Наркоза не будет! - Александра Сашнева

Но Евгений устремился за ней. Он упал на пол на четвереньки и написал на листе:

«А ты потом разберешься! Я сам во всем разберусь! Я, ты, ребенок — хорошо!»

— Не-е-е-ет! — заорала Коша. — Не-е-е-ет! Отстань!

— Ыа съышаы эбьа! — воскликнул он изумленно и счастливо. И написал:

«Я слышал твой голос телом! Хочу ребенка!»

«Я нужна тебе как матка для твоего семени?» — написала Коша нервным почерком и забегала по всей квартире, не находя места от ярости.

«Нет! Ты — вся! Ты — сладкая!» — написал Евгений и счастливо улыбался, глядя на Кошу с вожделением.

Она молча выхватила из вазы розы и принялась шлепать букетом по полу, по столу.

Евгений погрозил ей пальцем.

«Не надо так. Они — дорогие. Много денег я отдал! Я буду тебя бить! Перестань!»

Коша прочитала и вытаращила глаза:

— Что?! — От удивления и возмущения она похолодела. — Если ты подойдешь, я разобью стекло и выпрыгну.

Почему-то он правильно ее понял.

Трамвайчик весело покатился на Васильевский. Коша стояла, прильнув носом к вспотевшему стеклу и со сладострастием узнавала знакомые места. По никелированному поручню скользила кривая перспектива линий и проспектов.

Доехав до угла 16-ой линии и Малого, она не стала заходить в кафе, а пешком побрела на Опочинина. Вороны устроили на верхушках кладбищенских тополей гвалт.

Коша вбежала в здание общаги с радостью и надеждой. Будто взлетела вверх по лестнице.

Остановилась перед дверью со скрещенными костями отдышаться и услышала тихий мелодичный звон. Вошла и с огорчением увидела, что Роня укладывает чемодан.

Серая общажная кошка играла колокольчиком, привязанным к дюралевому шесту, обозначающему стену.

— Ты куда? — ходу спросила Коша.

— Привет! — искренне удивился ее появлению Роня. — Ты что, уезжала? Я думал ты уже все — навсегда!

— Да… — неопределенно махнула рукой Коша в полном расстройстве. — Типа того… Хотела — да не вышло навсегда. Ты-то куда? Я хотела как Мюнгхаузен, превратиться в Мюллера, но не получилось. Цветочной галереи для меня не нашлось.

— Да? Жаль, — вздохнул Роня. — А может и хорошо. Хотя цветы — это, конечно, прекрасно. А я решил вот домой, к родителям съездить. Хочу там подыскать себе место к выпуску. Учителем, наверное, устроюсь. Надоела мне вся эта окрошка гнилая. Все эти кислые, голубые, розовые, новые, старые. Буду деток учить. Есть в этом что-то благодарное.

— Да?!

— Ага… А по вечерам писать. Не хочется жизнь на помойку тратить. Съезжу. Договорюсь. И весной туда. Буду деток учить.

Коша воскликнула:

— Роня! Ты что — бросишь меня? Черт! Только я выкарабкалась!

— Да это ты всех бросила! — Роня поднял брови домиком. — Муся тут не знает, куда деваться без тебя…

— Так получилось… — вздохнула Коша. — Ну где она? Она в порядке?

— Не знаю. Была… — Роня сосредоточился. Чтобы припомнить. — Последний раз я ее видел месяц назад с Зыскиным. Она сетовала, что ты пропала. А потом она пропала сама. Но ты-то, действительно, пропала. Прихожу я к Кошеньке в гости — а там только куриные кости, которые крыса обгладывает. Кстати! Разбаловала ты ее. Я влез в окно — Манька сидит посреди комнаты и жрет.

— Блин! — Коша досадливо поморщилась. — Я возвращаюсь. Короче. Я жила у глухонемого, но я собираюсь свалить от него. Честно говоря, сейчас я не понимаю, зачем я это сделала.

Роня защелкнул замок и выпрямился:

— Это с тобой часто бывает. Я наверно на пару недель укачу. А, может, больше. Пойдем на залив сходим?

— Пойдем… — Коша растерянно огляделась. — А что ты будешь преподавать-то? Живопись? Ты же рисовать не умеешь! Или драться будешь учить?

— Нет — драться не буду… Не хочу. Пустое это, как вы с Мусей говорите. Надо доброту проповедовать. Во-первых, для школы я вполне рисую. А во-вторых, первое образование у меня — филолог. Русский язык.

— Ааа… На кого ты только не учился. Когда только успел? А на фиг ты тут торчишь?

Роня вздохнул:

— Молодой был, глупый. Театр! Высокое искусство! Х…ня это все.

— Да?!

— Ну… Я так понял. — Роня развел руками.

Коша представила, как Роня преподает деткам красоты русского языка, а они подкладывают ему под задницу кнопки, мажут доску маслом, пишут дерьмовые сочинения. И правильно делают. Ведь они не просили их рожать!

