Чакра Фролова - Всеволод Бенигсен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Абрам произнес это с той же будничной интонацией, с какой минуту назад приговаривал этих самых «гостей» к расстрелу. Похоже, никакого противоречия он тут не видел.
Узкой тропинкой он провел «пленных гостей» к своей землянке, неприметной для постороннего глаза и похожей на огромный лишай. Внутри было темно, прохладно и тесно.
– Располагайтесь, – сказал Абрам. – Вот тут подушки и матрас… Можете поспать, если хотите.
– А откуда ж вы тут взялись? – спросил Кучник, устраиваясь поудобнее у стены и подбивая под спину подушку.
– Да мы не взялись. Мы местные. Место наше Гурток звалось. Там до нас три поколения выросло. Свое хозяйство. Свой уклад. Советская власть нас не обижала. Мы ее, вроде, тоже. Колхозом, правда, не обзавелись – бог миловал. Но если с нас какое продовольствие требовали, мы давали. А как про войну услыхали, ясное дело, от немцев ничего хорошего ждать не стали – всех женщин и детей отправили к родственникам на восток. А сами в лес подались. Село наше немцы сразу спалили, как увидели, что тут евреи проживали. Но мы туда вернемся. И жен с детьми вернем. Как только война кончится. Там наше кладбище, там предки. Восстановим. А пока вот в партизанах. Немцев бьем потихоньку. Ну а соседние деревни нам иногда помогают. Мы ж никого не грабим. И немца зазря не злим. Четко поделили – вот три села: Любавичи, Горбовичи и Светлое. Другие не трогаем. Но тут Михалюк со своим головорезами объявился. А ему что в лоб, что по лбу. Он и тут и там и наши деревни стал трепать. Непорядок это…
– Ну и как вам в партизанах? – спросил Кучник, чтобы закрыть поднадоевшую тему Михалюка.
– Поначалу было сложно… Еврей живет патриархально, общиной, но внутри нее должен оставаться собственником. Без собственности он не может себя ощущать человеком. И не понимает, если от него требуют отдавать все кому-то куда-то. Это для русских деньги – то ли зло, то ли тяжелый крест, то ли великая радость. Поэтому он и бросается в крайности. То последнюю рубашку снимет, прокутит-проиграет нажитое за день, то наоборот, превратится в такого скареду, что любому еврею фору даст. В общем, нездоровое отношение у русского к деньгам. А ведь деньги – это единственный материальный эквивалент всего сущего. И относиться к ним надо естественно. Молиться на них не надо, но и проклинать не стоит. Вот Ицхак неделю назад подбил немецкого мотоциклиста и забрал себе мотоцикл. Я ему объясняю: «Зачем тебе мотоцикл?» А он мне: «Как зачем? Я его продам или обменяю. Он мне дом спалил, вот я у него мотоцикл и забрал». «А танк подобьешь, говорю я, тоже к себе потащишь?» А он мне: «А как же? Это ж я его подбил». Он воспринимает трофей как компенсацию за свое уничтоженное имущество. То же с автоматами или патронами. Никак не могут взять в голову, что в отряде оружие – общая собственность. Все время этими патронами меняются, гранаты друг дружке продают… Ну что ты будешь с ними делать! Я им говорю: Господь послал манну небесную, чтобы народ израильский в пустыне выжил. Ну не продавали же они эту манну друг дружке – кто побольше захапал, тот и главный. Такому народу Бог не стал бы помогать. Скинул бы пару бомб и закрыл бы вопрос. С едой, кстати, та же песня. Уткнутся каждый в свою миску, и все. Общий котел и равные порции – это не для них. Еврей вообще не любит равенства. Стимул жить пропадает. Чего-то добиваться. Выбиваться. Если все равны, еврею скучно… Но все-таки кое-какое общее хозяйство мы завели. Куры есть, коза… Сейчас вот из Горбовичей хотим телушку взять… Зима скоро, у костра так просто не погреешься – немец вмиг определит по дыму. Надо будет думать, как обогреваться…
– А вы складно говорите, Абрам, – сказал Фролов. – Учились где-то?
– В институте народного образования в Киеве. В 1925-м сюда вернулся.
– Почему?
– Ну как почему? Я же здесь вырос.
– В институте учились, а в бога верите, – с укоризной сказал Кучник.
– Без веры нельзя. Если Бога нет, нехай Гитлер верх берет. А если есть, то вот мы за Бога и воюем. Богу надо помогать.
Логика была не очень внятной, но Фролов неожиданно понял разницу между Михалюком и абрамовцами. Для первых Родина была Советский Союз. Что-то большое и расплывчатое. То ли березовая чаща, то ли грядущий коммунизм, то ли власть, а то ли просто красное пятно на карте. Его они и защищали. Потому что так принято. Патриархальные абрамовцы защищали свою Родину – свой уклад, свой Гурток, вот этот лес, эту реку. Шире они не брали. СССР был для них абстракцией.
Но кое-что Фролову все-таки хотелось уточнить.
– Вы, Абрам, простите, за дурацкий вопрос, но вот вы сейчас так убедительно и гладко говорили, а до этого… «расстрелять – не расстрелять – расстрелять» и все как-то без резона… хаотично, что ли…
– Моими устами говорит Бог. Иногда Бог бывает хаотичным. Как вы выразились, без резона. На то он и Бог.
На это было трудно что-то возразить.
