Большое Гнездо - Эдуард Зорин

— Чо глядеть? Кончай его — басовито посоветовал кто-то из воев. Другие, рассудительные, оборвали сурово:

— Тебе бы только кровушку пустить… Нишкни!

Басовитый упирался:

— Со мной-то они небось разговоров не говорили. Женку мою не пожалели, а ведь опять же — с дитем…

— Про то и думать забудь, про кровушку-то, — оборвал Звездан, встретившись взглядом с неподвижными глазами пожилого воя.

Митяй тонюсенько поскуливал, сидя на земле. Теперь одна надежда у него была — на Звездана. К нему и обращался молодой лучник с изменившимся от испуга лицом:

— Пощади, дяденька. Я больше не буду.

— Погоди-ко, погоди, — сказал, наклоняясь ниже, Звездан. — Что-то лик твой мне вроде знаком.

Митяй униженно проговорил:

— С игуменом Ефросимом тогда, в избе-то…

— Вот те на! — выпрямился Звездан. — Да как же сразу-то я тебя не признал?

— Запамятовал, — с надеждой в голосе сказал Митяй и попытался улыбнуться.

— Эвона, расцвел малец, — послышалось сзади. — Старые, вишь ли, знакомцы. А ты — «кончай его»…

— Я чо? — смягчаясь, прогудел бас. — Вот и я про то говорю — знакомцы, значит…

— Да как же ты с луком в засаде объявился? — стал выспрашивать у Митяя Звездан.

— Знамо, не по своей воле, — совсем оправившись, отвечал Митяй. Опасность миновала (видно было по лицам воев), и он поднялся, отряхиваясь, с земли. — Послал это меня игумен в Новгород. Ступай, говорит, да спроси у попа Ерошки обещанную давеча книгу. Вот и отправился я, как было велено, а у ворот, и до Ерошки еще не добрел, схватили меня Мартириевы людишки, сунули в руки лук, отправили на городницы. А после уж сюды — Ярославовых воев стеречь.

— Да многих ли настерег-то?

— Ты — первой…

По всему выходило, что правду говорил Митяй.

— Ну ладно, — успокоил его Звездан. — Я тебе не ворог, и ты — русской человек. Молись, что в мои руки попал.

— Вовек не забуду…

— Выходит, сызнова я тебя спас. Да вот гляди мне — в третий раз не попадайся.

Понравилось Звездану, что хоть почти и однолетки они, а он вроде бы за старшего. Вой благодушно улыбались, поддакивали, кивали ему. И у них полегчало на сердце — кому охота безвинную кровь проливать?

— Так куды же тебя деть? — соображал Звездан, глядя на Митяя. — Коли здесь оставим, вернутся дружки, снова возьмут с собою. А лишнего коня у нас нет…

— Да что за печаль? — прогудел вдруг тот, что с басом. — Пущай садится ко мне — конь подо мною крепкий, а до Новгорода не десять поприщ скакать.

Сказано — сделано. Сел Митяй впереди воя, ноги свесил на сторону, и отряд, не мешкая, снова тронулся в путь.

Скоро выехали к верховьям вытекающего из Ильменя Волхова. А там до Новгорода рукой подать.

На городницах и стрельнях толпились люди, с удивлением глядели на приближающихся вершников.

— Как бы и отселева стрелу не метнули, — осторожно переговаривались вои.

— Ишь, изготовились…

— Хоронятся малый за старого, а старый за малого.

Подбадривая друг друга, глядели на стены с опаской.

— Эй, кто такие будете? — крикнул, перегнувшись со стрельни, боярин в кольчуге.

— От князя Всеволода посол ко владыке Мартирию! — так же громко и с достоинством отвечал Звездан, придерживая коня.

— А не врешь? — усумнился боярин.

— Да почто врать-то? Вот и княжеская печать при мне.

Боярин еще немного помотался на стрельне и исчез. Чуть погодя открылись ворота под башней, и из них выехал всадник на соловом коне. Внимательно рассмотрев печать, повертев ее так и эдак, он крикнул снова появившемуся на стрельне боярину:

— Все верно, батюшка боярин. Вели посла пущать.

Въезжали под своды ворот в настороженной тишине. Не слышал Звездан привычного гомона толпы, не видел сбегающегося поглазеть на прибывших любопытного народа.

Люди стояли угрюмо, провожали послов недоверчивыми взглядами. Крепко запер их в пределах города Ярослав, хлебушка к ним через Торжок не допускал — вытянулись, осунулись и побледнели лица ремесленников и посадских, но вот купцы и бояре выглядели, как и прежде, — самодовольные и дородные. Им голод не беда, им еще и прошлогодних припасов хватало с лихвой.

Боярин, вопрошавший со стрельни, встретил их на выезде из ворот. Приближая к близоруким глазам, сам еще раз осмотрел-обнюхал печать. Возвращая ее Звездану, сказал с паскудной ухмылкой:

— Ехал-скакал ты, мил человек, а Мартирию неможется. Нынче не примет он тебя, поживи покуда у нас.

