Святослав Хоробре: Иду на Вы! - Лев Прозоров (Озар Ворон)

Вольготно им, как будто на своей земле!

Иссяк источник силы, чести, мужества…

Повергнуты во прах большие города;

Где люди жили, там сейчас коней пасут.

О, как мне не заплакать, поглядев вокруг!

Горят поля, деревни гибнут в пламени.

Но что с тобой, Византий, город царственный?

Ты бедами всех превзошел, как раньше всех

Превосходил благополучьем — каждый день

Не ты ль трясешься, рушишь стены, весь дрожишь?

Из тех, кого ты вырастил своим теплом,

Одни уж пали в битвах, посеченные…

Другие ж бросили прекрасные дворцы,

Бегут в ущелья, на пустынных островах

Нашли убежище, от страха чуть дыша…

Заслуживает внимания, что поэт, мирянин, заканчивает стихотворение отчаянным воплем к христианскому небу, к Спасителю. А патриарх, глава церкви, взывает к мертвому императору. В одном этом — чудовищный лик паники, рушащей веру в привычное, повседневное, заставляющее искать крайних средств.

Поверив летописцам Второго Рима, мы не поймем их современников. Но все становится ясным, если предположить, что старательно расписанные Скилицей и Диаконом уже после гибели нашего героя "победы" их земляков — и впрямь победы в поединках с безымянными русами. Поединках, происходивших на фоне проигранных имперскими войсками сражений.

Под Адрианополем против русского войска вновь выставили патриция Петра.

А. Н. Сахаров предположил, что именно про это сражение сохранилась память в летописи, как про битву, где Святославу противостояло вчетверо превосходящее его численно войско. Именно там, по мнению историка, Святослав произнес свои ставшие бессмертными слова:

"Некуда нам деться, надо биться — волею или неволей. Не посрамим земли Русской, но ляжем здесь костьми, ибо мертвые сраму не имут. Если же побежим — будет нам срам. Так не побежим же, но встанем крепко. Я буду впереди вас. Если паду я — сами о себе позаботьтесь".

И дружина ответила, как и надлежало "мужам крови":

"Где твоя голова ляжет, там и свои головы сложим".

Впрочем, другие относят эти слова к Аркадиопольской битве или даже к страшному Доростольскому сидению.

Важно другое. По словам того же А. Н. Сахарова, после этой битвы храбрый скопец со своим войском исчезает из византийских летописей.

Перенесемся, читатель, в последний раз в Город царей. Перенесемся в те дни, когда вольнодумец-поэт вспомнил о небесах, а патриарх молил мертвеца об убежище в его гробу — для себя и всех православных. Пройдем по его улицам, вдохнем пропахший едкой, словно дым пожарищ, паникой воздух.

Вон толпа уличных босяков встревожено окружила инока, почтительно внимая строкам пророчества о "князе Рос". И кто-то испуганно спрашивает: "Отец, а имя его, Сфентослава этого самого — оно как будет по-нашему?".

Инок хмурится. Трудный вопрос, хотя многие жители Царя городов понимают с пятого на десятое язык варваров, торгующих с ними, служащих в императорском войске.

"Сфен-то-слав… это будет… это по-нашему… по-нашему — Люциф…"

И осекается, испуганно захлопнув сморщенной ладошкой рот.

Поздно. Услышали. Поняли.

Да и чего уж тут не понять…

Вон, что ни день — идут с запада подводы с беженцами. После того, как пал перед варваром Адрианополь — только на столичные стены и надежда, да на святыни града Константинова. Иные — чуть не из самой Мизии-Болгарии бредут. И каждый рассказывает о знаменах цвета адского пламени, о вышитых на них поганских знаках — птице хищной, что на вилы бесовские похожа, и кресте с богохульно переломанными концами.

И про стального вепря бронированной пехоты варваров. И про черные стаи диких всадников, "гуннов"-мадьяр и печенегов, кружащие вдоль его пути. Помните, у Иоанна Геометра: "Горят поля, деревни гибнут в пламени".

Воет над Константинополем сорвавшийся с цепи Северный ветер. Словно до срока, до конца земного мира, вырвался из оков Тот, кого когда-то приковали к нему архангелы.

А может — срок?

Мы уже говорили, что в те годы христиане и на Востоке, и на Западе ожидали конца мира. В труде того же Диакона это ожидание сквозит очень явственно. И кого должны были видеть христиане города царей в непобедимом язычнике, идущем на их город от северных "Ворот зла", очень хорошо можно представить.

И впрямь — впору политического убежища в гробу искать.

