Хвала и слава Том 1 - Ярослав Ивашкевич

— Польский посол, я полагаю, возражать не станет! — пошутил хозяин.

Пришла Ариадна; в легком черном костюме и в шляпе с цветами она снова выглядела очень молодо. Следы усталости исчезли. Она была очень оживлена и сердечно поздоровалась с Янушем.

Затем они с Виктором заговорили о людях, которых Януш не знал. Он уже успел привыкнуть к этой парижской манере, которая в его кругу была бы сочтена верхом дурного тона. Тут, в Париже, Януш, как правило, попадал в общество, которое обсуждало достоинства или недостатки совершенно незнакомых ему людей и буквально изнывал от тоски. На этот раз он то и дело слышал имена Жак и Раисс, и, хотя понятия не имел, о ком идет речь, Ариадна весьма подробно рассказывала о вчерашнем своем визите к этим людям.

— Видите ли, у Жака нет никаких возражений относительно моего проекта, — сказала она наконец. — Напротив, по его словам, он готов оказать мне всяческую поддержку, может направить меня к одной своей знакомой… Ну и…

В эту минуту вошел лакей, высокий, с налитым кровью лицом, и доложил, что на стол подано. Все перешли в столовую.

Усевшись за стол, Виктор и Ариадна словно только сейчас увидали Януша и вспомнили о его существовании. Виктор принялся рассказывать, что его кухарка родом из Варшавы и поэтому он смог ввести польскую кухню у себя в доме. Некоторое время рассуждали о польских блюдах. Тема была благодарная, и разговор довольно долго вертелся вокруг нее. Садясь за стол, Ариадна сняла шляпку и пригладила волосы. Януш растрогался, заметив у нее несколько седых волос в прядке надо лбом. Под жакетом на блузке, как и на шляпе, тоже был приколот букетик искусственных цветов; когда Ариадна сняла перчатки, он увидал длинные белые кисти ее рук с отпечатком шва пониже большого пальца. Прежде руки ее не были так красивы, подумал Януш. Она смеялась, вспоминая блюда, которые ела дома в Одессе, а ему припомнился тот вечер, когда Ариадна декламировала стихи Блока и на шее у нее была нитка искусственного жемчуга.

— Что поделывает Валя Неволин? — внезапно спросил он.

Виктор растерянно взглянул на Януша, но Ариадна, откладывая ложку, спокойно ответила:

— Он в Париже, служит в каком-то кабаке.

По выражению лиц собеседников Януш понял, что не дождется больше никаких подробностей о своем одесском знакомом. Ариадна снова обратилась к Виктору — у них был свой мир.

— Жак обещал, — сказала Ариадна, делая особое ударение на этом имени, — дать мне экземпляр книги святого Фомы со своими пометками.

Но Виктор не поддержал этого разговора. Он обратил внимание Януша на гусара кисти Вычулковского.

— Вы, верно, знаете, — сказал он, — что для Вычулковского такая тема — редкость.

Ариадна бросила мимолетный взгляд на огромную пастель, и Януш прочел в ее глазах что-то вроде неодобрения. Тут ему невольно вспомнилось, что он еще ни разу не упомянул Ариадне даже в письме о своей встрече с Володей. Но сейчас он тоже не мог этого сделать. С трудом верилось, что эта худощавая особа с остриженными волосами, по-парижски элегантная, и есть та самая Ариадна, жившая на пятом этаже в Одессе, на Вокзальной улице, и Януш был не в состоянии достаточно отчетливо представить себе тот вечер, когда впервые пришел туда по приезде из Маньковки.

— Эдгар спрашивал о тебе, — обратился он к Ариадне, а когда та вопросительно подняла брови, добавил: — Эдгар Шиллер.

При этом он подумал, что у Ариадны наверняка очень много знакомых в Париже, так что она уже не различает ни имен, ни фамилий, и опять ощутил, как сердце защемило от досады. Все более определенно он чувствовал себя здесь гостем из глухой провинции. Но Ариадна все-таки вспомнила.

— Что он теперь сочиняет? — осведомилась она.

— Написал оперу, одноактную, вроде «Электры»{90} Штрауса. О царе Давиде.

— О царе Давиде? Что за странные темы приходят людям в голову!

— Видите ли, — сказал Януш, — это совершенно то же самое, что рисовать кувшины и яблоки. Все это не имеет большого смысла, если не сделано первоклассно.

— Вот почему я и пишу всегда портреты, — поспешно возразил Виктор. — Ведь портрет, даже если он написан недостаточно мастерски, все равно сохраняет свое значение как человеческий документ.

