Собрание сочинений в десяти томах. Том пятый. Драмы в стихах. Эпические поэмы - Иоганн Гете

ЭПИЧЕСКИЕ ПОЭМЫ

РЕЙНЕКЕ-ЛИС

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Троицын день, умилительный праздник, настал. ЗеленелиПоле и лес. На горах и пригорках, в кустах, на оградах,Песню веселую вновь завели голосистые птицы.В благоуханных долинах луга запестрели цветами,Празднично небо сияло, земля разукрасилась ярко.

Нобель-король созывает свой двор, и на зов королевскийМчатся, во всем своем блеске, вассалы его. ПрибываетМного сановных особ из подвластных краев и окраин:Лютке-журавль и союшка Маркарт — вся знать родовая.Ибо решил государь с баронами вместе отнынеДвор на широкую ногу поставить. Король соизволилБез исключения всех пригласить, и великих и малых,Всех до единого. Но… вот один-то как раз не явился:Рейнеке-лис, этот плут! Достаточно набедокурив,Стал он чураться двора. Как темная совесть боитсяСвета дневного, так лис избегает придворного круга.Жалобам счет уж потерян, — над всеми он, плут, наглумился, —Гримбарта лишь, барсука, не обидел, но Гримбарт — племянник.

С первою жалобой выступил Изегрим-волк. ОкруженныйБлижней и дальней родней, покровителями и друзьями,Пред королем он предстал с такой обвинительной речью:«Милостивейший король-государь! Осчастливьте вниманьем!Вы благородный, великий и мудрый, и всех вы даритеМилостью и правосудьем. Прошу посочувствовать горю,Что претерпел я, со срамом великим, от Рейнеке-лиса!Жалуюсь прежде всего я на то, что он дерзко бесчестилНеоднократно супругу мою, а детей покалечил:Ах, негодяй нечистотами обдал их, едкою дрянью,—Трое от этого даже ослепли и горько страдают!Правда, об этих бесчинствах давно разговор поднимался,Даже назначен был день для разбора подобных претензий.Плут соглашался уже отвечать пред судом, но раздумалИ улизнуть предпочел поскорее в свой замок. Об этомЗнают решительно все, стоящие рядом со мною.О государь! Я бы мог обо всем, что терпел от мерзавца,Если б не комкал я речь, день за днем говорить, хоть неделю.Если бы гентское все полотно превратилось в пергамент,То и на нем не вместились бы все преступленья прохвоста!Дело, однако, не в том, но бесчестье жены моей — вот чтоГложет мне сердце! Я отомщу — и что будет, пусть будет!..»

Только лишь Изегрим речь в столь мрачном духе закончил,Выступил песик, по имени Вакерлос, и по-французскиСтал излагать, как впал он в нужду, как всего он лишился,Кроме кусочка колбаски, что где-то в кустах он припрятал!Рейнеке отнял и это!.. Внезапно вскочил раздраженныйГинце-кот и сказал: «Государь, августейший владыка!Кто бы дерзнул присягнуть, что подлец навредил ему больше,Чем самому королю! Уверяю вас, в этом собраньеВсе поголовно — молод ли, стар ли — боятся злодеяБольше, чем вас, государь! А собачья жалоба — глупость:Много уж лет миновало истории этой колбасной,А колбаса-то моя! Но дела тогда я не поднял.Шел на охоту я. Ночь. Вдруг — мельница мне по дороге.Как не обшарить? Хозяйка спала. Осторожно колбаскуЯ захватил, — признаюсь. Но уж если подобие праваПес на нее предъявляет — моим же трудам он обязан…»

