Светские манеры - Рене Розен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Раздосадованная Каролина ждала дальнейших объяснений. Пребывая в глубоком трауре, она жила как в тумане, и у нее даже не отложилось, когда ее племянник наконец-то открыл отель «Уолдорф». Но теперь она постоянно замечала чужие экипажи, останавливающиеся перед ее домом. По ее газону вечно слонялись какие-то непонятные люди.
Томас прокашлялся. Она чувствовала, что он боится ее расстроить.
– Ну? Что на этот раз?
– С прискорбием вынужден сообщить, что вчера вечером кто-то из постояльцев отеля «Уолдорф» облегчился в палисаде.
Каролина была поражена. Какая мерзость! Цивилизованные люди такого себе не позволяют.
– Ради бога, простите, миссис Астор, но я счел, что вас необходимо поставить в известность. – Дворецкий снова прочистил горло. – К сожалению, это еще не всё.
– Не всё? – Каролина сложила на груди руки, приготовившись к худшему.
– Один из лакеев обнаружил, что вчера вечером еще один постоялец отеля – совершенно посторонний человек – прошел вместе с вашими гостями на бал. К сожалению, он уснул в одной из ваших гостевых комнат, а до этого где-то растерял свою одежду.
Каролина поморщилась. Какое вопиющее хамство. Она велела Томасу распорядиться, чтобы кучер подал к дому экипаж, и немедля поехала к племяннику требовать, чтобы Уолдорф закрыл свой отель.
– И не подумаю, тетя Лина. – Уолдорф принял ее в бильярдной, где он гонял шары, сосредоточиваясь на каждом ударе, и, отвечая, даже не удосуживался поднять на нее глаза. – Отель приносит очень хорошую прибыль. К тому же, – добавил он, посылая в лузу сложный шар, – ваш старый особняк немного портит общий вид. Будет лучше, если вы съедете отсюда, чем окажете всем нам большую услугу. Я буду только рад, если вы снесете свою развалюху и освободите место для чего-то более стоящего.
– Бойся своих желаний, Уолдорф. – Внешне Каролина оставалась спокойной, двигалась грациозно, с величавой медлительностью, но внутри у нее все кипело. Она покинула бильярдную и поехала домой, обдумывая план мести.
По возвращении она сообщила Томасу, что намерена переехать из своего дома и сделать из него конюшню.
– Будет знать, – сказала она. – Пусть постояльцы «Уолдорфа» дышат навозом.
– При всем уважении, миссис Астор, мне трудно представить, чтобы конюшня носила ваше имя.
Каролина улыбнулась.
– Вы заходили в отель? – нерешительно поинтересовался Томас.
– Разумеется, нет. – Она наградила его сердитым взглядом, словно спрашивая: «Как вам вообще такое в голову могло прийти?!». Потом, подумав с минуту, уточнила: – А вы? Заходили?
– Один раз, – пожал плечами дворецкий. – Вполне приличный отель, но, думаю, вы могли бы его затмить.
– Каким образом?
– Ну, если мистер Уолдорф Астор желает видеть рядом со своим отелем нечто более похвальное, ублажите его.
– И что вы предлагаете?
– Тоже постройте отель. Более грандиозный. Более шикарный. – Он улыбнулся, покручивая усы.
– Томас! – У Каролины округлились глаза. – Вы не перестаете меня удивлять.
На другой день Каролина заручилась поддержкой сына, и вдвоем они наняли Ричарда Морриса Ханта, поручив ему построить на углу Шестьдесят пятой улицы и Пятой авеню новый дом – для Каролины и Джека с его семьей.
А весной они собирались снести ее старый особняк и начать возведение нового отеля на Тридцать четвертой улице, прямо рядом с отелем «Уолдорф». Только планировалось, что гостиница Каролины будет представлять собой более высокое здание; в нем будет семнадцать этажей, а не тринадцать, как у отеля «Уолдорф». Предполагалось, что бальная зала в ней будет более просторной, более роскошной – на 1600 человек. А на крыше будет разбит сад. Ричард Хант сказал, что строительство займет два года. Каролину сроки не пугали. Главное, чтобы ее отель во всех отношениях затмил, превзошел гостиницу Уолдорфа. А называться ее отель будет «Астория».
