За синей птицей - Ирина Нолле

Теперь она опустошенными глазами смотрела на тонкий ствол, на темные его ветки, покрытые набухшими почками. Смотрела — и не видела. И не видела, как постепенно очищается небо, как прозрачнее и легче делаются серые тучи, как проглянули, наконец, первые звезды.

— Санька заявил ворам, что уходит. И Мурку берет с собой. А ему сказали: пожалеешь, поздно будет. Санька посмеялся над ними…

Маша замолчала.

— Ну?.. — холодея, проговорила Галя, уже зная, что скажет ей Маша.

— Подкололи они Мурку… Из мести. А потом Санька такое натворил, что они не только к той квартире, а вообще из района убрались… Двоих порезал… А ему руку повредили. На фронт его не взяли, как он ни просился. Уехал на Восток, там люди были нужны. И с тех пор завязал воровать. Злой он теперь на них, Чайка…

— А ребеночек? — тихо спросила Галя. — Писала Мурка… должен был он родиться…

Маша коротко вздохнула и отбросила веточку.

— Родилась… Галочкой назвали. Теперь она там с Санькой. В детсадик ходит. Обещает фотокарточку прислать… Пишет — на Чайку похожа…

— Они мне все время обещали, — плача говорила Галя, — все время говорили, что если бы у них была дочка, то Галочкой назвали…

А Маша торопливо рассказывала ей о том, как живет и работает Саня Добрынин на далеком Сучане, какая хорошая у него квартирная хозяйка, как жалеет и любит Галочку и что теперь Санька уже не Санька, а Александр Васильевич и что считается он лучшим откатчиком. А потом — опять о девочке Галочке, о ее кудрявых светлых волосах и о синих как васильки глазах.

— Шурик пишет, и на тебя похожа и на меня, — тихо рассмеялась Маша. — Смешной какой! Откуда же — на тебя?

— А кто же ее? — глухо спросила Галя, уже перестав плакать.

— Новые какие-то жиганы, — неохотно ответила Маша. — Не надо об этом больше, Чайка… Пошли. Жалко, что поздно сейчас, а то бы я тебе все Шурикины письма показала. Там и о тебе есть… Ты на меня не обижайся, Галя, что я так долго к тебе не подходила. Давно хотела обо всем поговорить, да ведь ты какая-то совсем психовая была… Не нравилась ты мне вначале…

Галя протянула руку и сжала пальцы Маши.

— И ты не сердись… Дура я была тогда. Мне все казалось, что вокруг никого нет, и что я совсем, совсем одна осталась. А потом думать стала, когда мне капитан письмо от отца передал. Помнишь, в цехе? И потом к себе вызывал… Ну, и Марина тоже, и Галина Владимировна… Поняла я теперь, что совсем я не одна… А ведь знаешь, еще немного — и стала бы совсем такая, как Анка Черная.

— Да! — спохватилась Маша. — Я тебе хотела еще об Анке сказать. Что она там болтает про какие-то стишки любовные, про воспитателя…

— Наплевать-то я хотела и на нее и на все ее разговоры! — вскинула голову Галя. — Отболтается скоро, как попадет на женский лагпункт.

— Это я тебе к тому говорю, — осторожно сказала Маша, — что нехорошо будет, если про нашу колонию такие слухи пойдут. Тебе-то, может, и наплевать на нее, а вот для колонии хуже…

— Да? — напряженно спросила Галя и крепче сжала Машину руку. — А ведь ты правильно сказала… Как это я раньше не подумала? Ну да ладно… Я это все учту. Тетрадь она мне подкинула. Я к капитану пойду и все ему расскажу.

— А ты верно в Горина влюбилась? — чуточку помедлив, спросила Маша.

Галя рассмеялась:

— Влюбилась… Надо же мне было что-то придумать, чтобы стихи лучше получились. Не про Горина я вовсе писала и не для него эти стихи.

— А для кого?

— Да ни для кого! Просто для себя. Это Анка Черная сдуру вообразила, что нужно обязательно в кого-нибудь влюбиться, чтобы о любви писать. А на самом деле надо только вообразить — и все.

Может быть, Маша не поняла объяснений Гали, но расспрашивать не стала. Она проводила ее до барака, где они договорились, что завтра Галя придет к ней и к Марине и они вместе напишут ответ Шурику.

— Ты, когда освободишься, куда поедешь? — спросила Маша уже у двери общежития.

— Если война кончится, то домой, к отцу. Поедем вместе, Маша? Будем учиться… Тебя отец устроит в музыкальную школу, а я буду стихи писать. Только мне тоже надо учиться, я ведь из шестого класса ушла.

Маша удивилась:

— Я думала, ты уже семь окончила.

