Древо жизни. Книга 3 - Владимир Кузьменко

– А у тебя вызывает отвращение мораль муравьёв, например?

– Вот как ты ставишь вопрос?

– А почему бы нет? С одной стороны, люди на нулевом уровне развития, а с другой – мощный сверхразум.

– Да, но уровень развития нулевой – социальный, а не биологический. По биологическим характеристикам они не отличаются от нас. Муравья ты при всем желании не обучишь высшей математике, а лапифа, думаю, особого труда не составит. Мне кажется, я могу назвать ключ к взаимопониманию.

– Интересно!

– Это терпимость. Высшим проявлением разума является терпимость. Терпимость к иным обычаям, морали, терпимость к инакомыслию. И сдаётся, именно такого характера испытание нам предстоит. Насколько мы, люди, способны к терпимости.

– Ты совершенно прав, Вальтер! – поддержал его Владимир. – Я сам думаю так же. Отец мне всегда говорил, что высшим качеством разума является терпимость к инакомыслию, уважение к другому, непохожему на наш путь развитию. Мы вышли в большой космос, и он спрашивает нас: будем ли мы уважать и понимать системы с иными направлениями эволюции или же примемся кромсать их и переделывать на свой лад. Это экзамен на зрелость цивилизации. Мы должны понять других, не мешать им идти своим путём и в то же время помогать друг другу, объединив наши разумы.

ВСТРЕЧА С ОРЕАДОЙ

– Нас, кажется, встречают! – Николай посадил вертолёт в километре от посёлка. Время было позднее, и они решили отложить посещение пещеры титанов до утра.

Владимир выпрыгнул на землю и остановился, поражённый увиденным. К ним, крича и размахивая руками, бежали от посёлка его старые знакомые по заточению в долине. Он всмотрелся и увидел среди них Ореаду. Волна радости с примесью пока ещё неосознанного беспокойства охватила его. Он бросился к ней навстречу. Ещё несколько секунд, и вот она – такая дорогая, близкая, родная. Ореада, в свою очередь, не могла произнести ни слова, только глядела на него снизу вверх огромными, как сливы, глазами.

Женщины обступили их кругом, смеялись, забрасывали вопросами, но он ничего не слышал и не понимал. Немного придя в себя, он вдруг обратил внимание на то, что стан Ореады снова стал стройным и гибким и вопросительно взглянул на неё. Она поняла его и покраснела от счастья.

– Где? – спросил он её.

– В нашем доме. Спит. Мы, как услышали шум, решили, что это ты вернулся, выскочили из домов и побежали встречать. Я знала, что ты вернёшься!

– Сын?

– Сын! Я же говорила тебе, что будет сын.

– Как назвала?

– Я ещё не дала ему имени. Ждала тебя.

– Нет, вы только посмотрите. Какие красавицы! – услышал он рядом голос Вальтера, – Честное слово, каждая из них могла бы у нас на Земле претендовать на главную роль в Голливуде. У меня голова кружится. Я ещё никогда одновременно не видел столько сразу… Это кто? Твои знакомые?

– Ничего себе! – подойдя к ним, удивлённо присвистнул Николай. – Теперь я понимаю, почему ты не особенно спешил вернуться в лагерь. Может быть, ты представишь нас своим знакомым?

– Сейчас, сейчас, дайте мне прийти в себя. Для меня эта встреча так же неожиданна, как и для вас. Я ведь думал, что они или погибли, или ушли с фавнами. Впрочем, здесь не принято представлять мужчину женщине. Так что представляйтесь сами, – засмеялся он.

Тем временем лапифки оттеснили его спутников и окружили их плотным кольцом.

– Все! Я погиб! – услышал он возглас Николая.

– Надо бы покормить моих друзей, – Владимир вспомнил, что они с утра ещё ничего не ели.

– Не беспокойся. Их покормят и без нас. Пойдём скорее в дом. Ты ещё не видел нашего сына, – потянула его за руку Ореада.

По дороге домой она рассказала ему, как они очутились снова в долине. Воспользовавшись тем, что внимание фавнов было отвлечено, они бежали. Сначала все хотели идти домой в свой старый посёлок, но потом, подумав, что если Владимир вернётся, то будет искать их в долине, вернулись сюда. Они жили здесь одни четыре месяца. Ореада, а за ней вскоре и Перо родили мальчиков. Сына Перо тут же назвали Игорем. Ореада, как уже говорилось, ждала возвращения мужа.

Неизвестно, чем кончилась бы вся эта история, не обрати тогда Николай внимания на гладкую, отшлифованную поверхность скалы, что и послужило причиной их вторичного посещения долины.

