Последний кайзер. Вильгельм Неистовый - Джайлз Макдоно

Были опасения, что австрийцы примут акцию Бисмарка за сознательную утечку информации, предпринятую правительством, и это ослабит Тройственный союз. Вильгельм поспешил отправить Францу Иосифу личное послание, в котором писал, что бывший канцлер своим поведением лишний раз доказал, насколько необходимой мерой было устранение его с политической арены. Само имя Бисмарка стало сильнейшим раздражителем для кайзера. Когда кто-то в его присутствии назвал Бисмарка «основателем рейха», Вильгельм прямо-таки взвился: «Неправда, это был дедушка!» Предпринятая Бисмарком акция вынудила Вильгельма оправдываться перед российским самодержцем. В направленном царю послании от 12 ноября он заявлял, что цель преступного демарша Бисмарка состояла в том, чтобы «заставить людей поверить, будто я был и остаюсь под влиянием англичан (подумать только — англичан!); но теперь любой с более или менее трезвой головой начнет понимать, что у меня были веские причины послать в отставку этого буйнопомешанного с его подлым характером».

Отношения с Великобританией все еще оставались напряженными: эффект «телеграммы Крюгеру» продолжал действовать. 25 октября Вильгельм направил Гогенлоэ директиву — выяснить возможность подписания соглашения Германии с Россией и Францией о совместной защите колоний от враждебных акций со стороны Великобритании. Кайзер тяжело переживал слабость своего флота — у него всего несколько «горошин», а у англичан целый котел. «Вновь и вновь со всей очевидностью обнаруживается, насколько глупо было десять лет назад начинать нашу колониальную политику, не позаботившись о строительстве военно-морского флота. Наши купцы сцепились в схватке не на жизнь, а на смерть с англичанами, и наша пресса хвастается нашими успехами в этом деле, но весь наш огромный коммерческий флот, бороздящий моря и океаны под нашим флагом, — он ведь совершенно бессилен перед лицом их ста тридцати крейсеров, которым мы можем гордо противопоставить четыре — всего четыре — наших!» — так формулировал кайзер свои мысли. Читатель сам может оценить их глубину и содержательность.

В середине ноября Вильгельм вызвал настоящую бурю в театральном мире. Он потребовал отменить решение жюри, которое присудило ежегодную Шиллеровскую премию драматургам Герхарту Гауптману и Вильденбруху. Собственно, против последнего кайзер ничего против не имел: Вильденбрух был его кузеном, автором сугубо верноподданнических пьес; он, правда, один раз уже получил эту премию, но, с точки зрения Вильгельма, вторая ему никак не могла бы помешать. Возмутило кайзера, что премию он должен разделить со смутьяном — автором пьесы «Ткачи» (реалистично описывала восстание силезских ткачей в 40-х годах XIX века и его жестокое подавление). Акция, направленная против Гауптмана, обернулась, однако, против инициатора — Вильденбрух решил отказаться от премии, а два члена жюри в знак протеста против вмешательства власти в дела искусства подали в отставку.

В обществе все громче становились голоса осуждения в связи с попытками Вильгельма править без рейхстага. Журналисты пронюхали кое-что о содержании переписки Вилли и Никки стали раскручивать кампанию против военного окружения кайзера, с влиянием которого связывали все его опрометчивые решения. Особенно усердствовала британская пресса. Вильгельм, заимствовавший у Бисмарка искусство манипулирования рептильной прессой, видимо, искренне считал, что подобная практика широко распространена и в других странах, и делал вид, что нападки со стороны британских газет инспирированы сверху. Обеспокоенный Солсбери попытался убедить германского монарха, что британское правительство здесь ни при чем. 3 декабря 1896 года он послал директиву новому послу в Берлине, сэру Фрэнку Ласкеллю, в которой требовал «разъяснить Его Величеству, что мы абсолютно не в силах контролировать прессу или оказывать на нее влияние». Вряд ли посол преуспел в этом предприятии.

Новый год принес с собой новую проблему. На Крите греки-христиане подняли восстание против мусульман и провозгласили свою независимость от турецкого господства. Последовали кровопролитные стычки между повстанцами и турецкими гарнизонами, многие города были превращены в руины. Вильгельм решил поддержать турок, распорядившись блокировать порт Пирей, через который повстанцам поступала помощь из Греции. Германия оказалась единственной европейской державой, выступившей на стороне султана, остальные страны прямо не вмешивались. Гольштейн решил, что кайзер потерял рассудок. Гогенлоэ и Маршалль фон Биберштейн, бессильные повлиять на своего монарха, обратились к Эйленбургу, чтобы тот помог выйти из ситуации. Тот действительно попытался урезонить впавшего в раж Вильгельма. Его увещевания звучали мягко, но содержали вполне определенную рекомендацию кайзеру — не вмешиваться в международные дела: «Может случиться так, что действия Вашего Величества нарушат правильный ход государственной машины. Я должен еще раз напомнить, что достижение единомыслия между Вашим Величеством и министерством представляет собой жгучую необходимость». В мае Эйленбургу, прибывшему на Вильгельм-штрассе с докладом, пришлось выслушать многочисленные жалобы окружения на экстравагантное поведение кайзера.

