Келльская пророчица - David Eddings

Из глаз Сенедры брызнули слезы.

– О, Дарник! – Она, рыдая, кинулась ему на грудь. – Ты такой заботливый!

Гарион взглянул на Польгару, слегка пошевелив пальцами.

«Кажется, пора вам, женщинам, сообща уложить ее баиньки. Мы все немного нервничаем, а если она слишком много будет думать о завтрашнем дне, то вконец разволнуется. Грядущий день и для нее окажется нелегким...»

– Наверное, ты прав.

Когда женщины удалились, Гарион и остальные мужчины остались сидеть за столом, погруженные в воспоминания. Они припоминали необыкновенные приключения, выпавшие на их долю с той самой вьюжной ночи, когда Гарион, Бельгарат, Польгара и Дарник, крадучись, покинули ферму Фалдора и очутились в мире, где причудливо переплелись возможное и невозможное. И вновь Гарион ощутил, как очищается его душа, – почувствовал он и еще кое-что: вновь нахлынувшие переживания обо всем, что выпало на их долю во время долгих странствий, как бы фокусируют его волю, исполняют решимости, помогают яснее осознать свою цель. Это непременно должно было помочь.

– Полагаю, на сегодня достаточно, – сказал Бельгарат, вставая. – Теперь все мы знаем, что у нас позади. Пора перестать думать об этом и устремиться к тому, что ждет нас впереди. А теперь пора спать.

Когда Гарион лег в постель, Сенедра беспокойно заворочалась.

– Я думала, ты до утра там просидишь, – сонно пробормотала она.

– Мы разговаривали.

– Знаю. Я слышала ваши голоса. И после этого мужчины упрекают женщин в болтливости!

– А разве не так?

– Возможно, но женщины болтают, когда руки их заняты работой. А вот у мужчин все иначе.

– Может, ты и права.

Она немного помолчала и снова позвала:

– Гарион!

– Что, Сенедра?

– Можно мне одолжить у тебя кинжал – ну, тот маленький кинжальчик, который подарил тебе Дарник, когда ты был еще мальчиком?

– Если хочешь что-нибудь отрезать, скажи, что именно, – и я сам отрежу.

– Дело не в этом, Гарион. Мне завтра понадобится кинжал.

– Зачем?

– Когда я встречусь с Зандрамас, я ее убью.

– Сенедра!

– Я имею на это полное право! Ты сказал Цирадис, что не можешь сделать этого, потому что Зандрамас женщина. А вот у меня нет причин так с нею деликатничать! И я вырежу сердце у нее из груди – если оно там есть! И сделаю это медленно. – В голосе ее звучала такая жгучая злоба, какой Гарион никогда не подозревал в ней. – Я жажду крови, Гарион! Мне нужны потоки крови, а еще я хочу слышать, как она закричит, когда мой кинжал вонзится ей в грудь! Ты дашь мне его?

– Ни за что!

– Ну ладно, Гарион, – ледяным тоном ответила Сенедра. – Я уверена, Лизелль одолжит мне один из своих. Лизелль – женщина, и она понимает мои чувства. – И Сенедра повернулась к мужу спиной.

– Сенедра, – немного спустя позвал он.

– Что?

Голос ее звучал мрачно.

– Будь разумной, дорогая.

– Я не хочу быть разумной! Я хочу убить Зандрамас!

– А я не собираюсь позволять тебе подвергаться опасности! У нас завтра найдутся дела поважнее.

Сенедра вздохнула.

– Думаю, ты прав. Я просто...

– Что просто?

Она повернулась к мужу лицом и крепко обняла его.

– Ничего, Гарион. Давай спать.

Она прильнула к его груди и через минуту задышала спокойно и ровно.

«Надо было дать ей кинжал, – услыхал он беззвучный голос. – Шелк мог бы завтра незаметно стянуть его у нее».

«Но...»

«Нам надо поговорить с тобой о другом, Гарион. Ты подумал о том, кто станет твоим преемником?»

«Ну... некоторым образом. Знаешь, никто из них на эту роль не годится».

«Ты всерьез обдумывал каждую кандидатуру?»

«Думаю, да, но так и не смог принять решения».

«А этого от тебя пока и не требовалось. Ты просто должен был как следует оценить каждого и мысленно разложить все по полочкам».

«А когда я должен принять решение?»

«В самый последний момент, Гарион. Ведь Зандрамас может подслушать твои мысли, – а если ты ничего пока не решил, то она ничего и не узнает».

«А что, если я ошибусь?»

«Не думаю, что ты способен совершить ошибку, Гарион. Не думаю...»

Ночью Гарион спал беспокойно. Его одолевали бессвязные, обрывочные сновидения, он то и дело пробуждался, но лишь для того, чтобы вновь забыться тревожным сном. Поначалу его посещали странные обрывки того самого сна, что видел он в странную давнюю ночь на Острове Ветров – как раз перед тем, как жизнь его волшебно переменилась. В мозгу его снова и снова эхом отдавалось: «Ты готов?» И вновь он стоял лицом к лицу с Рундоригом, другом детства, а в ушах его звенело эхо спокойного приказания тетушки Пол: «Убей его!» Но вот перед ним уже кабан – тот самый, с которым сразился он в заснеженном лесу в окрестностях Вал-Алорна, – зверь злобно роет копытами снег, маленькие глазки его пылают злобой и ненавистью. «Ты готов?» – спросил Бэрак, прежде чем выпустить зверя. И Гарион уже стоит на бескрайней и бесцветной равнине, которая на самом деле – поле, на котором идет некая непостижимая земному уму игра. Вокруг него фигуры, и он пытается понять, какой именно из них сделать ход, а голос, звучащий у него в мозгу, торопит его...

Но вот сны его сделались иными. Человеческие сны, какими бы причудливыми они ни казались, имеют между собой нечто общее – ведь все они суть плод нашего сознания. Однако сейчас сны Гариона рождались словно по велению некоей потусторонней враждебной сущности – подобно тому, как некогда Торак вторгался в его сны перед встречей в Хтол-Мишраке.

Но вот снова Гарион стоял лицом к лицу с Ашараком мургский в призрачном Лесу Дриад – и снова, сконцентрировав всю свою волю, он вложил ее в единственный роковой приказ «Гори!». Это был знакомый кошмар – он мучил Гариона вот уже долгие годы. Он видел, как щека Ашарака затлела и задымилась, слышал отчаянный крик гролима, царапающего ногтями горящее лицо. Вновь в ушах его звенел отчаянный вопль: «Господин, пощадите!» Но, оставаясь глух к мольбам, он лишь приказал пламени жарче пылать – однако на этот раз во сне не охватило его привычное чувство презрения и отвращения к собственной, пусть вынужденной жестокости. Напротив, он испытывал сладостное возбуждение, отвратительную радость, глядя, как враг его корчится в пламени. Что-то в глубине его существа отчаянно кричало, силясь преодолеть эту нечестивую радость...

...Снова он в Хтол-Мишраке, и пылающий его меч вновь и вновь вонзается в тело одноглазого бога. Отчаянный крик Торака «мама!» на сей раз не пробудил в сердце Гариона жалости – только лишь злобное удовлетворение. Он смеялся помимо воли, и в раскатистых волнах этого безжалостного смеха тонуло все человеческое, что было в нем...

Беззвучно вскрикнув от ужаса, Гарион рывком сел в постели, пробудившись не столько от нахлынувших воспоминаний о тех, кого он лишил жизни, сколько придя в ужас от собственной радости, с которой созерцал их агонию.