Януш не имел понятия о том, что Гданский рисует. Только теперь он сообразил, чем вызван интерес Виктора к польским художникам. И ему стало ясно происхождение весьма неудачного портрета полуобнаженного юноши, висевшего в гостиной рядом с великолепным распятием из слоновой кости тосканской работы.

— Разумеется, но Ади (это был тот художник, мать которого носила громкое имя) как раз рисует яблоки и кувшины и делает это превосходно, — с некоторым вызовом произнесла Ариадна.

Януш не различал ее слов, разговор этих двух людей нагонял скуку и был ему чужд; но он слушал ее голос — и только в нем находил что-то от прежней Ариадны.

Чайки кричали: чьи вы?Мы отвечали: ничьи… — {91}

вдруг произнес он. Ариадна метнула на Януша недовольный взгляд, но в глубине ее глаз Мышинский уловил что-то вроде беспокойства. С минуту все трое молчали.

— А все-таки мне кажется, что Генрик самый способный из этих молодых художников, — сказал Виктор только для того, чтобы прервать паузу, которая слишком уж затянулась.

— Не потому ли, что лучше всех имитирует импрессионистов? — спросила Ариадна. — Импрессионисты, пересаженные с французской почвы, теряют право на существование, гибнут, как рыба, вытащенная из воды. Перенесение импрессионизма в Польшу — нелепость.

Виктора это высказывание явно раздосадовало. Дружба, которой он дарил молодых художников, обязывала его не только разделять их теоретические взгляды, но и защищать их. Гданский начал было пламенную речь, но тут лакей принес десерт.

— Взгляни, — сказал Виктор Ариадне, — моя кухарка называет это блюдо «tutti frutti à la polonaise»[54], а я ничего подобного в Польше никогда не ел.

— Что это такое? — недоверчиво спросила Ариадна, перед носом которой маячило блюдо с высокой, слегка курившейся бабкой. Ей не хотелось первой бросаться в атаку.

— Бери, бери скорее, а то осядет, — сказал Виктор.

Лакей, на лице которого не дрогнул ни единый мускул, с презрительной миной внимательно наблюдал, как Ариадна погрузила вилку и ложку в бока бабки. Словно кровь и внутренности из бока раненого оленя, хлынули мороженое, крем и разноцветные кусочки фруктов.

— Это просто феноменально! — воскликнула Ариадна, торопливо наполняя тарелку этой сложной смесью. Тут же рядом с ней очутился серебряный соусник, который лакей держал в другой руке.

— А это что? — спросила Ариадна.

— Персиковый соус, — пояснил Гданский, — якобы обязательная приправа к этому блюду. Пожалуйста… Отведай!

Виктор взял десерт последним, зачерпнул не более ложки бабки «а la polonaise» и теперь нехотя ковырял вилкой в тарелке; он не любил сладкого.

— Возвращаясь к Раисс и Жаку, — сказал Гданский, — я думаю, что они ошибаются. Они не знают тебя так, как я… Известно ли вам, — обратился он к Янушу, — что Ариадна намеревается уйти в монастырь?

— Я уже слыхал об этом, — сказал Януш, — но не хотел верить.

В голосе Мышинского прозвучал такой холод, что Ариадна подняла глаза и пристально на него посмотрела. Ему показалось, что она только сейчас узнала в нем того прежнего Януша, каким он был девять лет назад.

— Ибо мне думается, — продолжал Виктор, — что можно все-таки сочетать жизнь праведника с трудами на поприще искусства. Я не понимаю этого скоропалительного бегства в монастырь. Жизнь во Христе может сочетаться с мирскими занятиями, сам Маритен{92} не раз это повторял.

Только теперь Януш понял, что Жак и Раисс, столь фамильярно упоминавшиеся, были супруги Маритен и что его собеседники, возможно, с умыслом подчеркивали свои близкие отношения со столь выдающимися католическими деятелями, а он этого не оценил.

— Я, например, — без умолку разглагольствовал Виктор, — всегда выезжаю летом на два-три месяца в Лурд. Ухаживаю за больными, которых попросту некому носить к гроту, ведь их там сонмище. Надеюсь, что моя работа в Лурде, а она довольно тяжелая, полностью искупает мою мирскую жизнь и является достаточной компенсацией за грехи…

— За все ли? — спросила вдруг Ариадна с двусмысленной улыбкой.

— Ты злая! — воскликнул пискливым голосом Гданский и рассмеялся.

В эту минуту лакей принес во второй раз остывшую теперь бабку. Ариадна снова положила себе солидную порцию. Януш тоже.

— Ты меня абсолютно не понимаешь, — возразила она Виктору, продолжая есть и от удовольствия облизывая губы. — Мирское несовместимо с жизнью во Христе. Либо одно, либо другое. Я уже давно об этом думала…