Нить - Виктория Хислоп

Первой мыслью было: не пострадал ли ребенок? Второй – как теперь скрыть радость оттого, что муж наконец мертв?

Одевшись и взяв себя в руки, она пошла в соседний дом звать на помощь. Через час прибыл врач и засвидетельствовал смерть Григориса Гургуриса. Причиной была острая сердечная недостаточность – довольно распространенный случай, учитывая его возраст и лишний вес. Его сердце давно уже было бомбой с часовым механизмом.

Остаток ночи Катерина проспала в гостевой комнате, под красивым одеялом, которое вышивала в память друзей, а утром тело ее покойного мужа увезли.

Катерина сделала все, что от нее требовалось. Ходила в черном с ног до головы и отвечала на письма с соболезнованиями. На похороны пришли десятки работников мастерской и многие клиенты Константиноса Комниноса. Все восхищались ее стойкостью. Чем же еще можно было объяснить то, что вдова не плачет?

Через несколько дней зачитали завещание. Катерина узнала, что предприятия в Салониках отходят племяннику Гургуриса, который управлял мастерской в Ларисе. Ему же достался и дом на улице Сократус.

Адвокат посмотрел на Катерину поверх очков, ожидая реакции. Так нередко случалось, что человек завещал всю собственность родственнику-мужчине, если у него не было сына или другого прямого наследника, но адвокату казалось, что это довольно жестоко – выгонять молодую женщину из дома.

Она держалась с совершенным спокойствием, что адвокат счел весьма достойным.

– Ах да, – сказал он. – Тут еще кое-что.

Он улыбнулся ей, стараясь подбодрить ее, как маленькую.

– Он отдельно указал, что его племянник должен выплачивать вам ежегодное содержание в сумме половинного жалованья модистры.

Катерина почувствовала неодолимое желание расхохотаться над такой мелочной гадостью, но нельзя было показывать этого важному адвокату, глядящему на нее из-за стола.

– Спасибо, – сказала она. – Но я без этого обойдусь. Когда я должна освободить дом?

– Через месяц после смерти вашего мужа, – ответил адвокат, заглянув в документ.

– Отлично, – сказала Катерина. – Я съеду к концу недели.

Адвоката даже заинтриговала эта женщина – с ней ведь обошлись так низко, а ей, судя по всему, и горя мало.

– Видимо, я была очень плохой женой, – сказала она, почувствовав его удивление. – Но и он был очень плохим мужем.

С этими словами Катерина встала и вышла из комнаты. К вечеру ее чемоданы были собраны и дом на улице Сократус заперт. Вместе с несколькими платьями она взяла с собой только вышитое одеяло и свою машинку зингер. Больше ей ничего было не нужно. Легкой походкой она вышла на главную улицу и взяла такси до улицы Ирини. Евгения ждала ее.

Беременность была уже заметна, но тошнота прошла, и Катерина чувствовала себя счастливой и полной жизни, как никогда.

– Жаль, что нельзя надеть что-нибудь поярче, – сказала она Евгении; вдовьи наряды казались ей грубыми и безжизненными.

– Думаю, лучше еще немного в черном походить, – посоветовала Евгения. – Иначе выйдет легкомысленно.

Совет был здравым. В таком консервативном городе Катерине было необходимо, чтобы в ней сразу опознавали вдову. Тогда не будет вопросов о том, чей ребенок.

Последние месяцы перед рождением малыша Катерина посвятила шитью для него разных одежек: чепчиков, слюнявчиков, распашонок, платьиц, курточек, одеял.

Оставаясь одна, Катерина напевала своему еще не рожденному ребенку. Наверное, тысячу раз строки ее любимой песни звучали из окна, придавая новый смысл ее положению.

Проснись, малыш, уже поет рассветПечальную мелодию в тиши,Лишь для тебя рождается онаИз чьих-то слез и из тепла души…

Как только люди стали замечать изменения в ее фигуре, сочувствия и участия к ней стало еще больше.

– Какая трагедия, – говорили они, – остаться беременной вдовой.

В последние недели перед родами Катерина часами сидела с Евгенией на крыльце, наслаждаясь ласковым теплом ранней осени на тихой мощеной улице. У ног их стояла корзинка с разноцветными лоскутками хлопка, иголками, ленточками и тесьмой. Обеим хотелось успеть закончить все к сроку.

Евгения соткала одеяльце из светлых ниток и теперь обвязывала края крючком.

– Вот и готово, – сказала она. – Теперь ему тепло будет. Ты же знаешь, какая сырость бывает у нас зимой.

