Адаптация - Валерий Былинский

Ночью, когда я спал, во мне тихо летало внутри сердце, и я гладил руками воздух, по которому плыл.

Ли, Са, счастье

Утро. Шесть часов.

– А знаешь, что я придумала, – сказала, проснувшись, Лиза, касаясь с закрытыми глазами сухими мягкими губами моих губ, – точно придумала, потому что мне это только что приснилось, – открыв глаза, она коротко рассмеялась, – приснилось мне, что мы можем называть друг друга… эй, – ее расширенные глаза отпрыгнули, – слушай, ведь ты ни разу не назвал меня так, как я просила, Элизабет!

– Не называл. Но ведь ты говорила, что тебя так надо назвать только в самый серьезный, самый важный момент твоей жизни.

– Понятно, отсочиняиваешься.

– Нет, просто я думаю, что этот самый важный момент в твоей жизни не наступил.

– Ну хорошо. Значит, когда такой момент в моей жизни наступит, ты меня позовешь: Элизабет?

– Позову Элизабет.

– Громко?

– Да.

– Смотри, кричи так, чтобы я услышала, а то вдруг я к тому времени оглохну? Пока что называй меня Ли. Это надеюсь, не слишком вычурно звучит для человеческого уха.

– Хорошо, Ли. Но почему – Ли?

– А, для короткости. Конечно, Ли всей этой дурацкой Лизы не отменяет, но знаешь, к своему удивлению, к Лизе я уже немного, общаясь с тобой, привыкла. Но Ли как-то тоньше и нереальней Лизы. Слишком много реальности плохо. Согласен? А ты будешь Са. Нравится?

– Нормально, Са. Слушай, а долго мы так будем называться? – осторожно спросил я.

– Да не волнуйся! – рассыпалась Лиза сахарным смехом и волосами, закидывая верх голову, – сколько нам самим захочется, столько и будем называться. Например, захочу я называть тебя Са больше, чем сегодняшний день, так и буду называть. А ты можешь пару раз обозвать меня Ли и снова перейти на что хочешь, хоть на Лизуху, ладно уж. Мы же свободные и ненапряжные человеки, так, Са?

– Так, Ли. Са. На лису похоже.

– Не на лису, а на Лизу. Видишь, наши имена оказались ближе ко мне, а не к тебе, – аппетитно сказала она. – Ну и ладно, я ведь сама тебя позвала тогда знакомиться, поэтому наши имена на меня и похожи.

– Ты позвала знакомиться? Я первый с тобой в «Бункере» заговорил!

– Ага. Если бы я не пригласила тебя сесть, ты бы смылся, Са.

Я не стал врать, что не ушел бы. Я обнял ее, мягкую и теплую после сна, прижал к себе, чувствуя движение тонких суставов в ее худом теле. Тихо, словно в песчаный бархан, я погрузился в нее. Мы достигли оргазма одновременно – только она стонала в голос, а я про себя. Потом мы лежали, не расплетаясь. Через какое-то время мы еще раз проникли друг в друга и достигли наслаждения вновь вместе – ее любовная агония длилась намного дольше, чем моя. Оргазм так напоминает смерть: судороги, покой. Почему так? Неужели природа удовольствия и страдания одинакова? Или суть в том, что в сексуальном слиянии зарождается жизнь, а в смерти она отнимается? И все, что мы испытываем, одинаково, только лишь заряжено разными знаками, плюсом и минусом?

Наши тела стали влажными, я встал и накрыл ее и себя одеялом.

– Если бы можно было встать и пойти одним человеком, – вздохнула Лиза с закрытыми глазами, – встать человеком по имени Ли Са. Имя Ли, фамилия Са…

– Интересно, какого пола этот Ли Са?

– Человеческого. Адам был человеческого пола до того, как Ева появилась, он был просто человек.

– А национальность? Ли Са – китайское имя.

– Ага. Пусть мы будем китайцем. Может, поедем на родину?

– Можно, Ли. У меня один друг уехал недавно в Китай. Его зовут А.

– Слушай, Са, – Лиза открыла глаза и прищурила их, – а давай совершим кругосветное путешествие. Будем ехать через все страны и плыть через все моря, какие встретим, и все будут нам знакомы и незнакомы одновременно, представляешь? И рыбы, и люди, и птицы, и дома.

– Давай. Только надо подумать, кого можно ограбить для этого путешествия.

– Меня, – зевнув, растянула в улыбке длинные губы Лиза.

– Тебя?

– Ага. Причем я настаиваю на моем ограблении и на изнасиловании во время него. Са, я немного вздремну. А когда проснусь, мы начнем выполнять наш грабительски-сексуальный план… Пока, Са, твоя Ли…

Лежа на боку и упираясь головой мне в подмышку, Лиза заснула. Ее губы касались моих пальцев. В середине и ближе к краям ее губы были сухие и немного липкие, а в середине, там, где они смыкались, влажные.

