Свет далекой звезды - Ирина Леонидовна Касаткина

только один способ добиться, чтобы другие выполняли вашу волю даже против своего желания. Вот этот способ: прежде надо этому научить себя. И если вам это удастся, вы достигнете в жизни любых высот. А если нет, никто с вами считаться не будет.

В свое время я этому научилась. И даже сумела превращать нелюбимое, но нужное дело, в любимое. И получать от этого удовольствие. Это уже высший пилотаж. А теперь я умею подчинять своей воле других − чего и вам желаю.

В заключение скажу так. Математика — фундамент любой инженерной дисциплины. А плохой инженер это рухнувшие дома, неработающая техника, ракеты, не вышедшие на расчетную орбиту. Закопанные в землю миллионы народных денег. В конечном счете — третья мировая война. А что вы думаете? Ноль не туда поставили, и пошло-поехало. И если мы, математики, не будем убеждены, что фундамент в ваших головах заложен прочный, зимнюю сессию вам не сдать и на старшие курсы не перешагнуть − математика для таких станет непреодолимым барьером.

Идите и думайте над моими словами. Кто нуждается в помощи — милости просим на консультации. Что-то я вас там не замечала. И помните: вы все у меня под колпаком. На экзамене лично буду выслушивать каждого. Если, конечно, зачеты сдадите и будете к нему допущены.

В полном молчании, грустные и задумчивые, они покинули аудиторию. А на следующий день трое из них, включая толстого студента, подали заявления об отчислении − по причине отсутствия тяги к точным наукам. Остальные нехотя, но все же взялись за ум.

Теперь на лекциях царила вполне рабочая обстановка. Полностью прекратились шум и праздная болтовня.

— Шум угнетает ум, — заявила Ольга на первой же лекции. — Когда язык работает, мозг отдыхает. Вы устаете не потому, что ваши мозги работают — это им свойственно — а от непрерывного гудения болтунов. Из-за этого остальным приходится напрягать слух, чтобы услышать преподавателя. Болтуны торпедируют учебный процесс и потому являются моими личным недругами. Я буду бороться с ними всеми доступными способами − а их у меня достаточно. Поэтому не стоит рисковать.

Надо что-то сказать соседу — шепните ему, шепот гаснет быстро. А когда вы разговариваете даже вполголоса, слышит вся аудитория. Но учтите: обращаясь к соседу, вы прерываете его мысль. Он теряет при этом нить рассуждения и не всегда сможет ее восстановить. А с какой, собственно, стати, кто вам позволяет ему мешать?

Не всем преподавателям нравились требования Ольги. Особенно раздражала некоторых необходимость постоянно оценивать знания первокурсников. Ольга настаивала, чтоб хотя бы через занятие каждый студент получал оценку − а не только на контрольных, проводившихся дважды в семестр. В своих группах она ввела летучки — небольшие письменные работы по пройденному материалу. Студенты скоро привыкли к ним и начали заниматься систематически. Большинство преподавателей кафедры последовали ее примеру − но не все.

— Я в семестре вообще ничего не учил, — доказывал на заседании кафедры один пожилой ассистент. — Мне хватало трех дней перед экзаменом. И прекрасно успевал — все сдавал не четверки.

— Вы говорите неправду! — возмущалась Ольга. — И даже если вам удавалось как-то сдавать экзамены, все равно вашим знаниям грош цена — все вылетало из головы на следующий же день. И я прошу подобные разговоры при студентах не вести. Они учатся не ради оценок, а ради знаний. А для этого нужна система, нужно учить постоянно, а не в последние дни перед экзаменом.

— С первокурсниками просто чудеса происходят, — удивлялся заведующий кафедрой физики. — Вдруг все стали учить. И задолженностей по лабораторным почти нет. Сознательный какой-то набор в этом году.

— Правильно, так и должно быть, — удовлетворенно думала Ольга, слушая его доклад. — Начали учить один предмет — возьмутся и за остальные. Теперь главное, не снижать планку, и тогда, глядишь, зимнюю сессию осилим без потерь.

Атмосфера на кафедре была вполне рабочая — никаких дрязг и ссор, характерных для коллективов с неблагополучными отношениями между сотрудниками. Ольге рассказывали, что в прежние времена обстановка на кафедре порой накалялась настолько, что один преподаватель мог запустить в другого учебником. И лаборантам доставалось изрядно — редкую неделю кто-нибудь из них не рыдал в лаборантской.

Учебную нагрузку Миша Сенечкин распределил, насколько это было возможно, равномерно. Правда, Ольга учла, что он приступил к работе над докторской диссертацией, и сама сократила ему часть нагрузки, перебросив ее на доцентов, не запланировавших научную работу. Среди таких оказался и Щадринский. Привыкший к легкой жизни, он был сильно недоволен, когда увидел, какая теперь у него, с его точки зрения, большая недельная нагрузка.

Особенно возмутило Щадринского, что ему придется читать лекции и на первом, и на втором курсах. Это ведь две подготовки! Он столько лет пользовался благами, даваемыми ему дружбой с прежним заведующим кафедрой, что совершенно обленился. И вот теперь придется напрягаться. А все из-за того, что новоявленный доцент Сенечкин надумал писать докторскую. И, конечно, эта нахалка свалила на него часть Мишкиной нагрузки. Сенечкин теперь ходит у нее в любимчиках, а другие из-за его дурацкой докторской должны страдать.

Так думал Шадринский, совершенно забыв, какую перегрузку они с Паршиковым наваливали на несчастного Сенечкина в прежние времена. Но жизнь зебра полосатая, и вот теперь ему самому придется испытать, что значит не быть в фаворитах.

В отличие от обозленного и не сдерживавшего эмоций Щадринского, Гарик Лисянский покорно принял свалившиеся на него дополнительные часы. Последнее время ему на кафедре было лучше, чем дома. Непрерывные скандалы с женой и тещей, на которые он прежде реагировал слабо, вдруг стали выводить его из себя.

Он все пытался понять, как тоненькая хохотушка Женька, покорившая его когда-то своим безудержным темпераментом, превратилась в толстую сварливую бабу, изводившую всех домашних своими придирками.

Он вспоминал, как впервые побывав у нее дома, поразился грубости, с которой она отчитывала тогда уже больного отца. Ему бы остановиться, задуматься. Так нет же, продолжал встречаться, довел дело до свадьбы. И вот теперь всю жизнь отдувается. Если бы не дочь Люська, так похожая на него, сбежал бы, куда глаза глядят. Но Люську жалко — как она будет без него? Ее же мать с бабкой тогда совсем сожрут, и некому будет заступиться.

Нет, надо нести этот крест хотя бы до Люськиной свадьбы. Недолго осталось — девчонке скоро семнадцать. И красотка хоть куда, вся в него. Парни хвостом ходят. Вот выдаст ее замуж — и сбежит.

Гарик представил, что не будет слышать каждый день визгливый голос жены и вечные попреки тещи, и такая