Неравный брак - Анна Берсенева

А вообще-то – толку ли анализировать, ревнив ты или не ревнив? Будучи человеком, склонным к размышлениям, Юра терпеть не мог размышлений пустопорожних. Может быть, он в принципе не ревнив. А может быть, в Жене есть что-то неназываемое, только ему принадлежащее, что он чувствует всегда и что не оставляет в его душе места для ревности.

Юра особенно сильно чувствовал это загадочное «что-то», когда она возвращалась вечером домой, а он был не на дежурстве. В ту самую минуту чувствовал, когда ключ поворачивался в замке. Когда уже можно было не нервничать, не ругать себя за то, что не встретил ее у метро или не отвез на машине, а просто смотреть, как она появляется на пороге – прекрасная, всегда немного чужая в эту минуту, единственная, невозможная женщина… Как смотрит на него любимыми, для всех непроницаемыми глазами, потом улыбается уголками губ – совсем не так, как с экрана, – потом делает еле заметный шаг ему навстречу, не вообще в комнату, а именно к нему, не сняв шубу, с капельками тающего снега на волосах… И кажется, что она входит не в комнату, а в сердце, как самая главная его часть, без которой и билось-то оно только по инерции.

Она и в этот вечер так появилась. Вдруг загудел лифт, открылся у них на площадке, Юра вскочил с дивана – а она уже распахнула входную дверь и как-то сразу вошла в комнату своей необыкновенной, стремительной походкой. Он не ожидал, что она вернется скоро, и обрадовался так, что, наверное, все лицо просияло.

Женя остановилась посреди комнаты, словно с разбегу заставила себя остановиться. Они стояли в полушаге друг от друга, как будто не веря, что можно так легко сделать эти полшага.

– Ты… – проговорил наконец Юра и добавил торопливо, сам смутившись этим своим странным полусловом-полувыдохом: – Так рано, Женя, я не ожидал.

Он тут же обнял ее, поцеловал в губы, снял с нее шубу, снова поцеловал – теперь уже в плечи, открытые вечерним платьем. Зажмуриться хотелось, такой ослепительной она показалось даже в неярком свете настольной лампы – с этими сияющими, точеными плечами, и с пленительной ложбинкой на шее, и с приоткрывшимися под его поцелуем губами, и с блеском узорчатых глаз.

– Что ты делал, Юра? – спросила она, целуя его в ответ и высвобождаясь из его объятий.

– Ничего особенного, – пожал он плечами. – Отдыхал, думал, тебя ждал. Как вечер?

– Да дурацкий вечер! – сердито ответила Женя; глаза вспыхнули светлыми звездами. – Обвели вокруг пальца, джинсу собирались подсунуть.

– Что-что собирались подсунуть? – переспросил Юра.

Он только теперь заметил, что Женя сердита.

– Джинсу, джинсу. Ну, заказной материал. Вообще-то ничего особенного, только заплатить хотели не как положено.

– И что?

– Ничего, – пожала она плечами. – И вообще дурацкий вечер. Ты ужинал? Я, между прочим, голодная.

– Ну вот, а я, кажется, все съел, – расстроился Юра. – Думал, ты сытая придешь, из ресторана все-таки. Или не кормили?

– Кормили, кормили, – улыбнулась она, проходя на кухню. – Кусок в горло не полез.

– Почему? – удивился он.

– Да так… Как же все съел, Юра, а отбивные? – сразу заметила она, заглянув в морозильник. – Ты мне платье пока расстегни, а?

Пока Юра расстегивал у нее на спине длинную тонкую «молнию», Женя достала из морозильника две отбивные, положила в микроволновку вместе с горкой мороженой цветной капусты.

Потом засмеялась, поежилась.

– Юр, ты что делаешь, щекотно же. Ай, не дыши в спину!

– А куда дышать? – спросил он, поворачивая Женю к себе и пониже стягивая с нее расстегнутое платье. – Сигаретами не моими пахнешь, духами какими-то незнакомыми пахнешь, вся сердитая, любимая ты моя…

Она снова засмеялась, вскинула руки, обняла его. Платье тут же скользнуло вниз, упало к ее ногам темной изумрудной волной.

– Как ты заметил, что сердитая? – спросила она, быстро прижимаясь щекой к его щеке, и повторила: – Дурацкий вечер!

И только в постели, совсем поздно, когда Женя уже заснула, Юра вспомнил: да, война, весь вечер показывали в новостях, как идут танковые колонны. И тревожное свое, прощальное сегодняшнее чувство вспомнил… Но сразу постарался забыть.

Еще со времен работы инструктором ЦК комсомола Боря Годунов сохранил способность убеждать кого угодно и в чем угодно. Теперь, когда спасатели Красного Креста работали практически без государственного финансирования, эта способность очень ему пригодилась. Людей, подобных Юрию Валентиновичу Гриневу, которые не требовали лишних объяснений, Годунов встречал на своем пути не так уж много. А главное, не у таких людей водились деньги… И поэтому он готов был убеждать и объяснять хоть до бесконечности.

Однако очень скоро выяснилось, что банки и фирмы, обычно спонсировавшие спасателей Красного Креста, на этот раз держатся настороженно.

– Это, ребята, уже политика, – говорили всюду. – Одно дело на землетрясение вам давать, это мы пожалуйста, сами знаете. А другое – лезть, когда большие бабки отмываются. Мало ли кто как поймет…

Годунов ходил злой, нервный, и Гринев видел, что каждый день, потраченный на бесплодные поиски, письма, факсы и встречи, Борька воспринимает как личную потерю. Да и у всего отряда настроение из-за этого было напряженное. Можно сидеть на чемоданах день, два, пять, но уже через неделю это состояние начинает тяготить, а через месяц делается невыносимым.

Наверное, из-за этого Юра не рассказывал о своих ближайших планах Жене. Зачем говорить заранее, когда неизвестно еще, смогут ли они уехать? Все связанное с чеченской войной с самого начала отдавало такой грязью, было полно такой торопливой, такой жадной неразберихи, что пробиться через все это начинало казаться невозможным.

Да Женя и занята была в это время. Слова ее отца и президента телекомпании «ЛОТ» о прожиточном минимуме звезд исполнялись с завидной неукоснительностью: сразу после Нового года Женя сообщила, что ей покупают квартиру.

Она сказала об этом однажды вечером, сидя в ореховом креслице с какой-то книжкой в руках.

– Юра! – позвала Женя.

Юра как раз заканчивал свои абхазские записи и торопился их закончить, поскорее поставить последнюю точку.

– Что? – откликнулся он, не оборачиваясь.

– Юра! – повторила она. – Да посмотри же ты на меня, пожалуйста!

– Смотрю.

Юра обернулся. Женя положила книгу на рукодельный столик и смотрела на него каким-то странным взглядом. Он пригляделся, узнал самый зачитанный том из дедовского толстовского собрания – «Война и мир». Женя вообще любила книги долгие и в живой простоте своей увлекательные. То Диккенса читала по-английски, то «Трилогию желания» Драйзера, то «Сагу о Форсайтах»… Юра любил короткие, озаренные сполохами страсти, бунинские рассказы и всегда поддразнивал ее за основательность.