Современная американская новелла. 70—80-е годы: Сборник. - Алексей Зверев

Дженет пытается представить, что ее ожидает в будущем: Дональд под замком в палате раскрашивает книжки с рисунками, лепит горшочки из глины. Они с Родни переехали в другой город к какому-нибудь нудному мужчине, с которым и в постель-то лечь противно. И она отваживается:

 — Конечно, я не пережила того, что выпало тебе, — говорит она, — и, может, не имею права об этом судить, но иногда мне кажется, что именно после Вьетнама ты стал считать всех недоразвитыми, будто то, что знаешь ты, остальным недоступно. Может, оно и так. Но при этом ноги-то у тебя есть, даже если ты забыл, что там у тебя еще и зачем оно нужно. — Она жалеет о сказанном, не может удержаться от слез, но, не утерпев, добавляет: — И больше не рассказывай Родни эти ужасные истории, а то его кошмары мучают, когда ты уезжаешь.

Дональд поднимается, хватает со столика рисунок Родни и, занеся его над головой, как гранату, говорит:

 — Дети нас выдают.

 — Если бы ты его любил, сидел бы дома.

Дональд кладет рисунок на место. Она продолжает:

 — А мне как быть? Как понять, что у тебя в душе творится? Зачем ты туда ездишь? Разве дело — землю уродовать? И экологи говорят, что это вредно.

 — У меня настоящая работа, Дженет. Я сижу на экскаваторе и укладываю назад плодородный слой. Восстанавливаю почву.

Уже спокойнее он рассказывает про работу в карьерах. Правда, все это она уже слышала. Сравнивает Большую Берту с супертанком, сокрушается, что таких не было во Вьетнаме.

 — Когда снимают почву, я смотрю, нет ли подземных ходов, в которых прятались вьетконговцы. Ты не представляешь, сколько у них было тоннелей. Вообрази пещеру Маммот, только через весь штат.

 — Маммот — знаменитое чудо природы, — подхватывает Дженет и чувствует, что опять сказала не то.

Время — за полночь. Он сидит у обеденного стола и рассказывает про «С-5А». «С-5А» такой огромный, что берет на борт войска, танки, вертолеты, только для Большой Берты он маловат. Ее разве выдержишь? Опять понесло. Когда Дженет показывает ему рисунки Родни с кругами, он улыбается и начинает мечтательно рассуждать о женских грудях и бедрах — широких округлых бедрах и полных грудях американок. А у азиаток они маленькие, изящные, и сравнивать нельзя, все равно что поставить рядом бройлерную курицу и колибри. Дженет успокаивается. Пусть себе вспоминает, ведь это было так давно.

К тому же груди и бедра американок ему, видно, небезразличны, стал бы он иначе распространяться о том, какие на востоке миниатюрные, хрупкие женщины. Но внезапно Дональд опять переключается на танки и вертолеты.

 — «Белл хью кобра» — вот это машина! И работает что надо.

Он достает нож от мясорубки из выдвижного ящика, где его хранит Дженет, и говорит:

 — Вмиг все искромсает.

 — Не надо, — просит Дженет.

Он пытается закрутить нож волчком.

 — Вот что будет, если она рубанет провода, хотя там их не так уж много, или дерево. Да и деревьев раз-два, и обчелся, сама подумай, откуда им быть после «эйджент орандж».

Нож падает, задевая открытый ящик, и втыкается в линолеум. Дженет кажется, что кричит она сама, оказывается — Дональд. Она в жизни еще не видела, чтобы кто-нибудь так рыдал: точно летний ливень с грозой. Она подсовывает ему бумажную салфетку, просто ничего другого не приходит в голову. Наконец Дональд бормочет:

 — Ты, наверно, подумала, что я хочу ударить тебя.

Вот я и плачу.

 — Ничего, поплачь. — Дженет успокаивает, обнимает его.

 — Не уходи.

 — Я здесь, никуда я от тебя не уйду.

Уже ночь, а она все слушает его, чувствуя, как слова отпечатываются в сознании. Разве это забудешь? Говорит Дональд негромко и шариковой ручкой, которую вертит в руках, протыкает бумажное полотенце. Это, видно, дыры от пуль, думает она. Борода его похожа на птичье гнездо, свитое из потемневших волокон кукурузного початка.

 — Я тебе историю расскажу, — говорит он. — Сам не знаю зачем. А ты послушай.

Она примостилась на жестком краю кухонного стула, пальцы ног достают до холодного пола и мерзнут; ждет. Слезы у Дональда высохли, только голос еще слегка прерывается.

