Диверсанты - Евгений Андреянович Ивин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чем ближе подходил немец, тем сильнее вжимались в землю беглецы. В такт неторопливым шагам немца на его поясе раскачивался большой солдатский нож в чехле. Мундир был растегнут до половины, и из-под него виднелась несвежая рубаха, прикрывавшая волосатую грудь.
Вдруг Саблин так же, как тогда на танке, оторвался от земли, упираясь в нее ладонями. Он приготовился к прыжку и затаился, рассчитывая последние метры и секунды. Немец поравнялся с кустом, за которым его ждал Саблин. Но Филипп не спешил, он замер и еле сдерживал дыхание, боясь выдать свое присутствие. Он пропустил врага вперед, чтобы выйти из его поля зрения, и сделал всего несколько широких неслышных шагов. Теперь Саблин оказался за спиной у солдата и прыгнул. Он нанес ему сильный удар пистолетом по голове и мгновенно зажал ему ладонью рот. Ноги у немца подкосились. Тут же рядом оказался Коровенко, он подхватил из рук солдата котелки, не дав им упасть на землю и загреметь на весь лес. Саблин, не отпуская закрытого рта солдата, подхватил его правой рукой под мышку и потащил за кусты. Там ему на помощь пришел Малькевич, вдвоем они протащили тяжелое тело бесчувственного солдата метров двести и бросили на землю. Коровенко по-хозяйски аккуратно поставил на землю котелки, сдернул с немца пояс вместе с ножом и скрутил ему руки за спиной. Потом он перевернул его на спину и затолкал в рот пилотку.
Только после этого он с восхищением поглядел на Саблина и, не скрывая своих чувств, хлопнул по плечу Филиппа. – Ну и силен же ты, Филя! Ловко ты этого борова выключил!
Саблин усмехнулся, с трудом подавляя в себе волнение:
– Надо же тебя кормить, деревенский житель.
Малькевич тихо засмеялся и легонько ударил по затылку Андрея. – Ребята, раз начали шутить, дела наши не такие уж аховые.
– Ты хотел сказать, не такие уж хреновые, – поддел Малькевича Коровенко. – Интеллигент зачуханный!
– Самое страшное позади, – не отреагировал Малькевич на слова Коровенко.
– А что, по-твоему, самое страшное? – спросил Андрей.
– Самое страшное в нашем положении – страх, – ответил Малькевич. – Будем трястись – быстро… – он поискал слово, а Коровенко перехватил и добавил:
– Поносом изойдем.
Немец замычал и задвигался. Он вытянул ноги и попробовал освободить руки, но Коровенко ткнул его носком сапога в бок.
– Цыц, зараза! Едрена-Матрена! – за все время после разгрома эшелона произнес он первый раз свою присказку.
Солдат вздрогнул, открыл глаза, несколько секунд глядел на склонившегося над ним Коровенко. Его взгляд становился осмысленным, и вдруг в его глазах вспыхнул откровенный ужас.
Коровенко присел перед ним на корточки и стал рассматривать, как нечто диковинное:
– Очухался! Так вот ты какой, немчура. Губастый, жирный, сытый, наверно добродушный, любит свою мамочку, детишек, если они у него есть. Ничего особенного, человек как человек, у нас таких губошлепов полно. А кто же тогда в тех танках сидел, которые нас давили гусеницами? – Андрей захлебнулся от волнения. Ком снова встал у него в горле. – Кто же был в тех танках? – зловеще повторил он. – Неужели вот такие губастые и конопатые, и родила их нормальная женщина? В черных мундирах с черепами на рукаве.
Саблин тронул Андрея за плечо:
– Кончай философствовать. Давай есть и убираться подобру-поздорову, пока не хватились этого немца. Он же за едой пошел…
Коровенко быстро выстругал палочки, и они принялись, обжигаясь, неуклюже есть.
– Для японца это лучше всякой ложки, а я только и делаю, что облизываю палочку, – проворчал Малькевич.
Его взгляд упал на ногу немца. За голенищем торчала ложка, но Малькевич отвернулся и принялся облизывать палочку. Даже от одной мысли, что он облизнет ложку этого немца, ему сделалось дурно. Но он поборол в себе тошноту, склонился прямо к котелку и стал быстро выдергивать палочку, чтобы успеть донести до рта пищу.
Коровенко тоже углядел ложку за голенищем солдата и молниеносно выхватил ее, сказал при этом:
– Ему она уже не понадобится, а мне будет удобство. – Он, сунув ее несколько раз в землю, потер песком, вытер гимнастеркой и приготовился есть, но не удержался и съязвил:
– А ты еще пару раз палочкой поешь, – сказал он Малькевичу, – научишься, едрена-Матрена.
Саблин отпил из котелка и возразил:
– Боюсь, на этом наша учеба окончится. Больше нам такой гусь вряд ли попадется. Они что, хлеб не употребляют?
Коровенко сразу же уставился на немца, поднялся молча, выдернул изо рта у него пилотку, полез к нему под мундир и вытащил булку черного хлеба.
– Вот гадюка фашистская, припрятал! На что надеялся только? На том свете хотел еще перехватить? Не дожрал, рожа!
– Их нихт фашист! – возразил в испуге немец, – Ду бист бауэр, – почти прошептал он обреченно, каждую минуту ожидая смерти и затравленно озираясь по сторонам.
Коровенко перестал есть и посмотрел на Саблина.
– Что он лопочет?
Малькевич засмеялся и, посмотрев ласково на Андрея, ответил:
– Для тупых и лентяев, которые даже этих слов не выучили в университете, перевожу: я не фашист. Я – крестьянин.
– Врет! Подыхать не охота. А воевать на нас идти была охота? Ты на его ладони глянь: ни одной мозоли. Он сейчас еще скажет: Рот фронт! И что он коммунист.
– Их нихт коммунист! – возразил немец.
– Все равно тебе конец, Ганс, Иоган или Вильгельм. Нам пленные не нужны. Нам не приказывали брать в плен.
– Отто, – заискивающе заглядывал в глаза Коровенко немец, видно, принимая его за главного, от которого будет зависеть и жизнь, и смерть.
Молча они доели содержимое первых котелков. Филипп не разрешил есть хлеб и остальную кашу.
– Еще неизвестно, когда удастся нам перекусить, а идти наверно долго. Пойдем на Киев. Раз там наши, там и будем воевать. Алеша, ты не разлеживайся, а то совсем расслабишься и идти не сможешь.
Малькевич, сквозь валивший его после еды сон, пробормотал:
– Одну минутку, одну минутку…
Тут Саблин увидел, что Коровенко, привалившись к пню, уже спит. Его самого клонило в сон, но он понимал, что в этом