Мир до и после дня рождения - Лайонел Шрайвер

Рэмси упал на кровать и усмехнулся.

— Мне хотелось ее разозлить, вот и все. Я немного пошутил.

— Ты пошутил надо мной, — проворчала она, усаживаясь рядом. — Но это не имеет значения. Думаю, ты уже все испортил. Она ждала, что ты попытаешься ей понравиться, будешь подхалимничать, льстить. Мама считает, что не польстить ей — значит оскорбить.

— И что я должен был сказать?

— Любой входящий в этот дом мужчина сразу начинает говорить, как она великолепна, в какой прекрасной форме находится, и обязательно замечает, что даже представить сложно, что у такой женщины может быть дочь сорока лет.

— Ну, такое я бы точно не сказал, потому что она похожа на высушенный труп.

Ирина расправила плечи:

— Ты не находишь, что она прекрасно сохранилась? Для шестидесяти четырех лет?

— Эта женщина выглядит на все свои шестьдесят четыре, пожалуй, даже с хвостиком. Она такая тощая, что дрожь берет. И лицо ее словно заморожено, даже когда она так омерзительно улыбается, мышцы не шевелятся. Конечно, у нее есть все, что нужно, и в тех местах, где нужно, и все это неплохо упаковано, но у нее отталкивающая внешность. Я бы скорее трахнул холодную запеченную картофелину. Твоя мать тебе завидует, милая. Разве ты не видишь? Ты говорила, она вечно к тебе придирается. А знаешь почему? Потому что ты красивая. И она старается сделать все возможное, чтобы ты этого не поняла.

— Ну, ты не видел ее в зените славы…

— Мне и не надо, — перебил ее Рэмси. — Ты всегда была и будешь прекраснее. Никогда об этом не забывай.

Ирина улыбнулась и с благодарностью поцеловала его; странное чувство, но ей не хотелось, чтобы его слова были правдой. Может, она не в состоянии оценивать свою мать объективно? Когда она была маленькой, все одноклассники были без ума от ее матери — ухоженной женщины с величественными манерами и туалетами, как у Одри Хепберн, — и удивлялись, как у такого лебедя мог появиться гадкий утенок с торчащими вперед зубами. Раиса мечтала навсегда сохранить такое положение вещей. Образ стареющей женщины с морщинистым лицом давно находился под запретом.

— Завтрака не будет? — спросил Рэмси следующим утром, в канун Рождества.

Ирина сидела за кухонным столом, склонившись над «Нью-Йорк таймс», рядом стояла одинокая чашка кофе, которую она благоразумно поместила сначала на блюдце, а потом на специальную подставку. Решив не объяснять, что в этом доме желание поесть является признаком слабости, она лишь отмахнулась, сказав, что не голодна.

Естественно, Раиса бодрствовала уже с рассвета. Отработав несколько часов у станка, она все еще оставалась в белых лосинах и вишневых гетрах, раздававшийся тут и там характерный стук пуантов о паркет возвращал Ирину во времена ее полного комплексов детства.

Рэмси никогда не понимал, как можно быть «жаворонком». Когда теща поинтересовалась, не хочет ли он тост из черного хлеба, он с радостью согласился и заметил, что не откажется и от яичницы, а к предложенной каше попросил еще и сосисок. При этом он и глазом не моргнул, увидев ее вспыхнувший от ужаса взгляд.

— Боже, — бормотала Раиса, забегав по кухне, чтобы скрыть нанесенное ей оскорбление. — Когда в доме нет гостей, я хожу в магазин на авеню и возвращаюсь с одним маленьким пакетом. Ну да, теперь в доме мужчина! На день не хватит и мешка еды. Как приятно, что здесь опять появляться люди с хорошим аппетитом. Как у твоего отца, Ирина, — он ел как медведь!

— Не волнуйся, мама.

Одним из достоинств Раисы была тактичность размером с кувалду, поэтому никогда не составляло труда угадать, к чему она клонит.

— Если ты хочешь, чтобы мы возместили сумму, потраченную на продукты, это легко устроить.

— Чепуха, Ирина, я вовсе не это иметь в виду!

— Ну разумеется.

Рэмси успел сгрызть три тоста, прежде чем заметил на руках Ирины перчатки.

— Ой, что это?

Она неловко перевернула страницу.

— Я тебе говорила, болезнь Рейно. Здесь всегда прохладно, поэтому я привезла несколько пар перчаток. Я еще припасла красные специально для Рождества.

— Вы даже не заметили, Румси, — обиженно проговорила Раиса. — Ирина всегда надевать перчатки и очень расстраивать мать.

— Но она продрогла, — возмутился Рэмси. — Я сам чуть не отморозил себе задницу. Почему нельзя включить отопление на полную мощность?

