Могу! - Николай Нароков

И вдруг внезапная боль судорогой сжала ее сердце. Сжала так сильно, что она остановилась и даже перестала дышать, готовая застонать. «А Виктор?» — мучительно спросила она себя. И только в эту минуту поняла, что она ни разу о нем не подумала. «А Виктор?» — еще раз спросила она себя. И почти упала на подушки дивана, пряча в них лицо и затыкая ими свой рот.

Глава 18

Юлия Сергеевна говорила быстро, нервно, чуть ли не горячечно, отрывала фразу от фразы и очень торопилась. Она хотела как можно скорее рассказать о том, что ей сказал Ив, хотела все передать как можно точнее и не пропустить подробностей, которые казались ей нужными, но срывалась и путалась.

Табурин угрюмо слушал, опустив голову и не смотря на нее. Он ни разу не перебил, ни разу ни о чем не спросил, а напряженно слушал, стараясь понять не только то, что говорила Юлия Сергеевна, но и то, как она говорила. Время от времени он взглядывал на нее, но быстро, мимолетно, не позволяя себе останавливаться глазами. А она все говорила и не могла остановиться, хотя рассказала уже все. Но чуть только замолкла, как сейчас же спохватилась: ей начинало казаться, будто она что-то забыла сказать или плохо разъяснила, а поэтому по нескольку раз повторяла одно и то же.

Наконец Табурин понял, что она сказала уже все, и поднял глаза.

— И что же? — неопределенно спросил он. — Что вы теперь думаете?

— Я? Я ничего не думаю… Я мечусь! Я не могу ни на чем остановиться, не могу ухватиться за что-нибудь… Все куда-то полетело и летит. Разве вы не видите? Я только мечусь!

— Нет, я это вижу. И понимаю.

— Мне не с кем говорить… Только с вами! Не с мамой же… Помогите мне!

— Помочь? Господи! — даже всплеснул руками Табурин. — Да я не знаю, что я сделаю, чтобы только… чтобы только… Но что же я могу? Разве я могу решать за вас?

— Нет, не решать, а… а… Скажите, что вы думаете? Посоветуйте, что мне делать?

— Посоветовать? Вот этого-то я больше всего и не хочу! Никогда не даю советов и не люблю тех, которые их дают. И когда меня просят посоветовать что-нибудь, я всегда отвечаю так: «Я могу дать вам только один совет: не слушайтесь ничьих советов, а поступайте по своему усмотрению!» Ведь каждый же совет гроша ломаного не стоит!.. «Я бы на вашем месте»… — передразнил он. — А разве может другой человек сделаться мною и встать на мое место? Он решит по-своему, а не по-моему, колоссально по-своему! Решит так, как он думает, как чувствует, как хочет. Так что же это за вздор такой будет? Решит он, а поступать буду я? А отвечать за решение буду я? Колоссальный вздор!

— Нет, я… я… не совет… Я только хочу, чтобы вы сказали мне, что вы думаете.

— А разве я что-нибудь думаю? Ничего я еще не думаю, не успел еще!

— Но вы будете думать?

— Конечно, буду! Грандиозно буду!

— Так знаете что? Думайте вслух! Все, что в голову придет, вслух говорите!

— Гм… Вслух?

— И я тоже вслух буду думать. Вы, конечно, правы, и советовать нельзя, но… но обсуждать? Обсуждать ведь можно?

— Даже должно! Гигантски должно! Как же можно без обсуждения? Ведь тут перед вами даже не вопрос, а запутанный узел, лабиринт какой-то!

Он энергично потер ладонью затылок. Потом стремительно вскочил с места, но опомнился и сейчас же сел.

— Но неужели же… Неужели они могут подозревать меня? — неуверенно спросила Юлия Сергеевна, сама боясь своего вопроса.

Табурин уперся глазами в пол, как будто хотел что-то разглядеть там, как будто ответ был именно на полу. А потом коротко и решительно ответил:

— Могут!

— Могут? Неужели могут? Подозревать? Меня?

— Если они могут думать такую небылицу, будто убил Виктор, то могут думать и другую: будто вы с ним были в заговоре.

— Заговор? Какой заговор? — не сразу поняла Юлия Сергеевна. — Ах, да!.. Жена и ее любовник сговорились и убили мужа… Так?

Табурин скривился: его кольнули эти слова. Юлия Сергеевна увидела, что ему больно, и протянула ему руку. Он взял ее и задержал в своей. Потом встал с места и начал ходить по комнате. Не бегал, как обычно, а ходил медленно. Прошелся несколько раз взад и вперед, постоял у окна и опять стал задумчиво ходить, опустив голову. Молчал. Юлия Сергеевна тоже молчала. Но это было не обыкновенное молчание, это был безмолвный разговор. Ни один из них не знал, что думает другой, но их мысли шли одним общим путем, по одному общему направлению. И каждый знал, что эти мысли совпадают, почти повторяются, говорятся хоть и про себя, но, вероятно, одними и теми же словами. Так прошло минут 5–7.

