На хуторе - Борис Екимов

Как уложила его в январскую землю, почти под окнами. Ямку выскребла, горячими камнями с печи отогрела ему постельку, чтоб не в ледяную лег, последними тряпицами обернула, не пожадничала. А чтобы не утерять сынка, не запамятовать, вместо креста до весны хворостину поставила, какая под рукой оказалась.

А по весне объявились у той ветки почки, листы развернулись. Полина на то деревце как на чудо Божье глядела. И пошел, потянулся вверх молодой тополь-раина, свечкой стал над землей, над Ванечкой.

Встал и шагу со двора не шагнул, лишь в небо поднимался да в кости креп.

А как он слушать умел, не перебьет мать, слова ей не заступит… Как весело шумел по весне да летом. Как стерег ее волчьими осенними да зимними ночами, гудел басовито, но ласково: «Здесь, мол, я, спи, мать, не полохайся». И Полина спала, ничего не боясь. Чего же страшиться матери, коли не одна во дворе, и не будет одна, до веку.

Отзавтракав, надела баба Поля шерстяные носки, перепоясалась теплым платком, чтобы спину сберечь, старый пиджак натянула, а на него фартук, примкнула хату и отправилась в огород.

Не торопясь, глубоко вскопала она две грядки под огурцы. Вскопала, и пот ее прошиб, видно, от слабости, сколько дней проболела.

– Бабуня Поля! – окликнула ее соседская девочка. – Тебе в магазине ничего не надо купить?

– Спасибо, Ниночка. Всего ты мне нанесла: хлеб еще есть и молоко.

Девочка не ушла, она открыла калитку, что соседние огороды соединяла, и, подойдя, спросила:

– А чего ты будешь сажать, бабуня Поля?

– Огурцы думаю посадить.

– Можно я тебе буду помогать?

– А уроки поучила?

– Поучила.

Баба Поля поглядела через забор: на соседском огороде обычное место, где огурцы сажали, было вскопано, и только.

– Отец копал? – спросила она.

– Папка, нынче утром.

– Давай их, Ниночка, порадуем, отца с матерью. Я тебе буду показывать, а ты делай. По-соседски будем работать, на своих огородах. Помогать, кто чем может. Так у нас дело и пойдет. Мамка с папкой с работы придут, глядь, а огурцы уж сидят. Вот, скажут, какая у нас дочка работящая да разумная. С такой дочушкой мы не пропадем. Согласная?

Ниночка, смущаясь и радуясь, кивнула головой и прошептала:

– А я смогу, бабуня?

– Смогешь, коли постараешься.

И взялись они за дело: верхний слой земли вынули, сделали подкладку из прелых листьев и ботвы, чтобы не озябли нежные ростки, потом с перегноем помешали вынутую землю и в эту мягкую постель уложили семена. Воды нагрели погорячей для полива. Рамы устанавливали, накрывали их.

Славно было нынче работать на земле. Доброе солнце как с утра поднялось, так и светило, не ленясь, пригревало. Жирно поблескивала темная земля, хорошая земля, родимая. Недаром то и дело черви земляные попадались, да не какие-нибудь тощие да белесые, а жирнючие, красные, налитые.

Над головой, на высокой грушине, скворцы забавлялись. Нынешний день, людей возле себя завидев, они разбойничать принялись: шипели по-змеиному, по-лягушачьи квакали, клекотали утробно, будто добрых песен и не ведали.

Баба Поля терпела-терпела, и терпение лопнуло.

– Ждали вас, ждали, – распрямившись, сказала она, – а вы несусветное плетете… так, послухать нечего. Летите тогда отсюда, такие нам не нужны.

Птицы будто поняли человечью речь, устыдились, завели настоящие песни, с серебяными колокольцами. Особенно любила баба Поля, когда скворец, пропев, умолкал и вдруг нежно высвистывал: «Тю-и-и-ить! Тюи-и-ить». Ласково выговаривал.

– Баба Полюша, – сказала Ниночка, – они тебя послухались, понимают.

– Эти цыгане такие, все разумеют, лишь притворяются. Счас снова дражнить зачнут.

Скворцы и вправду заквакали и закрякали, но ненадолго. Веселый день стоял, весенний, в такой да не петь! И скворчики залились, поднимая к солнцу серебряные клювы. А им помогал гость залетный, близкого поля житель, малый жаворонок.

К вечеру посадила баба Поля огурцы и свои, и Ниночкины. Небольшую гряду редиски посеяла, хотя редиска у нее не росла, червивела да и в корень уходила. Редиска на песке удается.

Посадила все баба Поля, отработалась и подалась в магазин. Честно говоря, идти туда ей было незачем: молоко еще оставалось, да и не бывало по вечерам в магазине молока, его с утра разбирали. Что до хлеба, то и черствым бы повечеряла, не подрала рот. Но какое-то невольное хотение заставило ее наскоро умыться и бежать на соседнюю улицу, в магазин.