Молодая женщина отложила свое вышивание, закрыла глаза и повернула лицо к солнцу.

При гладкой, без единой морщинки, коже у Катерины были тени под глазами, черные, как вдовий траур, покрывавший ее с головы до ног. Она снова взяла маленькое платьице, лежавшее у нее на коленях, и принялась за работу. Голубой ниткой вышила еще одно украшение у ворота. Это была маленькая бабочка, которой оставалось только приделать усики. И тогда все будет превосходно.

– Ну вот, – сказала Катерина, словно подводя итог. – Теперь пойду в дом отдохну.

Она улыбнулась Евгении понимающей улыбкой, полной радостного ожидания.

– Что-то мне подсказывает, что уже недолго, – прибавила она.

На следующий день, 5 сентября 1950 года, у Катерины родился сын. Она назвала его Теодорис – Божий дар.

Глава 28

Катерина радовалась, зная, что этот чудесный мальчик с шелковистыми волосами – сын человека, которого она любит. Павлина так и ахнула, увидев его в первый раз.

– Вылитый отец, – сказала она. – В точности таким Димитрий и был, когда родился!

В установленные традицией сорок дней, что она провела дома с младенцем, некоторые модистры из мастерской Гургуриса заходили на улицу Ирини, чтобы полюбоваться на малыша и принести собственноручно сшитые подарки.

– Как жаль, – говорили они, – что отец его не видит.

– Да, – отвечала Катерина с улыбкой, загадочной, как у Моны Лизы.

Павлина тоже приходила и приносила подарки от Ольги.

– Неужели и рождение внука не заставит ее выйти из дома? – спросила Евгения.

– Жаль, но не заставит, – сурово отвечала Павлина. – Я так думаю, этот дом она покинет только в собственном гробу. Но хозяйка передала приветы вместе с подарками. И я знаю, она надеется, что вы сами зайдете к ней, как только сможете.

Катерина наслаждалась каждой минутой этих дней, почти целиком занятых уходом за новорожденным. Она ничего не делала, только кормила и качала его, а пока он спал, шила ему одежду и вышивала на каждой вещичке его имя. Евгения, которая все еще ткала дома на своем станке, всегда была рядом, готовая помочь и поддержать.

Они обе были дома, на улице Ирини, когда пришло письмо от Димитрия. Оно было написано уже давно и, как и прежде, адресовано Катерине, но на этот раз ее фамилия была написана правильно. Когда она увидела адрес на конверте, сердце у нее упало. Макронисос.

Это был пустынный остров неподалеку от берегов Аттики, где правительство устроило гигантский лагерь для заключенных-коммунистов. Он был печально известен творящимися там жестокостями, и давно уже ходили слухи о том, какому зверскому обращению подвергаются там люди.

Дорогая Катерина!

Прости, что не написал тебе раньше и не рассказал, где я. Как ты уже поняла по адресу на конверте, месяц назад меня арестовали. Мне больше нечего сказать, кроме того, что я люблю тебя, скучаю по тебе, твой образ живет в моей памяти, и только это придает мне сил.

Пожалуйста, сообщи эту новость моей маме как-нибудь деликатно и поцелуй от меня Павлину.

В тоне письма ощущалась грусть и надломленность. Все знали, что такое Макронисос и в каких условиях там содержат заключенных. Правительство не делало секрета из того, что происходит на острове: оно хотело, чтобы участь «предателей», отправленных туда, послужила предупреждением остальным. Однако никто не распространялся о том, к каким мерам там прибегали, чтобы вырвать из заключенных признания. Такие подробности можно было услышать только от тех, кто согласился отречься от своих коммунистических убеждений и был отпущен.

Когда парочки ходили любоваться закатом на мыс Сунион, к самому живописному и величественному храму в этих краях, они невольно смотрели на серый скалистый остров за полоской воды, где все казалось безжизненным и неподвижным. Это и был остров Макронисос.

Одного его вида было достаточно, чтобы сломить любого из тех, кого присылали сюда. Среди них было много учителей, адвокатов и журналистов, непривычных к таким условиям. Власти утверждали, что это исправительный лагерь для тех, кого нужно вернуть на истинный путь, но он стал символом насилия и пыток. Помимо тяжелой работы (арестованных заставляли заниматься бессмысленным и изнурительным трудом, например строить дороги, которыми никто не пользовался), здесь применялись постоянные физические и психологические пытки – от избиений металлическими прутьями и лишения сна до одиночного заключения.