— Подозревать вас могут! — наконец сказал Табурин. — Но меня сейчас интересует не то, могут или не могут, а вот — есть ли у них данные?

— Для ареста?

— И для подозрения, и для ареста… Не думаю, что есть, потому что таких данных в природе не существует. Ни один ваш шаг не может быть уликой! Что у них может быть? Одни только нелепые намеки на что-то такое, чего ни глазом нельзя увидеть, ни руками пощупать… Следователь не дурак, он на пустом месте обвинение не станет строить. Но… — он выкатил глаза и сморщил все лицо. — Но ведь все может быть! Данных нет, но они ведь могут померещиться, а люди, если они того хотят, верят даже в то, что им мерещится. И в призрак верят, и в выдумку, и в пустое место! Мы с вами ничего не знаем, а, может быть, какой-нибудь свидетель уже сказал следователю, будто он своими глазами видел то, чего он не видел! А? И, может быть, другой свидетель или, не дай Бог, свидетельница, уже подтвердила это! Что тогда? И может быть, Поттеру какая-нибудь ваша пуговица опять попалась? Он следователь справедливый, но ведь и справедливый следователь может заблуждаться. Поэтому не будем закрывать глаза: арест возможен. И, стало быть, дело не в том, что он возможен, а в том, как вам вести себя? Надо ли, как это говорится, встретить опасность лицом к лицу и защищаться или же надо послушаться Ива и спрятаться?

— Да, да! Да, да!

— Вот над этим-то и надо подумать. Убежать и спрятаться, да еще с помощью Ива, вероятно, нетрудно, но… Но не забывайте, что такое бегство станет уликой, и очень серьезной! Это же почти признание своей вины. Невиновный не станет убегать, а вы словно распишетесь: бегу, потому что виновна! И если дело все-таки дойдет до суда, то ваше бегство сыграет катастрофическую роль. Разве можно будет объяснить его присяжным? Присяжные — тоже живые люди, у каждого из них есть свое понимание и своя психология. А психология — это такая палка, у которой не два, а двадцать два конца есть. И каждый конец может вас ударить… Я не пугаю вас, — спохватился и стал уверять Табурин, — а я… я думаю вслух!

Он сел поодаль и замолчал. Юлия Сергеевна тоже молчала. И опять у обоих потекли невысказываемые мысли. Молчали опять долго, то взглядывая друг на друга, то отводя глаза.

— Я не о том думаю… — тихо сказала Юлия Сергеевна. — Я думаю о другом… Пусть у следователя подозрение, пусть даже уверенность… Это страшно, и я этого боюсь, но оно меня не мучает.

— Что же вас мучает?

— Само бегство! — болезненно сжалась Юлия Сергеевна. — Ведь это что-то позорное! Да? — посмотрела она на Табурина, словно просила у него возражения. — Я не преступница, а поступаю, как преступница. И мне кажется, что легче давать следователю ответы, чем прятаться от него. Я не сильная, и я не хочу бороться, но прятаться я еще больше не хочу! Или я ошибаюсь? — подняла она глаза. — Может быть, все же лучше убежать и спрятаться? Но… Но… Пусть я ошибаюсь, но это — во мне, это — я! Вам не кажется, что здесь холодно? — оборвала и поежилась она.

Оба опять замолчали и опять молчали долго.

— Есть и еще одно… — заговорила Юлия Сергеевна, и по ее голосу Табурин понял, что она говорит через силу, о чем не хочет говорить. — Есть еще одно! — повторила она и замялась.

— Что же?

Она ответила не сразу.

— Ив! Ведь есть еще и он!

Она назвала это имя и увидела, как сразу потемнело лицо Табурина. Он еще больше нахмурился и опустил глаза.

— Я уже сказала вам: он говорил со мной очень дружественно, даже сердечно. И я несколько раз подумала: а может быть, он совсем не такой, каким я его считаю? Может быть, он… хороший? Хочет помочь мне, даже спасти меня… Разве не так?

— Выходит, будто оно так, но… но… «Боюсь данайцев, даже приходящих с дарами!» — криво усмехнулся Табурин. — А вот в данном случае иначе: «Боюсь данайцев именно потому, что они пришли ко мне с дарами!»

— Я и верю ему, и не верю…

— Ему, конечно, трудно верить. Он хочет спасти вас? Это почти невероятно. Такой человек, как Ив, может хотеть погубить, но хотеть спасти он не может. Нет в нем способности хотеть чего-нибудь доброго! Я, Юлия Сергеевна, если увижу, что волк тащит ягненка в лес, ни за что ему не поверю, будто он тащит его для того, чтобы угодить: в лесу, мол, травы больше, она сочнее там и свежее! Врет, подлец! Сожрать он хочет этого ягненка, потому и в лес его тащит!