Глава 58
Альва
– Вот, возьми, – сказала Альва Консуэло за день до свадьбы, вложив в руки дочери нитку жемчуга.
– Еще и это? Нет, мама, не могу. Это же первый папин подарок, первое украшение, что он тебе подарил.
Альва уже отдала Консуэло все остальные драгоценности, купленные ей Вилли. Оставалась только эта нитка жемчуга, некогда принадлежавшая Екатерине Великой.
– Я не могу это принять, – отказалась Консуэло, возвращая украшение Альве.
– Разумеется, можешь. После свадьбы этот жемчуг тебе непременно понадобится. Не забывай, ты станешь герцогиней.
– Герцогиней, – с трудом выдавила из себя Консуэло, будто это слово весило пятьдесят фунтов.
– И в чем же дело?
– Прости, мама. Просто я… я уже ни в чем не уверена.
– Абсолютно нормальное состояние, – отмахнулась Альва, укладывая жемчуг.
– Но я все время думаю об Уинти… Я причинила ему боль.
Альва застыла на месте.
– И… я по-прежнему люблю его, мама. Люблю.
Жемчуг выпал из рук Альвы.
– Я знаю, что у нас не могло бы быть детей, – продолжала Консуэло, – но ведь есть столько сиротских приютов. На свете столько бездомных детей…
– Усыновление?
– Я понимаю, это не то же самое, но…
– В твоих детях должна течь кровь Вандербильтов. Это не обсуждается.
Консуэло помолчала, собираясь с мужеством. Потом:
– Но ты же развелась с папой. Потому что перестала его любить.
Альва вертела в руках изумрудные серьги. Ее глодала совесть. Неотступно преследовала мысль, что она – лицемерка. До этой минуты ей удавалось находить себе оправдание: Консуэло не понимает. Она молода, ей всего восемнадцать. Она не знает, что такое настоящая любовь…
– Я не люблю Санни, – промолвила Консуэло. – И я знаю, что он не любит меня.
Альва положила серьги и замерла. Наконец-то ей пришлось посмотреть правде в лицо. Факты копились, наслаивались один на другой, но она пыталась игнорировать очевидное. Притворялась, что не замечает печали в глазах дочери. Не слышит критики, исходившей от Вилли, от его семьи, от его сестер – даже от Оливера. Все в один голос умоляли ее отменить свадьбу. И теперь Альва была вынуждена признать, что этого брака не желает никто – никто, кроме нее самой. Она устроила замужество дочери вопреки воле родных и близких. Да, жених хотел денег, но любая невеста из состоятельной семьи могла бы стать герцогиней. Это был не брачный союз, а деловое соглашение.
После всего, что она выстрадала… Альва убеждала и себя, и других, что она терпела бесчестье развода ради женщин. Ради всех женщин. А к собственной дочери повернулась спиной. Как она могла допустить, чтобы все зашло так далеко? Она отстаивала права женщин – безымянных, безликих женщин, – а родную дочь продала.
– Послушай меня. – Альва взяла Консуэло за руки. – Я люблю тебя больше всего на свете. И желаю тебе счастья.
Консуэло заморгала, и по щекам ее заструились слезы.
– Если он тебе неприятен, – сказала Альва, – если ты уверена, что брак с ним будет тебе невыносим, мы отменим свадьбу. Но…
У Консуэло вытянулось лицо.
– Но если мы расторгнем помолвку, выйти замуж за Уинтропа тебе все равно будет нельзя. Иначе ты совершишь самую большую ошибку в своей жизни, и я этого допустить не могу. Более того, – продолжала Альва, – ты должна знать, что тебе придется нелегко. Пойдут сплетни. Над тобой будут
