Чакра Фролова - Всеволод Бенигсен

Прыгая через корни деревьев и раздвигая ветки, путники пытались выцарапать из глубин памяти что-то из детских приключенческих книжек: кто и как выживал в подобных условиях, но все это было, мягко говоря, неубедительным. Один раз решили искать пресловутые корешки, поскольку ничего более естественного, вроде ягод или орехов, им не попадалось. Вырыли парочку. Очистили от земли. Попробовали. Долго плевались. Кроме горечи во рту, никаких впечатлений. Наверное, с полной голодухи можно было бы и их съесть, но с полной голодухи и траву с листьями лопать будешь. А до такой степени голода они, похоже, еще не дошли. Кучник сказал, что надо грызть кору дуба – в ней чего-то такое есть. Отломали по куску, но сухое дерево только царапало небо и проглотить эту дрянь не смог ни Фролов, ни Кучник. Кучник, правда, потом вспомнил, что кору не едят, а жуют, да и то для укрепления десен, но и жевать ее тоже не хотелось. Фролов с досадой подумал, что Гуревич, конечно, та еще сволочь, но все-таки сейчас он был бы крайне уместен – вмиг бы что-нибудь раздобыл.

На четвертые сутки похолодало, и к голоду присоединился недосып. Оказалось, что выспаться, когда тело пробирает зябкая дрожь, почти невозможно. Не спасали ни листья, ни валежник. К тому же к вечеру небо заволокло, а к ночи стал накрапывать дождь. Поначалу это даже освежало – Фролов лежал на спине, ловя падающие капли пересохшими губами, но капли чаще попадали в глаза, чем в рот, и он, перевалившись на бок, попытался уснуть. Но в таком положении капли жирными холодными червяками ползли за шиворот и стало совсем не до сна. Фролов вспомнил, как однажды Варя разбудила его, брызнув в лицо водой. Дальше этого момента воспоминания не двинулись, так как тут же захотелось есть. Варя потрясающе готовила борщ. Причем этим умением ее кулинарные таланты ограничивались, но вот борщ… Фролов мысленно чертыхнулся и покосился на Семена – кажется, тот тоже никак не мог заснуть. Правда, сдаваться не желал. То есть мужественно вгонял себя в анабиоз. При этом кряхтел, кашлял и скреб густую бороду, которую умудрился отрастить со времен бегства из Минска. Фролову, не отличавшемуся бурной телесной растительностью, этот внезапный кустарник на физиономии Кучника казался чем-то фантастическим. Плохо было только то, что по мере увеличения бороды лицо Семена теряло интеллигентность и чем дальше, тем больше напоминало лицо какого-то местечкового еврея-шинкаря с дореволюционных картинок. А точнее сказать, партизана из абрамовского отряда. А еще точнее, того самого «жида», который вместе с большевиками и цыганами летел из-под метлы дородного вермахтовца на минском плакате. Если под влиянием подобных карикатур немцам уже втемяшили в голову, что все евреи выглядят так и только так, то при встрече с бородатым Кучником вопрос о национальности отпадет как излишний. Можно даже не рыпаться.

– Слышь, Семен, – легонько толкнул Кучника Фролов. – Пойдем, может? Какой смысл лежать и мокнуть?

– Я сплю, – буркнул тот.

– Перестань. Ты лежишь и бороду чешешь.

– Да, – согласился Кучник, не шевелясь. – Побриться надо. Но нечем.

– Тогда подъем?

– В темноте только ноги ломать и глаза ветками выкалывать.

– Да брось. Вон уже светает.

Кучник недовольно покряхтел, но больше для виду. Потом молча встал.

Дождь вскоре перестал, и по верхушкам елей и берез побежали первые лучи солнца. Но почему-то теперь, когда наступило утро, стало особенно тяжко идти. То ли догнал недосып, то ли от прелой земли и мокрых листьев шел душный пар, то ли организм окончательно сдался, запутавшись в режимах сна и бодрствования.

«Уж лучше бы нас сейчас какие-нибудь партизаны по голове огрели, – подумал Фролов. – Все одно».

Но к полудню, когда ощущение бесконечности леса стало невыносимым, а привалы и передышки превысили все допустимые походные нормы, неожиданно до них донесся густой паровозный гудок, а следом и выкрики на немецком. Определив направление и стараясь двигаться максимально бесшумно, беглецы выбрели к небольшому пригорку. Оттуда им открылся пейзаж, который после беспросветного бурелома сам по себе радовал глаз. Но еще больше радовал находящийся в центре этого пейзажа небольшой железнодорожный узел.

– Не соврал Яша, – удовлетворенно заметил Кучник.