Спала она тихо, словно и не дышала совсем. Я положил пальцы в ямку на ее спине, там, где она переходила в ягодицы. Ее кожа была нежной и едва пушистой, этот едва заметный пушок шевелил невидимый ветер. Мой палец лежал там тихо и спокойно, словно ребенок в мягкой траве.

Я смотрел на Лизу и чувствовал, что она очень живая.

Сон не похож на смерть.

Попробую описать счастье, ладно?

Не удовольствие, нет – счастье.

Однажды я шел из дома в школу – я учился тогда в классе четвертом или пятом. Была весна, май, лужи уже высохли, пахло листьями и землей. Накануне я плохо сделал домашнее задание и теперь представлял, как учительница математики начнет меня ругать, а потом вызовет к доске и поставит двойку. Вот с такими мыслями я шел в школу, хмуро глядя прямо перед собой. И вдруг – что-то изменилось.

Мир посветлел и стал таким, каким я его не видел никогда. Деревья, трава, дома, люди, машины, скворцы на траве – все высветилось изнутри каким-то особенным, ярким и в то же время нежным, успокаивающим цветом. Я вдруг остро, пронзительно почувствовал, как необыкновенно прекрасно все то, на что я сейчас смотрю. Словно до этого я шел по сумрачному, черному лесу, а теперь вспыхнула молния и все вокруг осветила, сделав каждую травинку, каждый изгиб на древесной коре каким-то невероятно чудесным, любимым, вечным. Дрожа от восторга, я стоял на старой, с выщерблинами асфальтовой дорожке и вбирал, втягивал, впивал в себя это небо, эти облака, каштаны, акации, ползающих по листьям и коре деревьев муравьев и красных жучков-солдатиков – и дышал, жил этими деревьями и солдатиками, так глубоко дышал, что захотелось плакать. И я, помню, беззвучно и сладко заплакал, не испытывая при этом никакого чувства стыда.

Не помню, сколько продолжалось это мое состояние. Мне казалось, что долго, может быть, час, полчаса. Но позже, вспоминая этот случай, я понял, что простоял на асфальтовой дорожке не больше двух минут, потому что пришел на первый урок вовремя, а он начинался через десять минут. Через какое-то время я ясно почувствовал, что луч радости, осветивший меня, переместился в сторону и я вышел из него – но по-прежнему оставался все в том же легком, восторженном состоянии. Сжимая в руке портфель, я пошел в школу, здание которой уже виднелось за углом хлебного магазина. Я шел и не боялся ни грозной математички, вообще никого на свете, потому что сейчас я всех на свете спокойно и радостно любил. И чувствовал, что мир тоже меня очень любит.

День тогда в школе прошел так же солнечно хорошо. Мне не поставили двойку по математике, лишь строго, но не обидно отчитали за неправильно решенные дома примеры. Меня не тронул школьный хулиган из параллельного класса, который давно придирался ко мне. Мне, наконец, добродушно улыбнулась в каком-то ничего не значащем разговоре одноклассница-отличница, в чьи густо-голубые глаза, звонкий смех и сверкающие из-под короткой школьной юбки золотые колени я был тайно влюблен, но раньше она никогда даже не смотрела в мою сторону.

Что это было?

Счастье явилось вдруг, ни за что и ни от чего. Казалось, оно просто спрыгнуло с неба ко мне. Оно не возникло, как это случалось раньше, из-за того, что я заболел и не пошел в школу, что отменили контрольную или потому, что родители разрешили посмотреть мне какой-то взрослый фильм.

Может быть, думал я годами позже, я испытал то, что называется благодатью? Говорят, так бывает, что Бог почему-то внезапно выбирает одного человека на Земле и некоторое время ласкает его, как отец сына.

Не знаю. Явных причин, из-за которых на меня нашло тогда счастье, не было.

Сейчас, когда я смотрю на спящую рядом Лизу, мне почти вот так же, как тогда, в детстве, нереально и неземно хорошо. Хотя сейчас я понимаю причину своего состояния: я ее люблю. И она меня тоже, хотя и спит. Так, может, в этом причина всех – всех-всех – таких состояний? Тебя просто любят, и ты любишь кого-то… Точно так же, как и тогда, в мае на асфальтовой дорожке, со скачущим сердцем, я сжимал сейчас в обеих кулаках воздух, чтобы меня не унесло.

Еще я вспоминал своего одноклассника Стара, наш разговор с ним в полутемном кабинете с мерцающим в углу телевизором. Стар говорил, что такие, как мы, мучаются, потому что не понимают смысла жизни. Если когда-то существовал рай, то я в него попал именно в мае по дороге в школу, в середине семидесятых годов прошлого века. А потом вышел из него. Из рая. Нет, Стар. Отвратительно не думать, зачем ты живешь. Это даже невозможно – не думать. Это еще хуже, потому что изводит душу сильнее. Может быть, поиск смысла жизни – это поиск обратной дороги в рай. Как просто, и как далеко. И как хорошо.