— Из веку хлебосолен был Новгород, — степенно ответствовал боярину Звездан, — а только ждать мне не велено. Такова Всеволодова воля: с Мартирием встретиться тотчас же и немедля скакать с ответом.

Давно пора бы понять боярину, что с владимирским князем не тягаться капризному Мартирию, но сказывал он не свои, а чужие речи и обещать Звездану ничего не мог.

— Сегодня час поздний, — сказал боярин уклончиво, — а завтра поговорю с владыкой.

И верно, солнце клонилось к закату, настаивать на своем Звездан не стал, поскольку и сам понимал: пока суд да ряд, не один час уйдет. А в болезнь Мартириеву он не верил. Когда приходил в Новгород Ефросим, тоже прикинулся владыка хворым. А с хворого — какой спрос?

Но наказ Всеволода был неуклончив и строг, да и сам Звездан видел: самое время приспело, пришла пора ставить новгородское боярство на колени. Не потерпит больше народ безграничного своевольства владыки. А помощи ждать Боярскому совету неоткуда — все князья перессорились друг с другом, им не до Новгорода. И Всеволода ополчать супротив себя никому охоты нет.

— Тебе, чай, Митяй, на ночь глядя, податься некуда? — спросил он послушника.

— Куды ж мне податься? — отвечал Митяй. — Знамо дело, родных у меня в городе нет. Разве что к попу Ерошке напроситься…

— Попа-то еще сыскать надо, а нас ты не потеснишь.

— Верно, пущай останется с нами, — согласились со Звезданом вои.

— Спасибо вам, дяденьки, — поклонился им Митяй.

Приветливость и кроткий его нрав понравились всем.

— А что, любит ли тебя Ефросим? — спросил его Звездан, укладываясь на лавке в отведенной для ночлега избе.

— У игумена душа чистая, он и мухи не обидит, — сказал Митяй. — А то, что с виду гневлив, так это не со зла. В иных-то делах он терпелив — грамоте меня учил…

— Знать, приглянулся ты Ефросиму?

— Знамо, — согласился Митяй, не скрывая гордости. — Да только так смекаю, недолго мне осталось жить в монастыре.

— Отчего же?

— В чернецы постригаться охоты нет, хощу мир поглядеть да себя показать. Не возьмешь ли меня с собой?

— Мне-то взять тебя недолго. Одного боюсь — обидится Ефросим.

— Ну, как знаешь, — сказал Митяй. — А только я и сам не вернусь…

— Ишь ты.

— Наскучило мне монастырское житье.

— Куды подашься, ежели не холоп?

— Не, я человек вольной. По-свейски разумею… Купцы меня к себе толмачом возьмут.

— Может, и возьмут. А может, и обратно к Ефросиму в обитель проводят…

— Нешто могут возвернуть? — испугался Митяй.

Звездан засмеялся:

— Ладно, спи. А там погляжу, как с тобою быть.

Ясное дело, Звездан был прав — никакою хворью не страдал Мартирий. А если и была хворь, то разве что от страха.

Рассылая повсюду своих людей, ища поддержки, удалось ему хитростью и великими посулами соблазнить на новгородский стол (без ведома Мирошки Нездинича) черниговского молодого князя Ярополка Ярославича, отец его враждовал с Рюриком и Всеволодом, выступая в союзе с Романом волынским, который, обидевшись на тестя, обещал ему Киев.

Клубок был крепко связан и перепутан, и владыка боялся, что Всеволод узнал о его переговорах с Черниговом, а до прибытия Ярополка в Новгород раскрывать свои замыслы он не хотел.

Молодой же князь, как доносили, был уже на пути, и его ждали со дня на день.

За одну ночь многое должно было перемениться: Звездан, уверенный в благоприятном исходе своего посольства, крепко спал, Мартирий бодрствовал, а по темному лесу, по тихой потаенной тропе приближался к Новгороду небольшой отряд, в голове которого ехал утомленный опасной и долгой дорогой молодой Ярополк Ярославич.

Давно ждал он этого дня, давно вынашивал мечту получить свой, удел. Под родительским кровом хоть и жилось ему беззаботно и весело, хоть и любил его отец, а все-таки не давала покоя глубокая червоточинка: какой же он князь, ежели не чувствует себя господином и полным хозяином — без оглядки, без чужого властного оклика…

Неведомо ему было, что и до этого сносился батюшка с Мартирием, что рядились и торговались долго, и не столько о сыне пекся Ярослав, поддавшись уговорам владыки, сколько о своем положении на юге Руси. Загорелся он, почувствовав близость киевского высокого стола, руку поднял на Всеволода, рассчитывая, что Новгород ему нужнее, что, ежели, раздразнив владимирского князя, взамен за Киев, отзовет обратно сына и посадит его в Чернигове, то Рюрик принужден будет отказаться от борьбы: без Всеволода он все равно не устоит, а от Галича подмоги ему не ждать, потому что и сам Галич шатается и трепещет перед своим могущественным соседом — Романом волынским.