Упрямица - Ширл Хенке

Мужчины были отменно вежливы, но однако в их поведении ощущалась некоторая настороженность. За исключением дона Руиса остальные были уже в возрасте, почти таком же, как и дон Энкарнасион. Произошел любезный обмен ничего не значащими фразами по поводу дорожных тягот по пути в гасиенду и предстоящего бала.

– А когда ожидается прибытие почетных гостей? – поинтересовался Николас.

– Принц Салм-Салм и его жена со свитой уже находятся здесь, – сказал торжественно дон Патрико Моралес. Его лысая голова отражала столько света, что казалось, будто над ним сияет нимб.

– Вы увидите их, Лусеро, вечером на открытии праздника. Сейчас княжеская чета отдыхает, – пояснил дон Энкарнасион. – Возможно, вам будет любопытно обменяться впечатлениями о войне с принцем.

– Я так понял, что вы сражались за императора, дон Лусеро. Вы знакомы с принцем? – спросил Моралес.

– Не имел удовольствия встречаться с ним лично, но много слышал о его деяниях.

– Могу я поинтересоваться, почему вы оставили военную службу? – Темные глаза дона Германа Руиса ощупывали фигуру Ника, словно выискивая в нем какие-то увечья. У самого Руиса был пустой правый рукав.

«Явно он потерял руку в бою», – подумал Ник.

– После кончины отца вся ответственность за поместье легла на меня. Его предсмертная воля была, чтобы я вернулся домой и поправил дела.

– До меня дошли некоторые странные слухи. Конечно, Сонора далеко от моих владений в Дуранго… – Дон Патрико для пущего эффекта сделал паузу.

– Мой друг имеет в виду абсурдную историю с ворами-пеонами, – вмешался и пояснил без обиняков дон Энкарнасион. Серые его глаза вдруг стали темными, непроницаемыми. Лицо приняло жесткое, почти жестокое выражение.

– А что вас так взволновало? – невинно спросил Ник и отхлебнул из бокала великолепного портвейна.

– То, что ты отпустил их и не угостил кнутом за кражу твоего скота, – пояснил Мариано, щедро наполняя собственный бокал.

Покончив с этим, он уставился на человека, которого счел своим старым приятелем, через монокль, как бы проверяя, тот ли это Лусеро, кого он знал когда-то.

Николас равнодушно пожал плечами. Наступил момент испробовать намеченный план и посмотреть, как он сработает.

– Да. Я отпустил их на волю и даже отдал им зарезанную ими злосчастную корову. Мне она была уже ни к чему.

– Но наказывать для примера провинившихся пеонов – наша прямая обязанность. Для нас важно поддерживать таким образом незыблемость права на собственность и на наши привилегии, – сердито провозгласил дон Доротео.

– Наказывая жестоко неразумных дикарей, мы их не научим уважать собственность, а лишь толкнем на сторону Хуареса и его проклятого сброда, который он называет республиканской армией. Я же своим поступком, наоборот, приобрел их почтительную благодарность за проявленное великодушие. – Николас произнес это с нарочитым цинизмом. – Уверен, что я не проиграл, а выиграл и стал в их глазах чуть ли не святым, – усмехнувшись, добавил он.

– Хуарес! Неужели нам надо поступать с оглядкой на Хуареса? – дон Герман произносил это имя с таким брезгливым отвращением, как будто речь шла о чем-то крайне неприличном. – Что может сделать нам тупой индеец из Оахаки, собравший жалкую свору бандитов, вооруженных допотопными мушкетами и мачете?

Циничная усмешка сменилась на лице Ника суровым, почти пророческим выражением.

Он заговорил громко, так, чтобы его услышали все собравшиеся в кабинете мужчины:

– Этот, по-вашему мнению, жалкий сброд уже захватил Масатлан и Гуаймас и напрочь отрезал штат, где я имею счастье проживать, от морского побережья. А на востоке, со стороны залива, все три порта, дающие таможенные сборы – Матаморос, Тампико и Веракрус, – тоже у них в руках. Армия Эскобедо движется из Нуэво-Леона на Гоахилу, а Диас овладел Даакахакой и прогнал оттуда архиепископа.

Все внимательно слушали Ника.

– Я вижу, что вы, господа, к сожалению, здесь, на северо-западе Мексики, живете как бы в изоляции, но позвольте вас заверить, а я приобрел на войне некоторое понимание обстановки и поэтому говорю с полным на то основанием, так вот поверьте, что не пройдет и трех месяцев, как Хуарес соединит свои силы и займет всю страну.

– И вы серьезно убеждены, что эти безбожники, животные-республиканцы, способны опрокинуть монархию? – Дон Герман даже отшатнулся от Ника. – Я видел, как они сотнями сдавались в плен под Пуэбло в шестьдесят третьем, потому что оголодали и хотели набить животы.

– Оголодали? – иронически повторил Ник. – Да, наверное, но только после того, как три месяца выдерживали атаки армии, вдесятеро превосходящей их числом. Они фанатично преданы своей конституции и своему маленькому индейцу. Они сражаются и, на удивление всем, побеждают. А теперь еще и получают помощь извне. Супругу Хуареса проклятые гринго встречали с распростертыми объятиями.

Он обвел присутствующих взглядом:

– Вам, например, известно, что ее пригласили выступить перед их конгрессом? А то, что их правительство переправляет обозы с винтовками через границу и вооружает отряды Эскобедо?

Фортунато оглядел аудиторию, наслаждаясь произведенным его речью эффектом. У некоторых пожилых джентльменов челюсти отвисли от изумления, а дон Энкарнасион и дон Герман были вне себя от ярости. А Мариано? У него на лице было отсутствующее выражение, как будто горячая речь Николаса прошла мимо его ушей. Он безмятежно потягивал вино из вновь наполненного доверху массивного бокала.

– Значит, ваша точка зрения такова – мы должны опустить руки и позволить безумцам, помешанным на земельной реформе, захватить наши наследственные владения? Я правильно вас понял, дон Лусеро? – спросил Энкарнасион. Под темным загаром его лицо пылало огнем. – И вы предрекаете, что это неизбежно?

– Если кто-нибудь не остановит Хуареса. А пока этого не случилось, я решил проводить собственную политику. Расчетливый хозяин изобретает свои законы и действует так, чтобы сберечь свои владения, если он, конечно, не намерен с ними бесславно расстаться, а заодно и с жизнью. Для меня не было, нет и не будет большего желания, чем узнать, что Хуарес убрался со сцены. Без него все это восстание превратилось бы в фикцию, и мы быстро скрутили бы шеи всем так называемым республиканским генералам по отдельности, перессорив их друг с другом. Но с ним, как с символом, как с иконой, их ничто не остановит до тех пор, пока его знаменитая черная карета не вкатит в Мехико.

Он оценивающе оглядел слушавшую его публику и смочил горло изрядным глотком портвейна.

– Так вы предлагаете избавиться от маленького индейца? – спросил Мариано небрежно, будто обсуждался вопрос отправки старой клячи на живодерню.