Абрам некоторое время помолчал, затем зевнул и вышел, оставив Кучника с Фроловым в темноте. Те почти сразу провалились в сон.
Проснулись от какого-то шума, выкриков и звуков баяна.
– Что это? – привстал Фролов, сослепу оперевшись рукой на лицо Кучника.
Тот недовольно сбросил руку.
– Танк подбили – теперь торгуются.
– Пойдем глянем.
Согнувшись в три погибели, они выкарабкались наружу. Прошло часа два. Солнце поднималось из-за леса, и, ослепленные его ярким светом, они некоторое время стояли, потягиваясь и жмурясь. Затем направились к поляне, где совсем недавно их собирались расстреливать.
Там сидели человек двадцать пять бойцов – видимо, весь отряд в сборе. Они слушали Мотю из Биробиджана. Тот самозабвенно растягивал меха, явно наслаждаясь своей славой.
Заметив Яшу, Кучник с Фроловым присели рядом.
– Что празднуем? – спросил Семен.
– Натан Гершберг два мешка картошки с немецкого обоза свистнул.
Кучник заметил рыжебородого Гада, который сидел рядом с Абрамом, и настроение у него сразу испортилось.
– Слушай, а чего этот ваш Гад все время с Абрамом ходит?
– Ну так Гад – сын самого уважаемого у нас в селе человека – Соломона Гершвица. Мир праху его. Из уважения к его отцу, Абрам вынужден советоваться с ним.
– Это он у вас, выходит, вроде политрука?
– Кого?
– Который политически руководит.
– Аа… да… наверное.
Тут Мотя доиграл композицию, и кто-то крикнул:
– Давай нашу, еврейскую!
Раздались одобрительные хлопки и свист.
Мотя смущенно поправил ремешки, натянул поглубже ушанку со звездой и стал играть маршеобразное вступление. Бойцы ухватили ритм и затянули нестройным хором:
– Ан дем гренец зэйен ди регенволкн дюстер…
Кучник с Фроловым переглянулись, ибо уже по первым тактам разгадали песню. Заметив их вытянутые лица, Яша расплылся в гордой улыбке:
– Мотя – талант! Какая музыка! Что не песня, то шедевр.
– Так это, по-вашему, Мотина песня, что ли? – осторожно спросил Фролов.
– А то чья же.
В этот момент хор грянул:
– Дрэй танкистн, дрэй йидише фройнде!
– Ага, – хмыкнул Семен. – Три танкиста, три жида веселых, броневой кошерный батальон… Да это, простите, не Мотина песня, а братьев Покрассов.
– Ха! – отозвался Яша. – Так это он сам отдал им свою песню. Они попросили, он и отдал. А что тут такого?
От столь наглого объяснения Кучник на секунду опешил.
– Так там же про Амур поется. А при чем тут Амур?
– Ну Мотя же из Биробиджана. Вот и пишет иногда про родные места…
– И о чем же тогда песня?
– Очень мрачные на границе облака, угрюмая область тишиной охвачена… эээ… на крутых берегах реки Амур… охраняют наш покой еврейские солдаты… Ну и там дальше про трех еврейских друзей, которые убили японцев…
– Да где Мотя, а где Покрассы?! – взорвался Кучник. – Как они могли у него что-то попросить?! Да кто он такой?!
Тут отзвучал последний аккорд, и раздались новые выкрики:
– Давай нашу, Мотя! Про партизана!
– Кто такой, интересуетесь, – усмехнулся Яша. – А следующую песню кто, по-вашему, написал?
Тем временем Мотя вдарил следующую. Это был «Партизан Железняк». И, естественно, тоже на идиш.
– Здрасьте! – встрял молчавший до этого Фролов. – Так это-то вообще Матвея Блантера песня!
Яша рассмеялся.
– Ну тогда знакомьтесь. Матвей Блантер.
– Где? – удивился Фролов и стал вертеть головой, ища Блантера, которого пару раз встречал на студии «Белгоскино».
– Да вот же! Перед вами!
– Мотя?!? – изумился Кучник.
– Мотя Блантер. То есть Матвей Блантер. Я, кстати, с его отцом – Соломоном Блантером дружил. Ну как дружил… Одалживал пару раз… А он, гад, так и не отдал, мир праху его. Хороший человек был.
Фролов было дернулся, чтобы прояснить недоразу-мение, но Кучник удержал его, схватив за рукав – видимо, ему стало любопытно.
– А Покрассы, значит, у него песню попросили?
– Ну да. Те еще поцы. Нам Мотя рассказывал – у них же только Самоша был талантливый. Но он и уехал в Германию или куда там. А эти двое, ну, Даня с Димой, остались. А без него они как дети малые. Стали его старые песни все время переделывать – кушать-то хочется. Самоша из Америки сначала возмущался, возмущался, а потом плюнул… Ну а как старые песни закончились, так они стали у других просить. Где куплет, где припев. С миру по нитке. Оно и понятно: их же двое, а гонорар один – вот и крутятся. А имя уже есть. Вот Мотя, щедрая душа, им и отдал парочку. Ну за небольшой процент. Да и не он один. Этим Покрассам многие так помогают. Да и бог с ними. Пусть живут долго. Мы не жадные. Разве евреи бывают жадными? У Моти-то много замечательных песен. Их по радио часто передают. Мотя – наша гордость. Из маленького местечка и такая знаменитость. Правда, зачем-то в Биробиджан поехал… Но ведь вернулся! Не забыл родные места.