Барс зарычал: «Что проку в речах и жалобах длинных!Дела они не исправят! Хватит уж! Зло — очевидно.Я утверждаю открыто! Рейнеке — вор и разбойник!Да, все мы знаем, что он на любое пойдет преступленье.Если бы даже дворянство и сам государь наш великийВсе достоянье и честь потеряли, — и в ус он не дунет,Лишь бы на этом урвать кусок каплуна пожирнее.Должен я вам рассказать, какую над Лямпе, над зайцем,Подлость вчера учинил он. Он здесь, безобидный наш заяц.Благочестивцем прикинувшись, лис преподать ему взялсяВкратце святую премудрость и весь обиход капелланский.Оба друг против друга уселись — и начали «Credo».Рейнеке не отказался, однако, от старых повадок.Ваш королевский закон о внутреннем мире нарушив,Бедного Лямпе схватил он и стал, вероломец, когтямиЧестного мужа терзать. А я проходил по дороге,—Слышу, двое поют. Запели — но тут же и смолкли.Я удивленно прислушался, но, подошедши поближе,Рейнеке сразу узнал: держал он за шиворот Лямпе.Да, безусловно б он жизни лишил его, если б, на счастье,Той же дорогой не шел я. Вот Лямпе и сам. Посмотрите,Как он изранен, смиренник, которого мысленно дажеГрех обижать. Но уж если угодно терпеть государю,Вам, господа, чтобы над высочайшим указом о мире,О безопасности нашей вор невозбранно глумился,—Что ж!.. Но тогда королю и потомкам его отдаленнымСлушать придется упреки ревнителей правды и права!»

Изегрим снова вмешался: «Так вот и будет, к прискорбью!Путного ждать нам от Рейнеке нечего. Если б он толькоСдох! Вот было бы благодеянье для всех миролюбцев!Если же все и теперь сойдет ему с рук, то он вскореНагло надует всех тех, кто еще сомневается в этом!..»

Тут выступает барсук, племянник Рейнеке. Дядю,Плута прожженного, он, не стесняясь, берет под защиту:«Да, уважаемый Изегрим, старая есть поговорка:«Вражий язык — клеветник», и ваши слова, несомненно,Дяде совсем не на пользу. Но все это, впрочем, пустое.Будь он сейчас при дворе и, как вы, в королевском фаворе,Вы бы, пожалуй, раскаялись в речи язвительной вашей,В коей так явно предвзято события все извратили.Но почему о вреде, что лично вы делали дяде,Вы умолчали? Однако ведь многим баронам известно,Как вы друг с другом союз заключили и клятву давалиЖить, как товарищи верные. Слушайте, как это было:Дядя зимою однажды, по милости вашей, подвергсяСмертной опасности. Ехал извозчик, нагруженный рыбой.Вы проследили его, и большая взяла вас охотаЛакомой рыбки поесть. Но денег, увы, не хватало.Тут и подбили вы дядю, чтоб он на дороге разлегся,Мертвым прикинувшись. Право, отчаянно смелый поступок!Но посмотрите, чем рыба ему между тем обернулась:Едет извозчик, и вдруг в колее замечает он дядю.Мигом схватил он тесак и уже замахнулся, но дядя,Умница, не шевелится, не дышит — как мертвый! ИзвозчикБросил его на подводу, заранее радуясь шкуре.Вот ведь на что он решился, мой дядя, для друга!.. ИзвозчикЕдет и едет, а Рейнеке с воза все рыбку швыряет.Изегрим, крадучись, шел им вослед, уплетал себе рыбу.Дядюшке это катанье, однако, уже надоело:С воза он спрыгнул, мечтая отведать своей же добычи,Но оказалось, что рыбу всю дочиста Изегрим кончил.Так нагрузился обжора — едва он не лопнул! Он толькоГолые кости оставил, объедочки — другу на радость…Вот и другая проделка, и тут расскажу только правду:Рейнеке знал, что висит на крюке у крестьянина тушаСвежезаколотой жирной свиньи. Он открыл это честноВолку, и оба отправились счастье делить и опасность.Впрочем, труды и опасность дядюшке только достались:Он сквозь окошко проникнул вовнутрь и с огромным усильемЭту добычу их общую выбросил волку. К несчастью,Были собаки вблизи, и дядюшку в доме накрыли.Шкуру на нем обработали честно. Весь в ранах, удрал он.Волка немедля найдя, сполна ему выплакав горе,Долю свою, он потребовал. Тот говорит: «Отложил яДивный кусок для тебя. Налегай поусердней, приятель,Все обглодай без остатка. А сало — ты лапы оближешь!»Волк тот кусок и приносит — рогатую палку, на коейТуша свиная висела. Теперь той свинины роскошнойНе было: с нею расправился волк, непутевый обжора!Рейнеке речи лишился от гнева. Но что он там думал,—Сами додумайте… О государь, перевалит за сотнюСчет подобных проделок волка над дядюшкой-лисом.Но… умолчу я о них. Будь Рейнеке здесь самолично,Лучше б себя защитил он. Впрочем, король благородный,Милостивый повелитель, одно я осмелюсь отметить:Слышали все вы, как Изегрим речью неумной унизилЧесть супруги-волчихи, с которой ему надлежало,Хоть бы ценой своей жизни, снять даже тень подозренья!Лет уже семь или больше минуло с тех пор, как мой дядяВерное сердце свое посвятил — я сказал бы — прекраснойФрау Гирмунде-волчихе. На плясках ночных это было.Изегрим сам находился, как мне говорили, в отлучке.Дядину страсть принимала волчиха вполне благосклонно.Что ж вам еще? От нее вы ни разу не слышали жалоб?Да, жива, невредима! Зачем же он шум поднимает?Будь он умней, то, конечно, молчал бы: себя же позорит…Дальше, — сказал барсук, — следует сказка про зайца!Пустопорожняя сплетня! Ужели не вправе учительСтрого наказывать школьников за невниманье и леность?Коль не пороть мальчуганов, прощать баловство или грубость,Как же, позвольте спросить, молодежь мы тогда воспитаем?..Вакерлос плакался тоже: зимой-де колбаски кусочекОн потерял! Но об этом уж лучше б скорбел втихомолку!Слышали все вы: колбаска ворована. Кто как нажился,Так и лишился!.. И кто упрекнуть бы отважился дядюВ том, что украденный клад отобрал он у вора? Конечно,Знатным и власть имущим особам, как вы, не мешало бСтроже быть, беспощаднее, — стать для воров устрашеньем.Стоило б дядю простить, если б он и повесил воришку!Но самосуд он отверг, уважая особу монарха,Ибо смертная казнь — лишь королевское право.Ах, благодарностью дядя мой все-таки мало утешен,Как бы он ни был и правым и твердым в борьбе с преступленьем.Кто же, скажите, с тех пор, как объявлен был мир королевский,Держится лучше его? Он совсем изменил образ жизни:Раз только в сутки он ест, как отшельник живет, угнетаетПлоть и на голое тело надел власяницу; давненькоВ рот не берет он ни дичи, ни мяса домашних животных,—Так мне вчера лишь сказал кое-кто, у него побывавший.Замок он свой, Малепартус, теперь уж оставил и строитКелью себе для жилья. А как отощал он, как бледенСтал от поста, и от жажды, и прочих искусов тяжких,Кои он стойко выносит, — вы можете сами проверить.Хуже ль ему оттого, что здесь его всякий порочит?Если бы сам он пришел — оправдался б и всех посрамил бы…»

