Собрание сочинений в одном томе - Владимир Высоцкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
1971
* * *
Может быть, моряком по призваниюБыл поэт Руставели Шота...По швартовому расписаниюЗанимает команда места.
Кто-то подал строителям мудрый совет —Создавать поэтический флот.И теперь Руставели – не просто поэт,«Руставели» – большой теплоход.
А поэта бы уболтало бы,И в три балла бы он померк,А теперь гляди с верхней палубыЧерный корпус его, белый верх.
Непохожих поэтов сравнить нелегко,В разный срок отдавали концыРуставели с Шевченко и Пушкин с Франко...А на море они – близнецы.
О далеких странах мечтали иВот не дожили – очень жаль!..И «Шевченко» теперь – близ Италии,А «Франко» идет в Монреаль.
<1971>
* * *
С общей суммой шестьсот пятьдесят килограммЯ недавно вернулся из Штатов,Но проблемы бежали за мной по пятам,Вслед за ростом моих результатов.
Пытаются противникиРекорды повторить...Ах! Я такой спортивненький,Что страшно говорить.
Но супруга, с мамашей своею впотьмахПошептавшись, сказала, белея:«Ты отъелся на американских харчахИ на вид стал еще тяжелее!
Мне с соседями стало невмочь говорить,Вот на кухне натерпишься сраму!Ты же можешь меня невзначай придавитьИ мою престарелую маму».
Как же это попроще сказать им двоим,Чтоб дошло до жены и до мамы, —Что пропорционально рекордам моимВырастают мои килограммы?
Может, грубо сказал (так бывает со мной,Когда я чрезвычайно отчаюсь):«Я тебя как-нибудь обойду стороной,Но за мамину жизнь не ручаюсь».
И шныряют по рынку супруга и мать,И корзины в руках – словно гири...Ох, боюсь, что придется мне дни коротатьС самой сильною женщиной в мире.
«Хорошо, – говорю, – прекращаю разбег,Начинаю сидеть на диете».Но супруге приятно, что я – человекСамый сильный на нашей планете.
Мне полтонны – не вес, я уже к семистамПодбираюсь и требую пищи,А она говорит: «Что ты возишься там?!Через год, – говорит, – чтоб до тыщи!»
Тут опять парадокс, план жены моей смел,Ультиматум поставлен мне твердый —Чтоб свой собственный вес подымать я не смел,Но еще – чтобы я бил рекорды.
И с мамашей они мне устроили пост,И моя худоба процветала,Штангу я в трех попытках ронял на помост.Проиграл я, но этого мало.
Я с позором едва притащился домой,И жена из-за двери сказала,Что ей муторно жить с проигравшим со мной,И мамаша ее поддержала.
Бил, но дверь не сломалась, сломалась семья.Я полночи стоял у порогаИ ушел. Да, тяжелая доля моя,Тяжелее, чем штанга, – намного!
<1971>
* * *
Свечи потушите, вырубите звук,Дайте темноты и тишины глоток,Или отыщите понадежней сук,Иль поглубже вбейте под карниз гвоздок.
Билеты лишние стреляйте на ходу:Я на публичное повешенье иду,Иду не зрителем и не помешанным —Иду действительно, чтоб быть повешенным,Без палача (палач освистан) —Иду кончать самоубийством.
<1972>
* * *
По воде, на колесах, в седле, меж горбов и в вагоне,Утром, днем, по ночам, вечерами, в погоду и безКто за делом большим, кто за крупной добычей – в погониОтправляемся мы <судьбам наперекор>, всем советам вразрез.
И наши щеки жгут пощечинами ветры,Горбы на спины нам наваливает снег...<Но впереди – рубли длиною в километрыИ крупные дела величиною в век>.
За окном и за нашими душами света не стало,И вне наших касаний повсюду исчезло тепло.На земле дуют ветры, за окнами похолодало,Всё, что грело, светило, теперь в темноту утекло.
И вот нас бьют в лицо пощечинами ветрыИ жены от обид не поднимают век!Но впереди – рубли длиною в километрыИ крупные дела величиною в век.
Как чужую гримасу надел и чужую одежду,Или в шкуру чужую на время я вдруг перелез?До и после, в течение, вместо, во время и между —Поступаю с тех пор просьбам наперекор и советам вразрез.
Мне щеки обожгли пощечины и ветры,Я взламываю лед, плыву в пролив Певек!Ах, где же вы, рубли длиною в километры?..Всё вместо них дела величиною в век.
<1972>
ЕНГИБАРОВУ – ОТ ЗРИТЕЛЕЙ
Шут был вор: он воровал минуты —Грустные минуты, тут и там, —Грим, парик, другие атрибутыЭтот шут дарил другим шутам.
В светлом цирке между номерамиНезаметно, тихо, налегкеПоявлялся клоун между нами.В иногда дурацком колпаке.
Зритель наш шутами избалован —Жаждет смеха он, тряхнув мошной,И кричит: «Да разве это клоун!Если клоун – должен быть смешной!»
Вот и мы... Пока мы вслух ворчали:«Вышел на арену – так смеши!» —Он у нас тем временем печалиВынимал тихонько из души.
Мы опять в сомненье – век двадцатый:Цирк у нас, конечно, мировой, —Клоун, правда, слишком мрачноватый —Невеселый клоун, не живой.
Ну а он, как будто в воду канув,Вдруг при свете, нагло, в две рукиКрал тоску из внутренних кармановНаших душ, одетых в пиджаки.
Мы потом смеялись обалдело,Хлопали, ладони раздробя.Он смешного ничего не делал, —Горе наше брал он на себя.
Только – балагуря, тараторя —Все грустнее становился мим:Потому что груз чужого горяПо привычке он считал своим.
Тяжелы печали, ощутимы —Шут сгибался в световом кольце, —Делались всё горше пантомимы,И морщины – глубже на лице.
Но тревоги наши и невзгодыОн горстями выгребал из нас —Будто обезболивал нам роды, —А себе – защиты не припас.
Мы теперь без боли хохотали,Весело по нашим временам:Ах, как нас приятно обокрали —Взяли то, что так мешало нам!
Время! И, разбив себе колени,Уходил он, думая свое.Рыжий воцарился на арене,Да и за пределами ее.
Злое наше вынес добрый генийЗа кулисы – вот нам и смешно.Вдруг – весь рой украденных мгновенийВ нем сосредоточился в одно.
В сотнях тысяч ламп погасли свечи.Барабана дробь – и тишина...Слишком много он взвалил на плечиНашего – и сломана спина.
Зрители – и люди между ними —Думали: вот пьяница упал...Шут в своей последней пантомимеЗаигрался – и переиграл.
Он застыл – не где-то, не за морем —Возле нас, как бы прилег, устав, —Первый клоун захлебнулся горем,Просто сил своих не рассчитав.
Я шагал вперед неутомимо,Но успев склониться перед ним.Этот трюк – уже не пантомима:Смерть была – царица пантомим!
Этот вор, с коленей срезав путы,По ночам не угонял коней.Умер шут. Он воровал минуты —Грустные минуты у людей.
Многие из нас бахвальства радиНе давались: проживем и так!Шут тогда подкрадывался сзадиТихо и бесшумно – на руках...
Сгинул, канул он – как ветер сдунул!Или это шутка чудака?..Только я колпак ему – придумал, —Этот клоун был без колпака.
1972