(Рита)

Роня варил змеиный супчик. Коша резала черный кирпич хлеба.

— Ну что? Много тебе еще? — поинтересовался у нее Роня, помешивая столовской алюминиевой ложкой варево.

— Вы это есть будете? — Рита с ужасом заглянула в кастрюлю.

— Ну… Типа. А что. Нормальный супчик. Я уже ползимы такой ем.

— Черт побери! — Рита полезла в карман за деньгами. — Сходи-ка и купи-ка какой-нибудь пищи. А эту отраву кошке отдай. У нее жизнь короткая, она переживет.

— А у нас длиннее? — усмехнулась Коша.

— Никто не знает, какая она у нас, но организм расчитан лет на девяносто, как минимум, если фигней не страдать. Блин! Чего ты паникуешь? Тебе никто ничего не может предъявить, кроме несчастного фоторобота. Чуть-чуть сменить прическу и никто не узнает! Не грузись! Я что-нибудь придумаю! Может, в Голландию тебя отправлю!

— В Голландию?! — глаза Е-Кош загорелись.

— Ну да! Ты же хотела!

— Хотела.

— Ну вот, — усмехнулась Рита. — Вот и поедешь.

Она покровительственно потрепала художницу по затылку.

— Чего купить-то? — спросил Роня, забирая протянутые деньги. — Колбаски?

— Какой колбаски? Что за философия нищих?

— А мы и есть нищие! — усмехнулся Роня. — Чтоб быть богатыми, надо думать о деньгах все время и больше ни о чем. А мы — лохи. Мы все о работе. О литературе там, о живописи. А надо — о деньгах.

— Попрошу без намеков, — выразительно посмотрела Рита на школьного приятеля.

— Извини! — воскликнул тот. — О присутствующих — ни слова!

— Иди давай! Писатель! — усмехнулась Рита и опять уткнулась в тетрадку. Не поднимая головы она пообещала Коше. — Я потом кое-что у тебя спрошу. Про этого Чижика. И что там за Лера была в особняке. Вспомни все, что знаешь, пожалуйста.

— Зачем? — напряглась Коша.

— Ну ты хочешь в Голландию?

— Наверно, — вздохнула Е-Кош.

Рита перевернула страницу.

(Коша)

Костер в снегу ежился и жалобно выпрашивал пищи. Мокрые обломки досок и ветвей дымились и нехотя поддавались его маленьким слабым зубкам. Две заснеженные фигуры виднелись в серой снежной кутерьме подле искореженного остова баржи. Коша протерла рукой намокшее от снега лицо.

— Роня! Я сделала открытие, почему люди бухают…

Тот присел на корточки:

— От недостатка положительных эмоций. Нет?

— Не-а. — Коша помотала головой. — Я поняла! Они упрощают состояние.

— М-м-м, — Роня бросил прутик в костер.

Коша снова вытерла лицо.

— Я на днях маялась-маялась, сама не знала, чего ж хочу-то? А потом выпила полбутылочки и мне стало так — все параллельно!

— Насчет упрощения я согласен. Алкоголь вообще все упрощает. Если пить помногу, то можно так упроститься…

Они помолчали, завороженные снежными спиралями. Коша заметила, что Роня пытается сделать какой-то выбор, но то ли не решается сказать, то ли не знает, какие найти слова.

— У тебя что-то случилось? — решила Коша ему помочь.

Роня решился:

— Знаешь… На самом деле я просто отсюда хочу уехать. Ко мне мужик вчера приходил из какой-то конторы. Откуда-то они знают про меня такое, чего я никому не говорил. Сказал, что я им подхожу. И что у меня есть пара недель подумать. Вот я и хочу уехать и подумать.

— А что они такое знают? — обеспокоилась Коша.

Роня рассеянно махнул рукой:

— Да… По-моему, это КГБ. Помнишь тебе Зыскин про институт Снов говорил?

— Ну…

— Мне кажется что это что-то типа того.

— Ну и что? — Коша оживилась. — Это же прикольно! Соглашайся!

Роня вздохнул:

— Глупая.

— Почему?

— Во-первых — это только предположение. — Роня поежился. — Во-вторых, даже если это так — тайна и ответственность. Тайна обременяет. Влезу — а назад не так просто… Я — широ. Я говорил тебе уже. Кстати! Как твои занятия с мечом?

Коша усмехнулась:

— С каким к черту мечом? Я из такой колбасы еле выпуталась… Если еще выпуталась.

— Из какой?

— Да… — Коша махнула рукой. — Не хочется вспоминать.

— Вот и поговорили… — усмехнулся Роня.

У Коши шевельнулась в голове неуверенная мысль. Известное лицо с неподвижным сосущим взглядом вспыхнуло перед мысленным взором. Внутри заскребло.

— Слушай! А этот человек. Какой он из себя?

— Ну такой…

Роня вдруг задумался, пытаясь вспомнить, а какой, собственно, был человек, и увидел перед собой лишь плоский серый силуэт. Силуэт был — а человека внутри не было.