно неживая вещь, к берегу, зацепившись за деревянную колоду, среди другого мусора, подгоняемого сюда справа и слева по краю стремнины.

Наши путешественники приблизились как раз к этому месту и оказались возле той самой колоды. Там птичка, хочу птичку, завопил мальчуган, завидев в воде безжизненное существо. Нельзя, нельзя, птичка мертвая, пытался утихомирить его отец. Но тот, подобно сирене, заорал на всю округу: «Хочу птичку!» И все тут. Пес был приучен выполнять волю своих хозяев и, не мешкая, полез в воду. Не успели его остановить, как он подхватил комочек и вынес его на сушу. Отряхнулся от воды, сел и посмотрел в лицо хозяину: выполнил, мол. Мальчик взял цыпленка за ноги и со словами «пошли домой» повернул назад. Отец и пес послушно затрусили за своим деспотом. Цыпленок висел головой вниз, а отец, следуя по пятам за сыном, прикидывал на ходу, как бы выйти ему из столь щекотливого положения. Дорога подходила к концу, а он ничего умного так и не придумал, зная наперед, коль скажет он что-нибудь невпопад, мальчик поднимет на ноги целый свет.

— Куда летишь? Ведь мы хотели побыть у воды, — попытался он остановить бегство, — пошли пускать кораблики!

— Не хочу кораблики, у меня птичка!

— Но птичка мертвая, она умерла!

— Вовсе не умерла, она шевелится!

— Как же она может шевелиться?

— Шевелится.

Это была правда. Цыпленок ожил. Теплилась в нем искорка жизни, и когда вызволили его из негостеприимной стихии реки, она разгорелась. В тепле кухни, потом, при неустанной опеке всего семейства он ожил, преобразившись в шустрое созданьице, вездесущую и проворную непоседу. Мальчик позабыл обо всем на свете и стал опекуном цыпленка, ведь это именно он, — так казалось малышу, спас того от неминуемой смерти. Он шага без него не ступал, всюду тащил за собой, даже за стол, и, в конце концов, цыпленок освоился настолько, что клевал его рогалик и пил из его чашки. И, подобно своему спасителю, стал настоящим деспотом: беда, если кто из домашних осмеливался ему не потрафить. И вследствие этого довольно скоро стал в тягость всем — путался под ногами, оставлял после себя неприятные следы и, не переставая, верещал, так