Посольский город - Чайна Мьевиль

Ты больше не власть, могла бы сказать я Келу. Это твоё поражение. Тебе хочется больше помпы: чтобы потом, спустя годы, вызывать в памяти духов погибшей империи. Но ты здесь только потому, что я сказала абсурдам, что именно тебе они должны объяснить, как быть дальше. И все люди, наблюдающие за происходящим, все беженцы, угрюмо прячущие лица под капюшонами, все запомнят, как ясно видно было то, что ты ничего не понимаешь. Ты торчишь у всех на виду, на стыке двух эпох потому, что ты просто маленькая деталь.

Камеры были повсюду. Среди них было много независимых самодельных устройств, много ворованных или одичавших, которые передавали свои репортажи на любую доступную им частоту. Но через каждый объектив за нами следил Послоград.

Ночью ариекаи окружили мой отряд. Мы сами просили их об этом: я всё ещё сомневалась, что ЭзКел не попытаются отомстить.

— Что будет дальше? — спросили МагДа. Они смотрели на меня с уважением и робостью.

— Всё изменится, — сказала я, — но мы останемся. Теперь, когда они знают, что излечение возможно, всё пойдёт иначе. Как дела в городе? И в Послограде?

Паника и ожидание. Среди ариекаев в основном неразбериха. Борьба между фракциями — сначала они вроде бы объединились под властью ставленника ЭзКела и повиновались приказам бога-наркотика, но теперь начали воевать друг с другом по неподдающимся определению причинам.

— Мы… они… сделают всё возможное, чтобы знание стало общим, — сказала я. — Им уже не нужен наркотик. Мы пытаемся работать вместе. Главный представитель безъЯзыких теперь Тевт. Испанец говорит с нами — в основном с ИллСиб, но может и… — МагДа не видели, как мы с Испанцем беседовали по вечерам: по-настоящему, хотя и медленно. — Мне надо кое-что тебе сказать, — сказала я ей тихо. — Я слышала, что говорят об этом люди, и они ошибаются. Это не излечение. Испанец и все остальные… они больше не наркоманы, но они не вылечились: они изменились. В этом всё дело. Я знаю, может показаться, будто тут нет разницы, но вы понимаете, что они не могут больше говорить на Языке, МагДа? Не больше, чем раньше вы?

Было утро, совершенно безоблачное. В низинах вокруг меня, под прикрытием волосатой растительности планеты, шла работа: те, кто изобрёл письмо, распространяли новый навык, обучая ему абсурдов. Возникали новые формы письменности, отличные от изначальных, альтернативные прочтения идеограмм, целые доступные лишь специалистам словари значений, созданных комбинациями тычков и жестов.

Скоро кому-нибудь из ариекаев придёт в голову мысль о том, что идеограмму не обязательно чертить на земле и воспроизводить потом по памяти, её можно написать на чём-то, что можно унести с собой. Может, мы даже покажем им как, Я уже воображала перо, приспособленное для крыльев.

Генералитет абсурдов стоял как вкопанный. Послоградская свита прихорошилась, как только могла в существующих обстоятельствах. Люди — беженцы из самых разных мест — наблюдали. Тевт и Испанец держались поближе ко мне, глядя в камеры.

Испанец привлёк моё внимание движением крыла.

— Ты готова?/Ты готова? — Он говорил тихо. Я замешкалась, и он повторил опять. — Ты готова?/ Готова.

ЭзКел стояли напротив меня. Они снова выглядели по-королевски. Лицо Эза не выражало ничего? Кел распух от гнева.

— Слушайте. Вы всё поняли? — Все послоградцы хорошо слышали меня, но я обращалась к ЭзКелу. — Теперь вы поняли, что будет дальше?

— Абсурды вернутся в город, а с ними мы. Вместе мы всё начнём заново. У них уже есть кое-какие идеи. На месте Кора/Сайгисса, твоей марионетки, я бы поостереглась. Ты умно сделал, что не взял его с собой. Детали мы продумаем позже. Мы будем жить в Послограде.

До смены. Теперь всё изменилось, навсегда, думала я. Я заглянула в свои записки.

— Они хотели убить нас потому, что мы были источником бога-наркотика. Они знали, что опоздали, что для них самих всё уже кончено, но они хотели, чтобы у тех, кто придёт за ними, было другое будущее, а для этого надо было избавиться от проблемы. От нас. Понимаете, они действовали самоотверженно. Себе они уже не могли помочь. Они помогали детям. Их поколение должно было оглохнуть, покончить с собой или умереть от отсутствия наркотика.