К какому населенному пункту этот узел относился, сказать было сложно, так как рядом не было ни домов, ни каких-либо иных построек. Лишь пыльная дорога, лентой убегающая куда-то за горизонт. У деревянной и как будто наспех сколоченной платформы стоял одинокий железнодорожный состав, представлявший собой десяток закрытых вагонов и примерно столько же открытых платформ с военной техникой, укутанной в темно-зеленый брезент. Рядом суетились немецкие солдаты и один офицер. Похоже, шли последние приготовления. Вдоль состава брел стрелочник в немецкой форме и флегматично стучал молотком по колесам. Солдаты громко хлопали вагонными дверьми и дергали засовы, проверяя те на прочность. Изредка кричали что-то друг дружке. Офицер стоял поодаль, дымя сигаретой и нервно озираясь по сторонам – видимо, опасаясь партизан. Место было открытое и отлично простреливалось. Как профессиональный военный он это прекрасно понимал.

Усевшись в зарослях папортника, беглецы стали наблюдать за происходящим.

– Ну, Александр Георгич, – прошептал Кучник, – в рубашке мы с тобой родились. Видишь брезент?

– Ну.

– Запчасти везут на фронт. Как пить дать. А где запчасти, там и что?

– Оружие, – ляпнул наугад Фролов.

– Да при чем тут оружие?! Жратва, Александр Георгич. Жратва.

– Почему это?

– Потому это, – отрезал Кучник.

– И что делать будем?

– Надо рисковать. Поезд на восток идет, охраны на поезде явно нет, прыгай – не хочу, так там еще и жратва. В общем, ансамбль, который не повторится.

– Да ты что, Семен? – испугался Фролов, хотя и не думал, что еще способен пугаться. – Там немцев пруд пруди. Сразу же засекут.

– А сейчас и не надо. Мы его вон там перехватим.

Кучник кивнул в сторону пригорка, который лежал на пути состава.

– Он как со станции тронется, сразу рванет, чтоб разогнаться. А как пойдет в горку, то и скорость сбросит. Сам подумай, какую тяжесть паровоз тащит. А до горки немцы, даже если и засекут, добежать не успеют. Да и останавливать состав, который в горку едет, никто не будет. Ну, пальнут разве что для виду пару раз.

– Пары раз как раз хватит.

– Там что тебе, ворошиловские стрелки?

– Скорее какие-нибудь геббельсовские. А как прыгнем, дальше что?

– До фронта километров триста, если не больше. Как туда еще добраться? По лесу петлять? А если еще неделю проблуждаем и никого не встретим? Так можно и помереть. Да и не хочу я на оккупированной территории находиться. Первый патруль меня к стенке поставит. Все равно надо к своим перебираться. Главное – поехать. А по дороге поезд еще сто раз остановится – где-нибудь и спрыгнем. Ухо только надо востро держать – и все.

– А сейчас куда прыгать? Вагоны-то закрыты. Или что, на платформы сигать будем?

– Не хотелось бы, – хмуро произнес Кучник. – Там еды нет.

Фролов подумал, что мифическая еда окончально переклинила голову Кучнику, но возражать не стал. Все-таки под брезентом ее точно нет, а что касается вагонов, тут и вправду сохраняется хоть какой-то шанс.

– Ну и куда тогда прыгать?

– Видишь восьмой от локомотива вагон? Почти посередке который.

Фролов присмотрелся и увидел вагон, около которого было особенно много суеты. Двое солдат дергали засов и что-то кричали офицеру, но тот только ругался в ответ и махал руками. Видимо, дверь перекосило и засов не запирался.

– Это наш, – сказал Кучник и расплылся в счастливой улыбке. Было видно, что он доволен финальной точкой в их везении.

– Не факт, что там есть еда, – хмыкнул Фролов.

– Есть, есть, – уверенно ответил Семен.

Неожиданно воздух вздрогнул от сиплого свистка, после чего паровоз зашипел горячим паром. Хищно лязгнули вагонные сцепки, и офицер что-то закричал солдатам.

– Вот черт! – выругался Кучник и рванул через папоротник. Фролов побежал следом. Краем глаза он видел, что поезд пока еще стоит на месте, а стало быть, их шансы успеть с каждой секундой простоя эшелона увеличиваются. Бежать напрямую они не решились – их бы сразу заметили. Пришлось делать нелепый и затратный по времени и усилиям крюк вдоль опушки леса. Когда они были уже на полпути к горке, поезд повторил свой сиплый гудок и, зарычав, тронулся с места. Как и предсказывал Кучник, состав сразу стал набирать скорость.

– Давай, Георгич! – крикнул Семен отстающему Фролову.

После четырехдневных блужданий по лесу этот марш-бросок давался им с трудом, но Кучник почему-то бежал резвее. Фролов подумал, что дело в еде. Она придавала бегу осмысленность, а Кучнику дополнительные силы.

«Он еду придумал, а придумав, тут же поверил в ее существование, как в божественное провидение. С верой бежать легче. А я – вечный циник. Поэтому по жизни передвигаюсь, как та ожиревшая чайка на помойке. Ни взлететь, ни прыгнуть. А прыгать как раз придется. И очень скоро».