К Царю городов подходили авары и арабы, болгары и венгры. Но никогда враг, стоявший у стен города, не вызывал такого страха. Священники и патриархи привычно молились Христу, поэты столь же привычно прославляли оружие императора — вполне здравствующего — если вообще замечали, творческие натуры, со своих парнасов какую-то суету грязных варваров и грубой солдатни у древних стен Византия. Лишь один раз патриарх воззвал к мертвецу, прося спрятать его в могиле, лишь один раз поэт возопил к богу, и вспомнил о грехе и покаянии…

Остановить русов войска Второго Рима смогли лишь под городом Аркадиополем. Ныне это Люле-Бургаз в Турции. Читатель может взять атлас или карту этой страны с указанием масштаба и проверить по линейке — от Константинополя, ныне Стамбула, поле битвы отделяли 120 километров. Два дня пути по хорошей дороге — а дороги в этой части империи сохранились еще с римских времен. Два дня пути отделяло Святослава от воплощения его мечты, от пира на руинах Константинополя. "За малым не дошел Царьграда" — отмечает летопись.

Впрочем, об этой битве — потом. Рассказ о ней полон недомолвок и загадочен — а ведь именно эта битва решила судьбу войны. Он заслуживает особой главки. Именно эта битва явилась одной из тех самых развилок истории, о которых сейчас так любят рассуждать и историки, и писатели-фантасты. На нее, однако, не обращают внимания, начиная рассказ о вероятностях в истории Руси с ее крещения. А что, мол, если бы Русь приняла ислам, или западный вариант христианства? Хоть где-нибудь прочитать бы — а что могло произойти, продержись Русь в язычестве еще век-другой, как Литва, или вообще сохрани она древнюю веру до наших дней, как Индия или Япония? Но нет — и в христианах, и в атеистах крепко засело, что язычество — это "первобытность" и "племена"… как будто не бывало в истории языческих империй и до, и после Святослава!

Между тем такой православный автор, как Вадим Кожинов, при всем своем несочувствии язычеству, подчеркивает, что на те рубежи международных отношений, на которых стояла Русь Х века, христианская Россия выйдет лишь к XVIII столетию. А видный историк И. Я. Фроянов еще в 1988 году писал, что возможности языческого общества на Руси Х века далеко еще не были исчерпаны.

Даже если бы Святослав не взял Константинополя, а только осадил его, как Симеон или, точнее, как Крум, история могла бы измениться серьезнейшим образом.

Недавно еще за незыблемую истину почиталась — естественно, на словах — невероятная глупость: история-де не терпит сослагательного наклонения. Естественно, это "правило" то и дело нарушали. Ведь как оценить то или иное событие, не прикинув хоть на глазок — а что было бы, если б все обернулось по другому? Вот вам и сослагательное наклонение готово. Поэтому, читатель, не обращайте внимания на попугаев, затвердивших эту нелепую фразу. История, возможно, его и не знает, а вот историкам без сослагательного наклонения шагу не шагнуть.

В те времена Второй Рим раздирала распря между столичной бюрократией и местной военной знатью. Помните топарха и его "советников"? Вот так было по всей империи. И если бы столицу взяли штурмом варвары, местная военная знать растащила бы империю на княжества. Ведь, кроме бюрократии, в империи не было иных сильных централизованных структур. На Западе полному распаду препятствовала церковь с папой во главе, а на Востоке церковь была элементом бюрократической машины. От потери столицы Византия бы уже не оправилась, и превратилась бы в федерацию полунезависимых феодальных державок, масштаба Грузии.

А Средневековье без Византии — это совсем иное Средневековье. И не только в смысле сильной и независимой Грузии, которой не пришлось бы воевать на два фронта — с мусульманами и хищными "братьями по вере". И даже не в смысле на век-другой отложенного (а то и вовсе не случившегося) крещения Руси. Это и совсем иная Европа. Василий II никогда не переселит в Болгарию павликиан из Малой Азии. И эта ересь так и останется одним из пятен в ярком и пестром ковре Востока. В крайнем случае, станет государственной религией в одном из остатков Византии, как ересь монофизитов в Армении. Но не будет богомилов, не будет и катаров, и альбигойцев. А значит, не возникнет созданная в нашем мире для борьбы с этими ересями инквизиция. И суровый рыцарь Симон де Монфор, и строгий монах Доминик прославятся чем-нибудь совсем другим. Это раз. Не возникнут также трубадуры и труверы с миннезингерами — вся эта полувосточная-полухристианская певчая братия, пропитанная идеями альбигойцев. А это направит по другому пути всю культуру и искусство Запада. Скажу одно — это принципиально иное отношение к любви и к женщине. Это два. "Аристотелева революция" Фомы Аквинского тоже пройдет как-то совсем иначе. Потому что не будет ни угрозы "манихеев" из катарского Лангедока, ни притока греческой философской литературы с ее вопросами и ее ответами на основные вопросы бытия. Это три.