— Но теперь они знают, что заболевших можно лечить. — Игнорируя удивлённые взгляды МагДа, я показала на Испанца: он показал на меня в ответ. — А раз их можно вылечить, то мы уже не имеем для них значения. Вот почему мы будем жить. Понятно? Но их надо вылечить. Это их условие. Иначе мы так и останемся заразой. А лечение оратеев требует времени. — Я показала на Руфтопа, всё ещё не затронутого метаморфозой. Все посмотрели на него. Он посмотрел на всех. — И таких, как он, много. Так что вам, ЭзКел, придётся поддерживать их до тех пор, пока в этом будет необходимость. Без вашего голоса зависимые начнут умирать. Их не успеют ни вылечить, ни даже оглушить. Так что вам придётся помочь им остаться в живых.

— Это любовь/Это любовь, — сказал Испанец. Люди, которые ещё не слышали, как он говорит на своём сдвоенном всеанглийском, заахали. Испанец повторно объяснил, почему абсурды хотели убить нас и оглушить своих компатриотов и почему теперь они позволят нам жить. Ариекаи любят ариекаев. Этот глагол оказался единственным в человеческом языке, который подошёл. Не безупречно, но с переводами всегда так. По крайней мере, правды в нём было не меньше, чем лжи. Новослышащие и абсурды равно любили зависимых ариекаев, и потому стремились вылечить их тем или иным путём, включив в ту или иную группу.

— Никто из вас уже давно не посол, — сказала я. — С кем, кроме себя, вы говорили в последнее время? А теперь вы больше не бог, и не наркотик, и даже не правитель, ЭзКел, вы — фабрика. У ариекаев есть спрос — вы обеспечиваете предложение. И, верьте мне, его содержание будет под строгим контролем. — Лицо Эза осталось неподвижным. Кел скривился. Ни одного шанса отдавать приказы, которых в буквальном смысле невозможно будет ослушаться. — В городе будет полно абсурдов. Так что если вы опять попытаетесь заварить кашу или даже снова развязать войну, вкладывая в свои слова какие-нибудь команды, они вас уничтожат. Если кто-нибудь из нас начнёт снова представлять хоть малейшую угрозу, то нам всем крышка. Они не хотят отрезать слуховые крылья всем пристрастившимся, оглушать всех взрослых ариекаев одного с ними возрастного цикла теперь, когда появился иной путь: но если они решат, что это необходимо, они это сделают. Вы поняли?

Что вам ещё остаётся, подумала я. У вас нет выбора. Те же офицеры, которых вы привезли сюда с собой, первыми приставят вам к виску по пистолету и заставят говорить на Языке, если придётся. И я с ними. Испанец и абсурд будут распространять два вида лекарства. Нож хирурга уже не будет той вселенской катастрофой, какой он был для всех собравшихся здесь, когда они думали, что, потеряв слух, разучились думать. Конечно, к нему будут прибегать только как к последнему средству для тех, кто не сможет очиститься иначе.

Каждый день, из любви к своим больным товарищам, ариекаи будут заставлять ЭзКела говорить. Мы останемся временной необходимостью. Кел был в такой панике, что на него почти жалко было смотреть. Всё не так плохо. Есть много способов выжить до тех пор, пока не придёт корабль.

— Вы слышали? — обратилась я к Келу, к ЭзКелу и ко всем, кто наблюдал за нами здесь, в долине, и там, в Послограде. В тот день мне нравилось слушать звук собственного голоса. — Вы понимаете, почему мы ещё живы? Потому что есть дело, которое мы должны сделать.

— Как я/Все быть как я, — сказал Испанец. Где-то закричали люди, и я услышала, как кто-то сказал «Нет».

Испанец раздвинул кораллы глаз. Эз поднял голову, Кел обернулся.

С вершины холма к нам шёл человек. В чёрном плаще. За ним с громкими криками гнались несколько обезумевших беженцев. Его плащ развевался на ветру. Абсурды давали ему дорогу, им было любопытно посмотреть, что он сделает, и я закричала «нет», но они, разумеется, не слышали. Руками я показывала им сомкнуть ряды, но они ещё не привыкли к человеческим жестам, и мне не хватило времени объяснить им, что я хочу.

Человек вытащил оружие. Из-под поношенной маски эоли на меня смотрел Скайл.

Мой муж целился в меня из толстоствольного пистолета. Никто не успел его остановить.

Глядя на него, я соображала, как помешать ему осуществить задуманное, и в то же время чувствовала, что в моей голове идёт другая работа: я вычисляла, где он жил и как, и почему и что делает сейчас. Прямо передо мной отвратительно надувал губы ствол пистолета.

Подойдя, он поменял мишень и теперь целил в Брена и Испанскую Танцовщицу. Я попыталась оттолкнуть ариекая, но Скайл уже перевёл дуло своего пистолета с него на Эза, потом на Кела, который поворачивался ко мне. Скайл выстрелил. Крики и вопли вырвались у терранцев и ариекаев, когда, обливаясь кровью из раны, сквозь которую в его тело вошла и разорвала его энергия, Кел упал и умер, не сводя с меня глаз.