– Я знала, что ты вернёшься за мной, – сказала Ореада, входя в дом. Подойдя к кровати, она взяла на руки спящего младенца и торжественно протянула мужу.

– Твой сын…

Владимир взял крохотное тельце. Сердце сжалось от не испытанного никогда ранее чувства. Это была сложная смесь нежности, счастья, гордости и одновременно удивления и какой-то боязни. То было зарождение отцовского чувства, которое всегда приходит неожиданно, застаёт врасплох. Он вдруг понял, что это существо, которое только что проснулось и удивлённо таращило глаза, для него самое дорогое на свете. Это было неожиданно. Женщина привыкает к своему будущему ребёнку постепенно, она ощущает в себе зарождающуюся жизнь и уже до рождения привыкает к нему. Встреча с ним предопределена, и когда она слышит первый крик младенца, радость матери наполовину поглощается усталостью роженицы, и только когда ребёнок прикасается ртом к её груди, только тогда её всю захлёстывает новый прилив счастья и нежности.

Младенец заплакал, и Ореада, высвободив из-под тонкой туники грудь, стала кормить его. Малыш сразу же успокоился и аппетитно зачмокал. Насытившись, откинул головку и, хлопая ручкой по груди матери, довольно загудел.

Лишь сейчас Владимир понял, какое значение для него имеет рождение ребёнка, его ребёнка, его сына. Где-то в подсознании никогда не замолкало тягостное чувство своей собственной неестественности. Он загонял это чувство глубоко внутрь, усилием воли заставлял его молчать, но иногда оно прорывало поставленные барьеры, и Владимира охватывала тоска… Он знал весь механизм своего происхождения. Знал, что был моделью, затем эта модель была помещена в сформировавшийся, но лишённый психологической индивидуальности клонинг. Знал и старался забыть об этом. Иногда, наедине с собой – такое случалось редко, но все же случалось – начинал думать о своей истинной сущности и спрашивал себя: человек я или не человек? Это было мучительно. Особенно вечером, перед сном. Он старался заснуть, зная, что во сне мысли покинут его, но не мог, ворочался в постели до утра и только под самый рассвет забывался.

Рождение ребёнка заставило его, наконец, поверить, что он – человек. Он понял теперь и переживания отца, который так радовался, ожидая рождения сына, настоящего сына, и его растерянность и горе при расставании с Эльгой. Ему стало ясно, что его отец переживал все время те же самые чувства, и теперь рождение его ребёнка должно рассеять сомнения не только его самого, но и сомнения отца, сомнения, которые, он знал, тот испытывал.

«Надо сообщить завтра во время очередной радиосвязи отцу», – подумал он и тут же замер от вспыхнувшей, как искра, в сознании мысли: «Ирина! Как она воспримет? Что я ей скажу? Не говорить пока? Она сама узнает… лучше сказать… Ну, а что потом?»

Ореада тем временем уложила спать малыша, достала домотканое полотенце, которое они обычно брали во время купания на озере, перекинула его через плечо и вопросительно посмотрела на мужа. Во время их плена в долине они всегда перед сном шли на озеро. Эту привычку Владимир выработал у себя ещё при жизни на острове. Каждый вечер, перед закатом солнца, они с отцом отправлялись на озеро и купались там полчаса. Потом отец исчез и долго не появлялся. Это случилось после посещения острова Бэксоном. Он отсутствовал несколько месяцев. Теперь Владимир знал причину его длительной отлучки, но тогда страшно тосковал и постоянно спрашивал о нем мать. Она не пускала его одного на озеро, а сестра не любила по вечерам купаться в тёмной, уже не пронизываемой лучами солнца воде. Она боялась. Когда вернулся отец, вечерние купания возобновились. После прохладной воды сон был крепким и нёс особенную бодрость утром.

Ореада же воспринимала вечерние купания совсем по-другому. Для неё это было своего рода ритуалом, за которым должно следовать продолжение, и сейчас, видя, что он медлит, колеблется, удивлённо смотрела на него.

Вода в озере была тёплой, нагретой за день лучами щедрого солнца. Владимир отплыл немного от берега и лёг на спину. Солнце уже зашло за вершины гор, на долину легла тень, небо же ещё освещалось последними лучами и сохраняло прозрачную голубизну. Высоко над ним парили две пары больших чёрных птиц, высматривая добычу. Владимир любил эту пору суток. Мягкий, лишённый дневной требовательности свет. Спокойствие, ненарушаемое ни плеском волн, ни шорохом листвы. Так тихо, что слышно, как на противоположном берегу озера пришедшие на вечерний водопой олени пьют воду.

Со стороны посёлка донёсся приглушённый разговор, взрыв смеха, топот бегущих ног, затем все стихло.