— Вы бы видели, какие потом приходят счета! К тому же легкая прохлада помогает быстрее проснуться. И очень полезна для кровообращения, да?

— Нет, мама. — Ирина старалась говорить спокойнее. — Для моего кровообращения это не полезно.

— Надо вставать утром и делать упражнения, Ирина, тогда весь день не будешь мерзнуть!

— А на какой температуре установлен этот чертов термостат? — спросил Рэмси, снимая с Ирины перчатки и растирая ее ледяные пальцы.

— По-моему, ниже арктической. Он в гостиной. — Когда Рэмси вышел, она бросилась следом. — Но, Рэмси!

— Шестнадцать градусов по Цельсию, — отчеканил он, появляясь в коридоре.

— Шестнадцать? — удивилась Ирина. — Больше похоже на пятнадцать.

— Чертова экономия!

Ирина положила руку ему на плечо.

— Прошу тебя, — прошептала она. — Однажды я попыталась увеличить температуру на пару градусов, ты не представляешь, каковы были последствия. Это того не стоит. Я ничего не имею против перчаток.

— Я имею, черт подери!

Рэмси вернулся в кухню и обратился к Раисе, крутившейся вокруг стола с его недоеденным завтраком:

— Вот что я вам скажу. Я не желаю, чтобы моя любимая жена превращалась в эскимо, когда хочет почитать газету. — Он вытащил из кошелька две купюры по пятьдесят долларов и положил на стол. — Думаю, этого достаточно, чтобы покрыть расходы на отопление за два дня.

— Нет, это слишком много. Забирать обратно! — запротестовала Раиса. — Нет денег за газ, вы мои гости!

— Сдачи не надо.

Ирина с ужасом наблюдала, как он возвращается в гостиную и, нагло нарушив все возможные здешние правила, повышает температуру до семидесяти пяти градусов.

После завтрака Ирина показала Рэмси Брайтон-Бич и была разочарована тем, что ничего из увиденного не вызвало его любопытства. Взгляд равнодушно скользил по написанным кириллицей вывескам магазинов, расположенных вдоль улицы под линией надземки, и объявлениям в витринах: «Здесь говорят по-русски!» Он проявил терпение, когда Ирина затащила его в один из магазинов, торгующих продуктами из Израиля и бывших республик Прибалтики, и спокойно взирал на полки, заполненные всевозможной копченой рыбой и буханками черного хлеба. Рэмси немного оживился у прилавка с икрой и купил две унции белужьей икры для рождественского ужина, что показалось ей щедростью, возведенной на фундаменте агрессивности, — похоже, враждебные настроения будут возникать в нем всякий раз при приближении к ее матери. Впрочем, она привыкла, что поведение Рэмси в любой новой среде было весьма специфичным. Оглядывая обветшалые дома, он старался, понапрасну, отыскать вывеску клуба снукера.

Ирина купила кое-какие продукты, чтобы заглушить (на время, разумеется) обиды матери, и завела светскую беседу с кассиром. Она уже больше года не говорила так много по-русски и с наслаждением окунулась в бурные воды чувств, которые английский не мог дать в силу своей угловатости. Лоренс понимал больше, чем мог сказать, и сейчас ей не хватало возможности излить свое отношение к счетам за воду и электричество именно по-русски, что в общих чертах было ему понятно. Рэмси часто просил ее говорить по-русски в постели, но, к сожалению, для него ее страстный шепот не имел смысла.

Они договорились пообедать с ее матерью на променаде, в одном из открытых кафе, затянутых в декабре пленкой. Когда они подошли, Раиса уже ждала их за столиком. На ней было облегающее платье насыщенного цвета бильярдного сукна, словно она невольно решила отдать дань профессии Рэмси, и, если бы она не дополнила наряд аксессуарами цвета ночного неба, он мог бы выглядеть стильно. Впрочем, после встреченных ими на променаде старух в шубах под леопарда с визгливыми собачками под мышкой Раиса смотрелась как эталон хорошего вкуса.

Ирина остановила свой выбор на салате. Раиса ограничилась двумя тонкими хлебцами с лососевой икрой. Рэмси заказал маринованную селедку, суп из баранины и риса, котлету по-киевски и пиво. Раиса любила смотреть, как люди обжираются, но не могла смириться с несправедливостью последствий. Рэмси ел как свинья, но на нем не было ни грамма жира.

Рэмси любезно расспрашивал Раису о ее балетном прошлом, что позволило матери в очередной раз начать сетовать на то, что беременность и рождение Ирины положило конец ее карьере. Когда он задал вопрос о преподавательской работе, она с отвращением поведала о том, что современные американские дети не знают понятия «дисциплина», нетерпимы к боли и не собираются отказываться от удовольствий во имя святого служения искусству.