А дело в том, что с высокого магазинного крыльца как на ладони виден был тот самый флигель, что бабе Поле на обмен предлагали. И, дойдя до магазина, она туда не зашла, остановилась на ступеньках: поглядеть.

Хороший был домик, ладный, крашеный, на высоком фундаменте. В желтом свете уходящего солнца он казался игрушечкой и золотисто сиял стеклом окошек. И дрогнуло сердце у бабы Поли, как взглянула она на домик. На ее домик. Как славно будет сидеть в тепле, возле окошка, и не в землю глядеть, а всю улицу видеть, весь просторный мир. В таком домике и жизнь, конечно, станет веселее. И может, сын будет почаще приезжать, а летом, на каникулы, внуки. В таком домике не грех и погостить, не то что в мазанке.

В магазине баба Поля не только хлеба взяла, но и на сорок копеек сыру. Срам говорить, но в последние годы стала она словно дите малое. И иной раз то сырку покупала, то конфет к чаю. Умом-то знала, что сыр ей не по деньгам, а брала. И нынче решила взять. Все же день не простой, вроде праздник. Да и чего мелочиться, когда не сегодня-завтра тысячи будут у нее в руках. О таких деньгах баба Поля и думать боялась.

Дома, растопив печку, баба Поля чаю согрела и так хорошо поужинала, даже слишком. Весь сыр незаметно уплела и охнула: «О господи, куда в меня лезет…»

Потемнело уже за окнами, и пошла баба Поля погреб на ночь прикрыть, да кур, да сарайчики. Все дела обделав, она вернулась к мазанке и, как всегда вечером, присела на минуту возле тополя на лавочке.

Присела старая, подумала: «А ведь как уйду я…»

И как только она это подумала, легкая дрожь пробежала по тополю от темного уже низа до светлой еще вершины. Будто вздрогнул тополь, от ветви к ветви пронеся страшную весть. Вздрогнул и затих. И в этой тишине, сверху, издали, негромко, словно из иного мира, донесся до земли легкий стонущий звук. Голос горлинки.

«У-ур-лу-у-у, у-урлр-у-у», – мягко, сонно причитала птица.

А может, то вовсе не птица стонала, но вечная ангельская душа младенца Ванечки. Стонала и плакала, чуя близкое расставание с матерью и последний свой, уже недалекий час.

«У-урл-ру-у, у-урл-ру-у», – как всегда по весне постанывал голубь. Но баба Поля, замерев, не дыша, слушала этот далекий глас и, когда он затих, уронила на жесткую тополевую кору большие руки, ткнулась головой и замерла.

Ни о чем не думалось старой женщине, ничто не поминалось. Но в горьком отрешенье что-то теплое и родное грело ладони рук и туманило голову… Обрывки каких-то счастливых минут не то прошлой, не то будущей жизни проплывали, уходя насовсем… И другие, но не враз, приходили им вслед… То были не люди, не лица их, а лишь легкое дыхание людского мира. Лишь отзвуки, отблески своей ли, чужой ли жизни. А может быть, просто забытье…

А вернувшись в этот мир, баба Поля поднялась, утерла горстью сухие глаза, огляделась. Совсем уже стемнело. Мелкие желтые звезды проклюнулись на синем ночном небе. А самая золотая звезда стояла над раиной.

И об одном лишь пожалела сейчас баба Поля, жалела о том, что не похоронят ее вот здесь, подле этого тополя, подле сына и родного дома. Не исполнят ее волю, сколь бы она ни молила. А до той поры, когда позовет ее Бог, она сама властна.

2

Не ждала баба Полюша и не гадала, а вышло так, что в мае месяце, как раз накануне Троицы, прибыли к ней гости дорогие: дочь Мария, зять Федор и внучек Олег. Приехали они после обеда. Баба Поля, как всегда, в огороде возилась, когда заслышала во дворе говор. Рук не обтерев, пошла она поглядеть и, до места не дойдя, обмерла: родненькие во дворе ее ждали. Тут она голову потеряла, слезами залилась, стояла, опустив руки. Насилу-насилу опамятовалась.

Мужики – Федор с Олежкой – тут же собрались дорожную пыль обмыть, добро что на своей машине прибыли. Мария осталась с матерью.

Началась для бабы Поли радостная колгота. Из последнего, уже жестковатого щавеля затеяла зеленые щи варить. К Демкиным в проулок баба Поля сбегала, двух хороших лещей да судачка принесла. У соседки Грипы соленые арбузы век доживали, баба Полюша один порезала, пересыпала вялую мякоть сахаром. Слава богу, редиска нынче удалась неплохая. Портить ее магазинной сметаной не стали, сходили на дом, доброй купили да еще каймачком разжились. Соленые грибки у бабы Поли водились, новая вялка – чехонь да синец – подошли. И вовсе на диво, дождались-таки своего часа десяток темно-красных яблок с желтой медовой мякотью, из тех, что при добрых руках лежат до новины.

Женщины управились, а мужики что-то долго глаз не казали. Когда наконец машина ко двору подъехала, Мария ругаться изготовилась, но из кабины вылетел такой счастливый Олег с ведерком в руках.