Екатерина Великая - Вирджиния Роундинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В начале декабря сэр Джордж Макартни доложил о работе Екатерины над законами — в таких пылких выражениях, что его донесение явно было рассчитано на перехват и передачу императрице:
«В настоящее время внимание царицы сосредоточено на любимом проекте, успех которого обеспечит ей больше заслуженной чести, будет для нее большим достижением, чем победа в битве или приобретение королевства. Она, чей проницательный гений равно счастлив в обнаружении дефектов и нахождении способов их исправить, давно с сожалением заметила неразбериху, сложность, двусмысленность и несправедливость в законах своей империи. Исправить их — давний предмет ее амбиций… Самые благородные обязательства и достойные устремления для великого правителя, который предпочитает звание законодателя репутации завоевателя и находит славу в обеспечении счастья, а не в разорении человечества»{396}.
Итак, императрица издала приказ набрать депутатов для создания Законодательной комиссии. Основные институты, такие как Сенат, и некоторые слои населения — дворянство, горожане, казачество (иррегулярные кавалерийские формирования, живущие в пограничных поселениях) и свободные крестьяне (но не крепостные, которые составляли примерно половину сельского населения) — были приглашены составить «наказы» об их законных интересах и послать депутатов в Комиссию. Предполагалось, что духовенство будет представлено через Святейший Синод, которому предложили послать депутата, как любому другому правительственному департаменту, а интересы офицеров и солдат представит Военная коллегия. Григорий Потемкин был назначен одним из трех «попечителей инородцев»; двумя другими были Вяземский и Олсуфьев. Предполагалось что-то вроде крупномасштабной консультации, поддержанной Дидро в одной из статей его «Энциклопедии». Такое обсуждение не проводилось в России уже более ста лет.
В письме мадам Бьельке Екатерина сделала редкий намек на свою жизнь в браке, упомянув то, о чем вспомнит вновь в своих мемуарах:
«Мне жаль бедную королеву Дании. В ее жизни так мало радости: нет ничего хуже, чем муж-ребенок[36]. Я знаю это из собственного опыта. Я одна из тех женщин, которые верят, что муж всегда сам виноват, если его не любят, потому что, говоря откровенно, я бы весьма любила своего, если бы это было возможно и если бы он был настолько добр, чтобы хотеть этого»{397}.
Она продолжила, излагая мадам Бьельке предполагаемый график своего предстоящего путешествия:
«Я уеду в Москву, мадам, около десятого февраля по нашему стилю… Буду там после четырех дней пути… Потом, в мае, я поеду побродить по Казани, будто в одном из моих загородных домов, и в конце июня вновь отправлюсь в Москву, чтобы начать работу над новым сводом законов, о котором вы уже слышали. И еще до конца года я пущусь в обратный путь, если будет на то Божья воля»{398}.
9. Законы, оспа и война
(1767–1769)
Мой герб — пчела, которая, перелетая с растения на растение, собирает мед, чтобы нести его в свой улей, и ее цель — польза.
Екатерина II — Вольтеру
Екатерина покинула Москву 7 февраля 1767 года. Панин и великий князь отправились на несколько дней раньше. Она поручила Панину проследить, чтобы все дворцы, где она собиралась останавливаться по пути, перед ее прибытием были проветрены, так как боялась, что иначе будет страдать головными болями. Перед отъездом она отправила распоряжение сенатору Ивану Глебову, который оставался поддерживать закон и порядок в Санкт-Петербурге, чтобы он обращал особое внимание на пресечение активности воров и грабителей в городе и на прилегающих дорогах, напоминал хозяевам домов о необходимости запирать ворота на ночь и пользоваться сторожами и собаками, а также заботился о том, чтобы ночные патрули действительно занимались патрулированием, а не проводили ночь в трактире или других несообразных местах{399}.
Как всегда, Екатерина сравнивала Москву с Санкт-Петербургом и однозначно отдавала предпочтение последнему. Она считала Москву, хаотично разраставшийся древний город, чья долгая история отразилась в смеси архитектурных стилей, непривлекательной по сравнению с любимым Петербургом, который можно было лепить по своему желанию, где все было упорядочено и распланировано, по крайней мере внешне. Особенно она не любила скученность московского населения, называя город «фальшивым Исфаганом»{400}, подразумевая азиатское влияние, возникшее в результате вторжения монгольских орд в XIII веке.
Екатерина покинула Москву к концу апреля и отправилась в путешествие вниз по Волге, добравшись сначала по суше до Твери в сопровождении почти двух тысяч человек, включая членов дипломатического корпуса. В Твери путешественники сменили свои кареты и коляски на суда, и 2 мая флотилия из одиннадцати галер тронулась вниз по течению. Галера императрицы, которую она превратила в «настоящий дом»{401}, вмещала не только ее самоё с личными слугами, но также Григория Орлова и его брата Владимира, Захара и Ивана Чернышевых (друзья юности Екатерины, которые теперь занимали влиятельные посты в ее правительстве) и нескольких других придворных и чиновников. Огромная галера величаво плыла вниз по Волге со множеством остановок на маршруте. Люди приветствовали императрицу с берега; ей играли серенады на французских рожках, трубах, металлических барабанах; пели хоры крестьян; все мешалось в спонтанно возникающих и организованных мероприятиях. Временами путешествие приостанавливалось из-за погоды. 8 мая Екатерина сообщила Панину, что весь предыдущий день они простояли на якоре из-за очень сильного и холодного встречного ветра. Она сразу же раздражалась, если не получала вестей из Москвы и Санкт-Петербурга, когда курьер вдруг задерживался или не угадывал, где искать ее в очередной день.
К 10 мая она достигла исторического города Ярославля, откуда написала Панину:
«Я прибыла сюда вчера в девять часов вечера, чувствую себя хорошо, слава Богу, как и все, кто со мной. В течение двадцати четырех часов я приняла от вас трех курьеров.
