Такое долгое странствие - Рохинтон Мистри

Густад рассказал ему о болезни Рошан. Несмотря на тридцатилетний перерыв, он чувствовал себя так же спокойно и приятно в обществе Малколма, как в их студенческие дни. Он признался ему, как разочаровал его Сохраб, испортив себе будущее, и как у него болит сердце за сына. Потом всплыла тема Диншавджи.

– Так печально, так больно видеть, как этот чудесный персонаж беспомощно лежит в кровати. Он был моим единственным настоящим товарищем с тех пор, как мы с тобой потеряли друг друга из виду. – Произнося эти слова, Густад вспомнил также и Джимми Билиморию, но о нем умолчал – майора следовало вычеркнуть из своей жизни.

Малколм исполнился сочувствия к бедам друга.

– Есть способ помочь твоей дочке, – сказал он. – И твоему больному другу. Ты слышал о Горé Марии?

Какое совпадение, подумал Густад и сказал:

– Да, слышал.

– Я не имею в виду шутку, которая была в ходу у нас в колледже, – рассмеялся Малколм. – Ну, помнишь: девочек спрашивают, как пройти на гору Марии… Я говорю о базилике Богоматери Нагорной.

– Ах, так вот что значила та шутка! Но и о базилике я тоже слышал. Совсем недавно один уличный художник рассказал мне о чуде Горы Марии.

Малколма очень впечатлил рассказ Густада о замечательном художнике, который преобразил черную каменную стену возле Ходадад-билдинга.

– Сходи со мной на Гору Марии, – сказал он. – Попроси Богоматерь помочь. Она исцелит Рошан и твоего друга. Чудеса случаются каждый день, многие я видел своими глазами. – Но сначала он предложил помощь в выборе курицы, и они направились к птичьим рядам. Густад еще больше узнал о церкви Богоматери Нагорной, о том, что она традиционно принимает и парсов, и мусульман, и индусов, независимо от касты и убеждений. Дева Мария помогает всем, она не делает различий между людьми по религиозной принадлежности. Когда они шли вдоль клеток с курами, Густад почувствовал себя так, словно вернулся в одно из их давних студенческих воскресений, с утренним посещением церкви, покупкой мяса, знакомством с христианством. Разглядывая птицу, которую протягивал ему хозяин лавки, он продолжал слушать друга.

– Постой-постой, – вдруг перебил себя Малколм. – Видишь это? – Он указал на деформированную куриную ногу. – Должно быть, она подралась. Никогда не покупай драчливых кур. – Он жестом велел продавцу убрать птицу и предупредил: – Думаешь, мы слепые? – Малколм взял выбор курицы на себя, чему Густад был очень рад. Малколм напомнил ему отца в годы его процветания, когда он чувствовал себя на рынке Кроуфорд в своей стихии.

– Чертовски хорошая курица, – сказал Малколм, выбрав одну, которая ему понравилась. – Вот пощупай здесь, под перьями. – Небрежно потыкав пальцем, Густад с ним согласился. Хозяин лавки взял нож и отправился в заднее помещение. Малколм последовал за ним, кивнув Густаду, чтобы он тоже шел.

– С этими жуликами надо держать ухо востро, а то, глядишь, подменят птицу на ходу.

Хозяин спросил, нужна ли им голова. Густад ответил отрицательно, и голова полетела в сточную канаву на радость воронам.

– Ну так как, пойдешь со мной? – спросил Малколм, когда они подходили к автобусной остановке. – Можно сделать это прямо сегодня.

В былые времена Густад не задумываясь отклонил бы его предложение. Игры с религиями он считал занятием безвкусным и недостойным, оскорбительным для других религий, и в первую очередь для его собственной. Но Гора Марии – другое дело, в отношении ее он ощущал едва ли не предопределенность: сначала уличный художник рассказывает ему о чуде, а сегодня он вдруг встречает Малколма. И от обоих слышит одно и то же. Похоже на божественное вмешательство. Может, это Дада Ормуз что-то ему подсказывает?

– Хорошо, пойдем.

– Отлично, – сказал Малколм, весьма довольный. – Я сяду на двухчасовой местный поезд на станции Марин Лайнз. А ты стой на платформе Грант Роуд и высматривай меня.

– Хорошо, – согласился Густад. – Который сейчас час?

Столетние часы на фасаде рынка Кроуфорд, исправно (за исключением тех случаев, когда отрубалось электричество) служившие здешним мясникам и владельцам зоомагазинов, лавочникам и торговцам с черного рынка, покупателям и попрошайкам, собиравшимся под одной огромной крышей, показывали половину одиннадцатого.

Густад проводил взглядом Малколма, направлявшегося в район Дхобиталао, где находилась и старая школа Сохраба. Отсюда, от автобусной остановки, ему были видны стены полицейского участка неподалеку от колледжа Святого Ксавьера, и огороженное пространство, на котором когда-то дрессировали полицейских собак. Однажды они с Сохрабом видели через решетчатые ворота, как доберманы-пинчеры нападали на дрессировщиков, терзая их плотно подбитые ватой рукава.

Подошел автобус, и Густад тревожно посмотрел на свою корзину. Старый страх, что из корзины просочится кровь, до сих пор преследовал его, хотя за несколько последних недель он освоил новую технику: выстлать дно и стенки корзины изнутри несколькими слоями газет, а поверх них разложить полиэтиленовый пакет. Если даже полиэтилен прорвется, газеты впитают выделения. Метод работал безупречно, но, словно чтобы оправдать его тревогу, женщина, сидевшая перед ним, повернулась, сердито посмотрела на него и кончиком своего сари прикрыла нос и рот. Ее взгляд метался от корзины к лицу Густада и обратно.

«Она знает, чтó у меня там, внутри, и чует мой страх как собака. У нее глаза, как у тех доберманов. Проклятые вегетарианцы. Они распознаю́т мясо каким-то шестым чувством. Не везет мне с поездками на автобусе. Вспомнить хоть ту поездку с Чор-базара, когда я впечатался в мадам Толстый зад. Ох и рассердилась же она. Но как быстро я ее очаровал».

При этом воспоминании он улыбнулся, однако вегетарианка прочла в его взгляде высокомерие, и ее глаза плюнули в него ядом.

III

После ланча Густад сказал Дильнаваз:

– Я еду навестить Диншавджи.

Он надеялся, что будет возвращаться не слишком поздно и действительно успеет заехать в больницу, пусть его ложь станет хотя бы полуправдой. Он и так испытывал чувство вины, лишая Диншавджи нескольких часов своего присутствия.

В два часа скорый поезд до Вирара остановился на станции Грант Роуд. Начались толкотня и стремительный «обмен тел», после чего поезд тронулся вновь: переполненный третий класс; умягченный подушками первый; вагон «Только для женщин», окна которого были закрыты специальной металлической решеткой с такими крохотными ячейками, что никакой развратный палец в них не протиснется. На перронном табло сменилась информация с указанием маршрута следующего прибывающего поезда. Густад принялся изучать его, пытаясь разобраться в его хитросплетениях. Тем временем поезд подкатил к платформе, и Малколм крикнул, чтобы привлечь его внимание. Через несколько минут, на станции Бомбей