 — Мы тогда жили в большом лагере у деревни. Все шло размеренно и спокойно. Время от времени выбирались в Дананг — встряхнуться. После нескольких месяцев джунглей можно было расслабиться: в общем, получалось сплошное Р и Р. Не дрожи. История небольшая и безобидная, особенно по сравнению с тем, что я мог бы тебе рассказать. Просто послушай. Про страх мы забыли. Ночью, случалось, на нас нападали, и было видно, как по небу чиркают трассирующие, будто кто-то собрался перестрелять звезды, но после джунглей нам все это было пустячное дело. В деревне я познакомился с вьетнамской семьей — женщиной и двумя ее дочерьми. Они торговали кока-колой и пивом. Старшую звали Фэн. Она даже по-английски немного говорила и вообще была что надо. Иногда после обеда я заходил к ним выпить. Ну и жара стояла — ужас. Фэн и впрямь была загляденье, вся страна была загляденье. Деревушка, конечно, завалящая, но страна — красота. Так вот, Фэн была хороша, как цветок из джунглей, там некоторые цветы распускаются высоко на деревьях, мы их еще по ошибке принимали за снайперов. Сама такая нежная, глаза — персиковой косточкой, а ростом как девочка лет тринадцати; поначалу мне даже чудно было, какая она маленькая, но потом я привык. Ну, вроде бы у каждой женщины что-то свое, особенное: волосы, груди или вот рост.

Он примолк и вслушался, как раньше, когда Родни был грудным: не плачет ли?

 — Бывало, я лежу, маюсь от жары, а Фэн возьмет банановые листья покрупнее и давай меня обмахивать. Как будто феном обдувают.

 — А я и не знала, что там бананы растут.

 — Мало ли чего ты не знаешь! Слушай! Фэн было двадцать три года, ее братья воевали. Я так за все время и не спросил, на чьей стороне. — Он усмехнулся. — Ее забавляло слово «фен». Я сказал, что «фен» и ее имя звучат одинаково. А она решила, что по-английски «фен» значит «банан». Во вьетнамском слово может иметь десяток значений, все зависит от интонации, с какой оно произносится. Даю голову на отсечение, этого ты тоже не знала, верно?

 — Верно. А что же с ней стало, с этой девушкой?

 — Не знаю.

 — И вся история?

 — Не знаю.

Дональд помолчал и принялся бормотать о деревне, девушке и банановых листьях так монотонно, что у нее по коже мурашки поползли. Все равно, как если где за стеной радио бубнит.

 — Видно, тебе и впрямь нравилась та деревушка. Не хочешь туда поехать, узнать, как она живет?

 — Деревни больше нет. Сровняли с землей;.

Дональд резко встает, идет в ванную. Слышно, как течет вода и вибрируют трубы под полом.

 — Здорово было, — рассеянно потирая локоть, говорит Дональд, когда возвращается. — Там, в джунглях, — самое отличное место на свете. Ты бы решила, что попала в рай. Но мы все сровняли с землей.

Он дрожит у Дженет в руках, как трубы под домом. Трубы постепенно утихают, а он все трясется.

Они едут в госпиталь для ветеранов. Это идея Дональда. Уговаривать его не пришлось. Когда утром она застилала кровать — так обреченно, что сама поразилась, как будто знала: больше им вдвоем не спать, — он сказал, что все будет Р и Р. Роздых — вот что ему нужно. За ночь они не сомкнули глаз. Дженет чувствовала: спать нельзя, надо слушать, не отключаясь.

 — Давай поговорим про рытье карьеров, — предлагает Дженет. — Надеюсь, из твоей головы тоже выроют все дурные воспоминания. Зачем они нам? — Она треплет его по колену.

День стоит безоблачный и совсем неподходящий для столь серьезного предприятия. За рулем сидит Дженет, Дональд едет безропотно, как покорный старик, которого везут в дом для престарелых. Дорога вьется по южному Иллинойсу, его называют Малым Египтом, правда, непонятно почему. Дональд еще что-то говорит, но вяло, едва слышно. Иногда он оживляется: «Смотри, где мы едем», и ей вспоминаются первые дни замужества, когда они катили невесть куда и до изнеможения хохотали. Сейчас она подмечает чудные вывески: «Сосиски Малого Египта — лучшие в мире», химчистка «Фараон», лавка «В пирамиде». Она едва осознает, что ведет машину, и, когда видит надпись «Звездный клуб Малого Египта», удивляется, куда это их занесло.

Прощаясь с ней, он спрашивает:

 — А что ты скажешь Родни, если я не вернусь? Если я больше не приеду домой?

 — Приедешь. Так и скажу: он скоро приедет.

 — Объясни ему, что я путешествую с Большой Бертой. Отправился с ней в круиз по Южным морям.

 — Нет, ты сам ему объяснишь.

Он дурашливо запел: «А не взять ли мне тебя в круиз?» Потом улыбнулся, ущипнул ее за бок.

 — Ты скоро вернешься, — говорит Дженет.

Из госпиталя Дональд пишет, что идет на поправку. Как и все, сдает анализы, ходит в группу терапии, где ветераны делятся воспоминаниями. Дженет больше не получает пособие — устроилась в ресторан «Всей семьей к Фреду»; подает обеды семьям и ждет, когда вернется Дональд. Ей хочется так же, всей семьей, здесь посидеть. Папаши оглядывают ее украдкой, а дети бросаются всякими кусочками.