Благодать и стойкость: Духовность и исцеление в истории жизни и смерти Трейи Кимам Уилбер - Кен Уилбер

Когда заложен фундамент пути сострадания Махаяны, когда, хотя бы в какой-то мере, осознана взаимозаменяемость «себя» и «другого», тогда наступает время Ваджраяны. Ваджраяна основана на одном непререкаемом принципе: есть только Дух. Когда человек отказывается от субъектно-объектного дуализма во всех его формах, ему становится все более и более очевидно, что все сущее — высокое или низкое, священное или обыденное — в равной степени является полным и совершенным проявлением и украшением Духа, Ума Будды. И тогда весь явленный мир начинает восприниматься как игра его собственного самоосознавания — пустого, лучезарного, чистого, сверкающего, неограниченного, спонтанного. Вы учитесь уже не столько искать это осознавание, сколько наслаждаться им, играть с ним, ведь только оно и существует — это единое осознавание. Ваджраяна — это путь игры с осознаванием, с энергией, с лучезарностью, путь, отражающий одну вечную истину: универсум есть игра Божественного, а вы (как и все живые существа) и есть это Божественное.

В соответствии с этим путь Ваджраяны состоит из трех этапов. На первом (внешние тантры) вы визуализируете Божество прямо перед собой или над своей головой и представляете, как целительная энергия и свет струятся вниз и проникают в вас, неся с собой благодать и мудрость. Это, разумеется, седьмой, психический уровень, на котором человек устанавливает связь с Божеством.

На втором этапе (низшие внутренние тантры) вы визуализируете себя как Божество и повторяете определенные слоги, или мантры, представляющие Божественную речь-. Это восьмой, тонкий уровень, где устанавливается единство с Божеством. И наконец, на третьем этапе (высшие внутренние тантры, «махамудра» и «маха-ати») человек растворяет и себя, и Божество в чистой, неявленной пустоте, причинном уровне высшей подлинности. К этому моменту вы уже не занимаетесь визуализацией, повторением мантр или сосредоточением — скорее вы осознаете, что ваше собственное свидетельствование, такое как оно есть, уже изначально просветлено. Все сущее и есть Дух, следовательно, нет способов достигнуть Духа. Все, что есть, является только Духом, и вы безмятежно пребываете в спонтанной природе самого ума, без усилий объемля все возникающее как украшение вашего собственного извечного опыта. Неявленное и явленное, пустота и форма сливаются в чистой недуальной игре вашего осознавания — обычно это называют абсолютным состоянием, которое, собственно, и не является состоянием.

На ретрите (и во время передачи Калачакры) переводчиком у Калу Ринпоче был Кен МакЛеод, его одаренный старший ученик. Мы с Трейей подружились с ним. Кстати, Кен был переводчиком ключевого тибетского текста, описывающего практику тонглен — «Великий путь пробуждения», — и я очень рекомендую эту книгу всем, кого заинтересует эта практика.

Постепенно под руководством Калу и с помощью Кена Трейя расширила свои практики, включив в них помимо випассаны еще и тонглен, и йогу Божества (она визуализировала себя как Ченрези, Будду Сострадания). Я сделал то же самое. Она начала занятия тонглен с того, что вобрала в себя мою боль и страдания в тот год, что мы провели на Тахо; я сделал то же самое с ее болью. Потом мы расширили этот опыт, включив в него под конец всех живых существ. Именно этот путь мы с Трейей практиковали в последующие годы больше, чем что-либо другое.

Именно практика тонглен усилила сочувствие Трейи ко всем страдающим. Она говорила, что ощущает глубокую связь со всеми живыми существами только потому, что все они страдают. Занятия тонглен позволили ей в каком-то смысле облегчить собственные страдания, собственные мучения, связанные с раком. Когда вы овладеваете искусством тонглен, вы обнаруживаете, что всякий раз, почувствовав боль, беспокойство или депрессию, вы делаете вдох и почти инстинктивно думаете: «Могу ли я вобрать в себя все это страдание?» — и на выдохе освобождаетесь от него. В результате вы сближаетесь со своим страданием, делаете шаг навстречу ему. Вы не отшатываетесь в ужасе перед лицом страдания, а скорее используете его для того, чтобы установить связь со всем живым, которое также подвержено страданию. Вы охватываете и трансформируете его, погружая его во вселенский контекст. Оказывается, что это уже не просто вы со своей личной болью — скорее у вас появляется возможность установить связь со всеми, кому больно, возможность осознать: «Если я делаю что-то для своих собратьев, они сделают то же самое для меня». Эта простая практика тонглен, этот обмен состраданием заставил Трейю почувствовать, что большая часть ее мучений утрачивает свою остроту и обретает смысл, контекст, связь; тонглен вытащил ее из плена индивидуальных невзгод и поместил в живую ткань всего человечества, где она уже не была одинока.

