Ричард Длинные Руки – паладин Господа - Гай Орловский

Женщина, молодая женщина, да к тому же не голая, голым я уже не доверяю ни на грош, а целомудренно укутанная в темный плащ, который вообще-то, похоже, синий. Озеро даже не озеро, а так, озерко, с виду совсем редкое. Но я уже говорил, что не очень-то доверяю воде, если не абсолютно прозрачная, а эта черная, как смола, а листья кувшинок белеют смутно, как западни.

Хрен знает, мелькнула мысль, какие там гады на дне. Одни пиявки чего стоят. Правда, меня ни разу не кусали, но я про них читал, теперь вздрагиваю при одном их упоминании. Да там вообще может оказаться трясина. И хотя утонуть в трясине или зыбучих песках может только последний лох, но и перемазаться в грязи вот так по собственной воле может только американский спецназовец.

Я покачал головой. Женщина повторила манящий жест. Возможно, может левитировать только над этим местом, а оно за тысячи лет ушло под землю, а сверху образовалось это озеро.

— Нет, — сказал я наконец. — Нет! Женщины вообще-то зло… временами.

Она приблизилась чуть-чуть. Было ощущение, что преодолевает какую-то преграду. Если так, то с чего решила, что я прорву эту преграду? А что меня может шарахнуть током, не подумала?

— Сожалею, — сказал я тверже, — но у меня этот… обет, во!.. Или иди сюда сама, или жди более храброго. Без обетов.

И без комплексов, добавил я про себя. Что делать, вот как женщины смертельно страшатся мышей и пауков, так я страшусь опустить ногу в заросшее илом болото. Кроме того, возможно, у нее этот жест магический, исполненный силы. Она ж не знает, что я такой вот урод, до меня магические флюиды не доходят, а попросту говоря, сквозь мою толстую кожу тонкости магии не действуют.

— Извините, — сказал я и попятился, — как-нибудь в другой раз. Днем. И сапоги болотные надену, чтобы по самые… До свидания!

Немая, наверное, мелькнула мысль. Бедняжка, здесь еще не знают языка жестов. Это у нас знает всякий и каждый. Не все, правда, но самые основные может показать любой мальчишка…

Отступая, я наконец укрылся за деревьями, перевел дух. Не так уж я далеко и отошел от костра, а уже приключение… Надо возвращаться, я ведь не человек приключений. Я человек, который избегает приключений.

Оглянулся еще раз, Гендельсон как раз подбросил в огонь хворосту, пламя осветило его толстое лицо, широкий нос. Во мне полыхнул гнев, эта свинья смеет трогать тело Лавинии! Она принадлежит ему, сейчас страдает, ибо волей тупых родителей-самодуров повенчана без ее согласия…

Нет, мелькнула злая мысль. Если сейчас вернусь к костру, я затею ссору. А то и спровоцирую на схватку. Воин он никудышный, но честь заставит взять меч. И тогда я убью. Убью как собаку. Убью легко и просто, убью с наслаждением. Убью так, чтобы кровь хлестала, как из разрубленной кабаньей туши.

Дыхание вырывалось из меня, как из дракона пламя, глотку жгло, а ногти впились в ладони. Я дышал часто, хрипло, сердце колотилось, мышцы напряжены, я уже в схватке, уже убиваю, расчленяю, рассекаю на части…

Ноги едва сдвинулись с места, когда я повернулся и заставил себя идти по прямой от костра.

Волшебный лунный свет заливал деревья, ветки выглядели изогнутыми умелым дизайнером. Засмотревшись, я едва не наступил на молодую женщину, что преспокойно спала под могучим дубом. Вокруг блестели выпуклыми боками крупные желуди.

Она проснулась от моих шагов, я видел, как натянула одеяло из шкуры на грудь, но не жестом стыдливости, а чтобы не давать мне счастья лицезреть ее крупные сочные холмы. Брови сдвинулись, красиво и грозно изломанные, в глазах полыхнул огонек гнева. Лицо у нее широкоскулое, но аристократическое, с тонким красиво вырезанным носом и дивной формы губами, сейчас капризно вздернутыми.

Я засмотрелся на волосы, принял их сперва за наброшенную на голову шкуру длинношерстной овцы, что ниспадает на спину. Одеяло точно такого же цвета и с такой же шерстью. В ее глазах начала разгораться ярость, я выставил перед собой ладони и поспешно отступил.

— Простите, я не хотел вас побеспокоить!.. Я обойду, обойду это место. Я же не знал, что здесь уже занято…

Похоже, она готова была сменить гнев на милость, но я не стал дожидаться — хрен знает, в чем будет ее милость, — а я только начал гордиться своей стойкостью, воздержанием, целомудренностью даже. Чего стоило отказаться от контакта с рыбой! Ну, не рыбой, конечно, просто приятно думать, что чуть было не переплюнул всех продвинутых и раскованных.

Попятился, обошел за деревьями эту крохотную поляну, и тут до моего слуха снова донеслось прежнее монотонное пение.

Дальше открытое пространство, деревья вдалеке, как черная высокая ограда. Под падающим с неба серебром блестит, как под дождем, часовня из черного камня. Гранит или мрамор, хрен разберет, но вид у нее пугающе свеженький. Но откуда среди леса часовня?

Я вздрогнул, присел за кустом. За часовней в клубах ночного тумана могилы с каменными крестами. Из тумана выходят черные фигуры, к часовне двигаются медленно, торжественно, словно плывут по воздуху. Кто-то громко читает молитву. Желтые огоньки свечей едва заметно колышутся от движения воздуха.

Внезапно в часовне вспыхнул яркий желтый свет. Мне он показался чересчур ярким и ровным, костер разгорался бы постепенно, а если факел, то от него свет не такой сильный, да и багровости бы побольше, а этот почти солнечный…

Ладонь на молоте вспотела, а железная болванка накалилась от моего жара. В голове грохот от суматошных мыслей: если там кресты, то это захоронение христиан. С виду очень свежее. И молитва вроде бы молитва, а не… правда, я слышал, что бывают молитвы наоборот, слова произносятся от конца к началу, чтобы вернуть мир к Началу и переиграть партию заново.

Фигуры в монашеских одеяниях обошли часовню трижды, там свет вспыхнул ярче, монахи запели все разом и как-то странно быстро, словно через стены, втянулись в часовню. Свет вскоре погас, в часовне стало темно и тихо.

Уже не скрываясь, я поднялся, молот наконец вернулся на место. Гендельсон, несмотря на усталость, еще не спал. Подпрыгнул, когда я неожиданно вышел из темноты, но его рука метнулась не к мечу, а к сердцу.

— Ну что вы так подкрадываетесь?

— Я топал, как подкованный носорог, — буркнул я.

— А что такое носорог?

— Такой большой зверь, — ответил я рассеянно. — Живет далеко на юге. На крайнем юге…

Гендельсон посматривал на меня почему-то опасливо и как-то странно, а я сел и машинально начал подбрасывать в огонь веточки. В черепе винегрет из разноречивых идей, идиотских предположений, гипотез. Поленья с сухим треском медленно распадаются на крупные угли рубинового цвета. От них идет хороший сухой жар, мысли начинают упорядочиваться, сейчас я все наконец пойму…