Только что Гримбарт умолк, появляется, всех озадачив,Геннинг-петух и при нем все потомство. На черных носилкахКурочку без головы и без шеи внесли они скорбно.Звали ее Скребоножкой, первейшей несушкой считалась.Ах, пролилась ее кровь, и кровь ее Рейнеке пролил!Пусть же король убедится!.. Едва лишь петух благонравный,Горем подавленный тяжким, предстал пред лицом государя,Вслед ему два петуха подошли с тем же траурным видом.Звался один Кукареком — и лучший петух не нашелся бОт Нидерландов до Франции самой. Шагавший с ним рядомИмя носил Звонкопев, богатырского роста был малый.Оба зажженные свечи держали. Покойной особеБратьями были родными. Они проклинали убийцу.Два петушка помоложе носилки несли и рыдали,—Их причитанья и вопли издалека доносились.Геннинг сказал: «Мы горюем о невозвратимой утрате,Милостивейший король! Посочувствуйте в горе ужасномМне, как и детям моим! Вот Рейнеке-лиса работа!Лишь миновала зима — и листва, и трава, и цветочкиРадости нам возвестили, — как счастлив я был, наблюдая,Свой жизнерадостный выводок, живший при мне беззаботно!Десять сынков и четырнадцать дочек, веселых, проворных,Сразу, в одно только лето, супруга моя воспитала.Все крепышами росли и свое пропитанье дневноеСызмальства сами себе находили в укромных местечках.Двор ведь у нас монастырский, богатый: надежные стены,Шесть большущих собак, недремлющих стражей домашних.Деток моих так любили, так бдительно их охраняли.Рейнеке, вору, однако, пришлось не по нраву, что мирноЖили семьей мы счастливой, козней его избегая.Вечно шнырял он у стен, по ночам караулил ворота.Псы замечали его, он тягу давал. Но однаждыБыл он всей сворою схвачен, и тут ему шкуру надрали!Все же он спасся, и нас не надолго оставил в покое…Впрочем, послушайте дальше. Вскоре он снова приходит,Схимник по виду, приносит рескрипт за печатью. Я вижу —Ваша печать. Я читаю указ — в нем написано ясно:Вы возвещаете мир нерушимый животным и птицам!..Лис мне меж тем говорит, что отшельником стал он смиренным,Дал-де он строгий обет искупить свои прегрешенья,В коих, увы, он теперь сознается. Пускай-де отнынеБольше никто не боится его: он свято поклялсяМясом вовек не питаться! Дал он мне рясу пощупать,Даже нарамник; свидетельство мне предъявил онОт настоятеля; и, чтобы не было вовсе сомнений,Он показал власяницу под рясой, сказав на прощанье:«Будьте же, бог да хранит вас, здоровы! Немало осталосьДел у меня: прочитать еще следует «Сексту» и «Нону»,Кроме того, еще «Веспер». Стал на ходу он молиться,Зло замышляя в уме, нам замышляя погибель…Я, с просветленной душою, к семье поспешил — поделитьсяРадостной вестью о грамоте вашей. Семья взликовала!Если уж Рейнеке схимником сделался, знать мы не будемГоря и страха!.. Впервые с детьми я отважился выйтиЗа монастырские стены. Как рады мы были свободе!Нам она скоро бедой обернулась! Залег за кустамиЛис вероломный и, выскочив, путь нам к воротам отрезал.Лучшего нашего сына схватил и унес он, проклятый!Тут нам спасенья не стало! Уж раз он отведал куренка,—Так и повадился!.. Ни егеря, ни собаки не могутНас от злодея теперь ни днем, ни ночью избавить.Так вот и перетаскал он чуть ли не всех моих деток:Двадцать имел я, остался пяток. Остальных он зарезал!..Сжальтесь над горем горчайшим! Вчера задушил он, разбойник,Дочь мою также! Собаки спасли только труп бездыханный.Вот она, жертва его! Пусть ваше откликнется сердце!..»