— Это потому, что я много читала. Ну, я пошла. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

В бараке, к удивлению Гали, никто не спал. Все толпились вокруг Сони Синельниковой, поздравляли ее, и глаза у всех блестели — не то от радости, не то от слез. Новость была замечательная: только сейчас пришла телефонограмма о досрочном освобождении Сони. Девчонки наперебой спрашивали счастливую и ошеломленную радостной вестью девушку, есть ли у нее дом, куда она поедет, что будет делать.

— Ты поезжай к нам! — кричала Нина Рыбакова. — У меня мировая бабушка! У нее две козы и огород!

— Брось, Рыбка, на черта ей твой огород и козы! Оставайся здесь, Соня! Куда тебе ехать?

— Тоже сказала! Кто ее здесь оставит? Если бы она была совершеннолетняя…

Успокоились только тогда, когда Соня объявила, что ей есть куда ехать, хотя родные ее остались на оккупированной немцами земле.

Галя подумала, что Соня или ошибается, или не знает, как обстоит дело на фронтах, и сказала:

— Немцев теперь погнали на запад. Может быть, и твое родное село давно освободили. Ты где жила?

— Пусть освободили, — ответила Синельникова, — только я домой сразу не поеду.

— Почему? — удивилась Нина Рыбакова.

Соня ответила не сразу, и на некрасивом ее лице мелькнуло замешательство.

— Почему? — переспросила и Галя Светлова.

Соня чуть покраснела.

— Тебе хорошо домой возвращаться, у тебя и квартира в Москве, и разная мебель там есть, и барахла, наверное, от матери осталось. А у меня что? Ни крыши, ни избы… Надо сначала денег добыть, а потом уж и домой ехать.

Все согласились, что это правильно. Если родная деревня Сони освобождена от немцев, то там теперь все разрушено и с голыми руками туда приезжать нечего. И никто, кроме Гали Светловой, не обратил внимания на то, что Соня сказала «добыть денег». «Как это — добыть?» — подумала Галя и взглянула на Соню недоверчиво. Но спрашивать не стала — девушки уже стали расходиться по своим местам, да и самой Гале вдруг захотелось спать.

Вскоре в бараке стало тихо. И только одна Соня Синельникова долго сидела у стола и старательно писала письмо, которое начиналось так: «Добрый день или вечер, уважаемая Алла Гавриловна! Спешу сообщить Вам, что наши думки и мечты сбылись, и я уже получила освобождение…» Она писала внимательно и неторопливо, изредка облизывая губы, обдумывая каждое слово. Потом поставила свою подпись, сложила бумагу треугольником и надписала: «Отдельный лагпункт № … Передать Гусевой А. Г.».

Глава пятая

«Бирюзовое ты мое колечко…»

— Очень жаль, — сказал Белоненко, — очень жаль, что этот вопрос опять остается нерешенным. Сколько же они будут мариновать? В сущности, это простая формальность — определение возраста. Для этого незачем и целую комиссию создавать, достаточно двух людей — врача и работника Управления.

— В том-то и дело, что Тупинцева сейчас нет, он уехал в Москву, а без него там ничего решить не могут. — сказал с досадой Горин. — Вообще меня удивляет положение, существующее в Управлении. Никак я не могу привыкнуть к вашим порядкам. У него в отделе все сидят, затая дыхание, и ходят на полусогнутых ногах. Только и слышишь: «полковник Тупинцев», «начальник отдела»… Его даже по имени и отчеству не осмеливаются назвать. Спрашиваю там одного: а что, если полковник внезапно умрет, как вы без него будете решать вопрос о похоронах? Так он, представьте, чуть не потерял дар речи! Мотался я там, мотался, ничего не добился, пошел к начальнику КВО. «Постараемся помочь, говорит, но все равно до возвращения Тупинцева вряд ли что выйдет». Вот так, Иван Сидорович…

— Ну что ж, — произнес Белоненко, — придется подчиниться и ждать. А почему задерживается приезд нового товарища на место Голубец? Это уж никакого отношения к полковнику Тупинцеву не имеет.

— Дозвонился Доре Ефимовне… Извиняется, говорит — сразу после праздников. У них там тоже горячка.

— Плохо, — поморщился Белоненко. — Римма Аркадьевна не в том состоянии, чтобы работать. Если бы не Добрынина, то мы зашились бы, в буквальном смысле слова. Ну, а еще что? Какие там новости?

Горин замялся, и Белоненко подметил это.

— Что там?

— Да просто и не знаю, с чего начать, Иван Сидорович… В сущности, это самая настоящая сплетня, но, в какой бы отдел я ни зашел, все спрашивают об этом. В сельхозотделе я чуть не ругнулся, несмотря на то, что там две девицы сидят. Уж на что майор Кожухов правильный и честный мужик, и то посоветовал мне немедля поставить вас в известность…