Македонский Лев - Дэвид Геммел
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Добро пожаловать домой, — поприветствовала наставницу молодая женщина.
— Они станут для тебя неисчерпаемым источником истощения, — сказала Тамис, кивая в сторону полей. — Они будут собираться со всей империи, из Вавилона и Индии, из Египта и Каппадокии. Тебе ни за что не исцелить их всех.
— Слепое дитя спросило меня, отчего я не вылечу сама себя.
— И что ты ей ответила? — спросила Тамис.
— Я сказала ей, что исцеление мне ненужно. И это правда; к моему собственному удивлению. Ты выглядишь устало, Тамис.
— Я стара, — проворчала Тамис. — Старикам положено уставать. Но мне нужно кое-что сделать, прежде чем я снова отбуду. Ты видела Пармениона, пока меня не было?
Дерая вспыхнула. — Мне нравится наблюдать за ним. Это неправильно?
— Вовсе нет. Пока ты еще не видела возможных будущих. Однако, пришло время пройти много разных путей. Возьми меня за руку.
Их души отделились, и женщины вдвоем устремились к Фивам, к дому Пармениона. Он был погружен во тьму, и звуки стенаний доносились со всех улиц.
— Что происходит? — спросила Дерая.
— Чума пришла на город, — ответила Тамис. — Смотри!
Время застыло, воздух замерцал. Дерая увидела Пармениона, который вышел во двор с лицом, покрытым красными пятнами, и непомерно раздутым горлом. Он упал, и она попыталась метнуться к нему, но Тамис удержала ее. — Ты не можешь вмешаться в это, — сказала она. — Ибо это есть будущее. Оно еще не случилось. Как нам не суждено изменить прошлого, так и в грядущем мы действовать не можем. Продолжай смотреть! — Изображение размылось, восстановившись, чтобы показать Пармениона умирающим в своей постели, умирающим на улице, умирающим в доме Калепия, умирающим в чистом поле. Наконец Тамис перенесла их обратно в храм и застонала, вернувшись в свое тело, так как шея ее затекла и теперь неимоверно ныла от боли.
— Что мы можем сделать? — спросила Дерая.
— Сейчас я ничего не могу. Я слишком устала, — сказала Тамис. — Но скажи, чувствуешь ли ты себя достаточно сильной, чтобы использовать свой дар на таком расстоянии?
— Да.
— Хорошо. Но прежде позволь мне спросить тебя вот о чем: как ты смотришь на то, чтобы Парменион женился?
— Женился? Я… я не знаю. Мне больно об этом думать, но, с другой стороны, почему нет? Он ведь считает, что я умерла — что, в общем, правда. А почему ты спрашиваешь?
— Это не важно. Иди к нему. Спаси его, если сможешь. Если чума окажется тебе не по силам, вернись за мной. А я пока буду отдыхать, чтобы собрать свою силу.
Дерая легла на спину и отпустила душу на волю.
Фивы простирались прямо под ней. Она подлетела к дому Пармениона, но его там не было. Мотак лежал в лихорадке, и незнакомая юная девушка хлопотала у его постели, вытирая пот с лица влажной тряпицей. Дерая поднялась высоко над домом, исследуя глазами пустынные улицы. И вдруг увидела его, пошатывающегося под тяжестью женщины, которую он нес на руках.
В женщине она узнала шлюху, Фетиду, и наблюдала, как Парменион вносил ее в свой дом, укладывал и слушал, как женщина говорила о своей любви в бредовом сне. Дерая вплотную подлетела к Памениону, положила руки ему на голову, и его мысли хлынули в ее разум. Он желал, чтобы женщина выжила. Дерая освободила свой разум, сливаясь с Парменионом, потекла вместе с его кровью по венам и артериям.
Чума уже была в нем, пока что маленькая и слабая, но растущая с каждым мгновением. Сконцентрировавшись, Дерая принялась выискивать участки заражения, уничтожая их до тех пор, пока, удовлетворившись, не вышла из него. Женщина умирала, огромные язвы были у нее под подбородком, на руках и на груди.
Но Парменион был спасен. Дерая вылетела в ночное небо — и зависла там, смущенная и озадаченная. Парменион хотел, чтобы женщина выжила. Любил ли он ее? Нет, мысли его были не о любви, а о неоплаченных долгах. Но если Дерая спасет ее, то он когда-нибудь может полюбить эту женщину, и тогда она потеряет его во второй раз.
Я ведь не убиваю ее, рассудила Дерая. Она и так умирает. Я не виновата. Она собралась лететь обратно в храм — но не смогла. Вместо этого она вернулась в спальню и занялась Фетидой.
Эта охота была гораздо сложнее. Чума была повсюду, сильная и смертельная. Трижды сердце Фетиды вздрагивало и почти останавливалось. Дерая восстановила разъеденные гланды, дав женщине жизненную энергию, затем продолжила работу, сражаясь с недугом. Долгое время чума была сильнее нее, разрастаясь и множась быстрее, чем та могла ее уничтожать. Она вернулась к сердцу, очищая кровь, которую оно выталкивало, и наполняя ее энергией. Наиболее опасный участок, как она обнаружила, был в паху, где язвы воспалились и истекали ядовитым гноем. Здесь она повысила исцеляющие силы тканей. Так текли часы. Дерая едва не упала в обморок от истощения, когда наконец поднялась от тела больной.
Она отправилась обратно в храм, но ее сознание было туманно, и вдруг она обнаружила, что пролетает над совершенно незнакомым дворцом, в котором кричит какая-то женщина. Дерая попыталась сосредоточиться.
— Он родился! — вскричал кто-то, и дружный клич раздался в рядах армии, выстроившейся перед дворцом.
Темная туча подплывала к ней, открываясь, как гигантский рот. Она увидела клыки длиной в человеческий рост и фиолетовый язык, влажный и раздвоенный. И у нее не было сил сопротивляться.
Вдруг световое копье вонзилось в этот рот — едва он приблизился к ней.
— Дай мне руку! — прокричала Тамис.
Но Дерая потеряла сознание.
Она очнулась в своей комнате в храме, ощущая присутствие Тамис рядом с собой.
— Что это было? — спросила она.
— Ты потерялась в будущем. И увидела Рождение Темного.
— Я устала, Тамис. Так… устала.
— Тогда спи, дитя мое. Я смогу защищать тебя еще некоторое время.
***Клео вернулась с провизией на целых три дня, таким образом, вместе с запасами еды Пармениона, они были обеспечены съестным на неделю.
Шли дни. Аргон больше не появлялся, и вскоре Парменион узнал от сборщика мертвецов, что толстяк разделил судьбу тысяч — его тело сожрала чума. Мотак поправлялся, красные пятна проходили, язвы заживали; но он был слаб и часто нуждался в сне. Клео работала без устали, омывая хозяйку, меняя мокрые от пота одеяла, готовя еду и убираясь в комнатах. Парменион выходил в город в поисках еды, но даже лошади и собаки давно уже были отправлены на убой.
Потом, словно отгремевшая буря, чума начала отступать. Сборщикам доставалось всё меньше мертвых тел, и ворота города были теперь открыты для конвоя возов с продовольствием. Парменион пробился через толпу, окружившую конвой, и вышел с большим обрезком свинины и мешком сухарей.