Слово король произнес: «Подойдите-ка, Гримбарт, взгляните:Так-то постится отшельник ваш, так он грехи искупает?Год бы еще мне прожить, он истинно каяться будет!Впрочем, что пользы в словах! Послушайте, бедный мой Геннинг:Дочери вашей отказа не будет ни в чем, что по правуВоздано мертвым должно быть — ей будет «Вигилия» спета,Почести будут оказаны при погребенье, а послеМы с господами баронами кару убийце обсудим…»

Тут же король приказал «Вигилию» спеть над покойной.С «Domino placebo»[7] начали певчие петь и пропелиВсе стихи до конца. Указать бы я мог и подробней,Кто из них лекцию, кто респонсории пел, но уж слишкомМного потребует времени это. Не стоит, пожалуй…Труп схоронили, могилку накрыли красивой плитоюМраморной, словно стекло, отшлифованной, грузной,Толстой, солидной. И крупную, четкую высекли надпись:«Тут Скребоножка покоится. Геннинга дочь. Между курицВсех яйценосней была и скребла замечательно землю.Ах, лежит она здесь, убиенная Рейнеке-лисом,Пусть же узнает весь мир о злодействе его и коварстве!Плачьте о жертве безвинной!» Так именно надпись гласила.

Вскоре король на совет созывает умнейших придворных,Чтоб сообща обсудить им, как покарать преступленье,Ставшее столь очевидным ему самому и баронам.Вот и решили они, что к преступнику дерзкому нужноСрочно гонца снарядить, чтоб разбойник теперь не пыталсяКак-нибудь вновь уклониться от явки на суд королевскийВ самый ближайший из дней заседания членов совета.Браун-медведь был назначен послом. В напутственном словеБрауну молвил король: «Говорю вам, как ваш повелитель:Будьте как можно усердней, но прежде всего — осторожность!Рейнеке зол и коварен, пойдет он на всякие плутни:Будет лукавить и льстить, обманывать, путать безбожно,Самоуверенно». — «Будьте спокойны! Пускай он посмеетЧуточку хоть попытаться меня одурачить, мерзавец,—Вот вам: богом клянусь, и да буду покаран я богом,Если я с ним не разделаюсь так, что своих не узнает!..»

ПЕСНЬ ВТОРАЯ