Распространялись слухи о новом увлечении кайзера. Вместе с «дядей Берти» он стал крестным отцом новорожденного ребенка Дейзи Плесс. В имении Плессов он отметил свой день рождения. Кокетливая дамочка в своем дневнике отметила факт особого внимания, проявляемого к ее персоне со стороны кайзера: «Однажды вечером он поцеловал мне левую, а не правую руку, заметив: „Я не целую рук в перчатках“, сам же потом начал целовать руки других дам, причем именно правые, те, что были в перчатках».

В феврале 1897 года Вильгельм посетил открытую в старом здании рейхстага выставку батальной живописи русского художника Верещагина, которая ему очень понравилась. Он активно посещал театральные репетиции пьесы Шекспира «Генрих IV» и не удержался от того, чтобы внести изменения в замысел режиссера. Его любимая «Кукольная аллея» (Пуппеналлее) пополнилась новыми фигурами. В основном это были различные представители династии Гогенцоллернов, но в их ряду появился и Бисмарк — но не бывший канцлер, а Клаус Бисмарк — предок из XVI столетия. На конец месяца был намечен костюмированный бал, приглашенным указывалось надеть костюмы прошлого века. Кайзер с увлечением занялся подготовкой военной бутафории — на балу предполагалось представить точные копии-муляжи оружия той эпохи. Бал состоялся 27 февраля, а днем раньше Вильгельм держал речь в Бранденбурге, заявив, что «общение с сынами маркграфства всегда действует на меня как освежающий напиток».

Балы и прочие развлечения, повторявшие те, что проводились во времена Фридриха Великого (насколько копии соответствовали оригиналу, судить трудно), несколько развеивали скуку и монотонность, царившую при императорском дворе. Двор, надо сказать, представлял собой странное образование. При нем числились генералы и послы, которые по роду своей службы никак не могли исполнять функции, которые вроде бы соответствовали придворному «штатному расписанию». Там имелась позиция «имперских виночерпиев» (оберст-шенков), но занимавший ее дипломат Герман фон Гатцфельдт унд Трахтенберг находился в прискорбном удалении от королевских погребов. Оберст-трухзесс по идее должен был управлять дворцовой кухней, но как мог этим заниматься князь Радолин — посол в Петербурге?

Разумеется, среди придворных чинов были лица, исполнявшие более или менее реальные роли. Князь Плесс стал главным устроителем охотничьих забав кайзера. Граф Болко фон Хохберг надзирал за королевскими театрами. Он сам когда-то музицировал и даже сочинял музыку, так что за оперный репертуар можно было не беспокоиться. Обер-шталмейстер граф Ведель ведал конюшнями, обер-ягдмейстер барон фон Гейнце-Вейссенроде — охотничьими угодьями, обер-церемониймейстер граф Георг фон Каниц — придворным протоколом. Тем, кто хотел сделать быструю карьеру, следовало иметь хорошие отношениями с гофмаршалами фон Линкером и фон цу Эглоффштейном, мажордомами фон Узедомом и фон дер Кнезебеком и разного рода шлоссгауптманами, смотрителями многочисленных королевских резиденций. Во главе всей этой камарильи стоял министр двора обер-гофмаршал Август Эйленбург.

Придворная табель о рангах включала в себя шестьдесят две позиции. Царила строгая иерархия: выше всех, после королевских особ, стояли высшие придворные чины, фельдмаршалы, министр-президент Пруссии, кавалеры ордена Черного орла, кардиналы и медиатизированные князья (те, что потеряли свои земли после распада Священной Римской империи в 1806 году), затем шли генералы, министры, советники с титулом «эксцелленц» («ваше превосходительство»), потом старшие офицеры, пасторы, актеры императорских театров, профессора — и так далее, вплоть до лейтенантов, на которых список заканчивался. Сама по себе принадлежность к дворянскому сословию еще не означала автоматического включения в номенклатуру — из нее, безусловно, были исключены все депутаты рейхстага. Офицер независимо от звания считался принадлежащим к свите двора и в принципе мог появиться на любом приеме или балу, устраиваемом во дворце. Разумеется, было бы неверно говорить, что при Вильгельме II в армии преобладали дворяне, однако дискриминация была. Объектом ее были евреи. При дворе их, мягко говоря, не очень жаловали, между тем закрыть доступ туда еврею-офицеру было бы невозможно; выход был найден в том, чтобы не допускать евреев в офицерский корпус — по крайней мере в мирное время.