Дни Самайна - Татьяна Олеговна Воронцова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Наилучшим образом. – Дэймон обнял ее за плечи и повел к лифту. – К тому же это не он, а она. Девочка.
Она чуть было не спросила: «Откуда ты знаешь?» Дурацкий вопрос. Пора бы уже привыкнуть к тому, что некоторые вещи он просто ЗНАЕТ.
– Ты уже подумала над тем, как ее назвать?
– Господи! Я даже не знаю, кто отец.
– Это важно?
Анна рассмеялась.
– Если честно, нет.
– Вот и хорошо. – Он открыл перед ней дверцу автомобиля. – Так как ты ее назовешь?
Она подождала, пока он усядется за руль.
– Ты назовешь ее. Друид должен дать имя королевской дочери и предсказать ее судьбу.
Дэймон замер с незажженной сигаретой в зубах. Помолчал, играя зажигалкой.
– Согласен. Только не сейчас. Чуть позже.
* * *
Дэймон, до сих пор пребывающий в праздности, проводил с ней почти каждую ночь. Константин, месяц назад вернувшийся к работе, при каждом удобном случае укладывал ее в постель. Казалось, в своем теперешнем состоянии – состоянии оплодотворенной Исиды – она обрела еще большую сексуальную привлекательность в их глазах.
Приезжая по пятницам из Донегала, Константин набрасывался на нее прямо в коридоре, и ей стоило больших трудов убедить его хотя бы вымыть руки. Это было неожиданно и забавно. Но в принципе она ничего не имела против. В ней самой что-то кардинальным образом переменилось – развернулось, раскрылось, оттаяло – и теперь она почти всегда чувствовала себя готовой к объятиям. Никаких недомоганий, свойственных ранним срокам беременности, она не испытывала. Дурные предчувствия ее не томили. Наоборот, появилось ощущение собственной значимости, полноценности, и, как следствие, разыгрался сексуальный аппетит.
Как-то раз, по причине плохой погоды, Константину не захотелось возвращаться в Данглоу в воскресенье вечером, и он остался до утра понедельника. Дэймон был вне себя. «Гнусная, эгоистичная тварь! – бушевал он, в то время как Анна покатывалась со смеху. – Его время вышло еще вчера! Что значит «шел дождь»? В этой стране дожди идут ежедневно! Нужно же иметь представление об элементарной человеческой порядочности!..»
Константин по-прежнему оставался любовником для уик-эндов. Он самонадеянно называл Анну своей невестой, но официального предложения ей так и не сделал, поэтому она не считала, что он имеет на нее какие-то эксклюзивные права. Вот еще, новости! Сам-то он много думал о правах, перепрыгивая из одной постели в другую? Конечно, потом он ползал на коленках и посыпал голову пеплом, но… что толку? На его «прости» Анна ответила «ладно», но то были всего лишь слова – вывеска на дверях опустевшего театра. Подобно всякому, кто пытается сидеть между двух стульев, Константин в конце концов оказался на полу. Одна из его любовниц погибла, другая почувствовала себя свободной от всех обязательств и теперь со счастливой безмятежностью сильфиды переходила из рук в руки, во всем потакая своим желаниям, заново постигая смысл слов Овидия «умирать в наслаждении».
– Не сделал предложения? – удивлялся Дэймон. – Тупой ублюдок. Так он окончательно упустит свое счастье.
– Возможно, он его уже обрел. Возможно, это и есть счастье в его понимании: никакой ответственности, никаких ограничений…
– Ты здорово сердита на него.
– Вообще-то да. Меня бесит не столько факт его измены, сколько этот извечный двойной стандарт морали, о котором писал еще Вильгельм Райх, и который Костя упорно старается мне навязать. Даже сейчас, представляешь? Он ждал от меня верности, но сам не считал себя обязанным хранить верность. А теперь, когда ему доподлинно известно, что он у меня не один, его это коробит. Он, конечно, молчит, но делает обиженное лицо. Ну и на кой, спрашивается, мне его обиженное лицо?
– Не знаю. Я этого никогда не понимал. Верность, измена… Пресловутый запрет на прелюбодеяние в действительности преследовал одну-единственную цель – сохранение чистоты рода. Рода римского патриция или еврейского патриарха… Ибо, как сказал кто-то из великих: «Mater certissima, pater semper incer».[122] А если тебе плевать на чистоту рода, ты можешь наплевать и на этот запрет.
– Ну, в нашем случае на отцовство могут претендовать только двое, – напомнила Анна. – И любой из этих двоих меня устраивает.
Дэймон стянул с нее одеяло. О боже! Стоило ему взглянуть на ее плоский живот и тяжелые груди с набухшими сосками, как его моментально начинало разбирать.
– Нет, нет, сперва ты должен рассказать, чем закончилась война Эохайда Айрема с дивным народом. Ты обещал!
– О женщина! Ты что, моей смерти хочешь? Ну ладно…
Как-то погожим днем отдыхали король с королевой в своем покое и вдруг увидели неподалеку Мидира.
«Добро тебе, король Эохайд Айрем», – начал Мидир.
«Добро и тебе, повелитель Сид-Бри-Лейт», – ответил Эохайд.
«Не по чести поступил ты со мной, дав поручения, которые я исполнил, а после явившись требовать Этайн».
«Не уступал я тебе своей жены», – сказал Эохайд.
«Теперь скажи, есть ли у тебя ко мне еще какое дело?»
«Нет у меня к тебе дела», – ответил король.
«Доволен ли ты?»
«Воистину доволен».
«Так знай же, что беременной пришла ко мне Этайн и в моем доме родила дочь, которая сидит сейчас подле тебя. А твоя королева осталась со мной, и ныне ты снова отпустил ее».
Не посмел Эохайд вновь идти войной на Сид-Бри-Лейт, ибо связан он был зароком. Тяжко страдал он от того, что пропала его жена, а дочь возлегла с ним на ложе. Удалился он в Дун-Фремайн, что в землях Тетбы, дабы не видеть больше той, что напоминала ему о потерянной любви. Тогда явился Сигмалл, внук Мидира от дочери его Ойкниа, и сжег дотла Дун-Фремайн. Пал Эохайд от его руки, и забрал Сигмалл голову короля в Сид-Нента в отместку за честь своего деда, Мидира.
* * *
И вот слова прозвучали. Известие о ее беременности ввергло Константина в состоянии каталепсии. Несколько минут он стоял неподвижно, потом судорожно сглотнул, посмотрел на нее так, будто она призналась в убийстве видного политического деятеля – и не говоря ни слова, вышел вон. Анна пожала плечами и принялась наносить на лицо маску с экстрактами мяты, ромашки и шалфея.
Он вернулся через три с половиной часа. Прошел, не снимая верхней одежды, в комнату, встал на колени возле кресла, в котором Анна мирно почитывала «Архетипику мифа», взял ее руку и надел ей на палец великолепное золотое кольцо.
– Помнишь, я говорил тебе, что виноват?
Анна молча кивнула. Язык у нее прилип к гортани.
– Наверно, я сам тогда не очень-то себе верил, потому и