И самое главное: тонглен помог ей (и мне) отказаться от вынесения оценок страданиям, своим или чужим. В тонглен вы не дистанцируетесь от страданий (своих или чужих), а воспринимаете их просто и прямо. Вы не отходите в сторону, не выдвигаете доморощенных теорий о причинах страдания, о том, почему человек «навлек их на себя», или в чем их сокровенный «смысл». Все эти теории — не самый лучший способ относиться к человеческому страданию, и их единственная задача — отгородить вас от страдания. Даже если вы считаете, что эти теории приносят огромную пользу, на самом деле это просто способ сказать: «Не трогай меня!»

Только благодаря практике тонглен, практике сочувственного отношения к страданию, которую нам передал Калу, Трейя написала статью «Какой вид помощи действительно помогает?». Статья была опубликована в «Журнале трансперсональной психологии»; потом ее перепечатал журнал «Нью-эйдж» («New Age»), получив чуть ли не самый сильный читательский отклик за все время существования журнала. Благодаря этой статье на Трейю обратили внимание в «Шоу Опры Уинфри». (Трейя вежливо отказалась от участия в нем: «Они просто хотят, чтобы я схлестнулась с Берни [Зигелем]».) Редакторы «Ныо-эйдж» назвали статью «более сострадательным взглядом на болезнь». «Более сострадательным», чем типичная позиция «Нью-эйдж», состоящая в том, что человек сам навлекает на себя болезни. Вот несколько выдержек из этой статьи.

Пять лет назад я сидела на кухне и пила чай со старым приятелем, который сказал, что за несколько месяцев до того у него обнаружили рак щитовидной железы. Я рассказала ему о своей матери: у нее был рак толстой кишки; пятнадцать лет назад ей сделали операцию, и с тех пор она прекрасно себя чувствует. Потом я описала всевозможные теории, которые выдумали мы с сестрами, чтобы объяснить, почему она заболела раком. У нас их было много, а самая любимая, пожалуй, состояла в том, что она была в первую очередь женой нашего отца и слишком мало — собой. Если бы она не была супругой животновода, решили мы, она могла бы есть вегетарианскую пищу, без животных жиров, которые, как считается, приводят к раку кишечника. Другая теория сводилась к тому, что в ее семье всегда с трудом умели выражать эмоции, и это тоже могло послужить причиной болезни. Проходили годы, и мы чувствовали себя все более комфортно с нашими теориями и историями об этом тяжелом событии. Мой друг, который явно много думал о раке, сказал слова, которые просто потрясли меня:

— Неужели ты не видишь, что делаешь? — спросил он. — Ты обращаешься со своей матерью как с посторонним объектом. Развиваешь теории относительно нее.

Когда другие рассуждают о человеке, он воспринимает это как насилие. Я это знаю. Когда мои друзья придумывают разные идеи о том, почему у меня развился рак, я воспринимаю это как бесцеремонное вторжение в мои дела. У меня ощущение, что ими движет не забота обо мне и уж совершенно точно не желание поддержать меня в трудный период жизни. Их «теории» — это то, что они делают со мной, а не то, что они делают, чтобы помочь мне. Наверное, мысль о том, что у меня рак, настолько пугает их, что им нужно найти причину, объяснение, смысл. Они придумывают теории, чтобы помочь не мне, а самим себе, и эти теории причиняют мне огромную боль.

Я была в шоке. Я никогда не задумывалась о подоплеке своих теорий, мне никогда не приходило в голову, какие чувства они вызывают у моей матери. Хотя никто из нас не рассказывал ей о наших идеях, я уверена, что она все это чувствовала: они буквально висели в воздухе. А такая атмосфера не очень располагает к доверию, откровенности или просьбам о помощи. Я вдруг осознала, что сделала себя совершенно бесполезной для матери во время тяжелейшего кризиса в ее жизни.

Этот случай открыл для меня дверь, это было началом перемен: я стала больше сочувствовать людям, страдающим от какой-то болезни, стала больше уважать их личное пространство, стала добрее к ним и утратила уверенность в своих теориях. Я начала понимать, что лишь отчасти мои теории основаны на желании стать «судьей» — еще глубже они основаны на невысказанном страхе. Начал проясняться их скрытый смысл. Вместо того чтобы сказать: «Я волнуюсь за тебя, чем я могу тебе помочь?», — на самом деле я говорила: «Что ты сделала не так? В чем была твоя ошибка? Как так вышло, что ты проиграла?» И еще, разумеется: «Как мне защитить себя?»