Жизнь и приключения Мартина Чезлвита (главы I-XXVI) - Чарльз Диккенс

Чувствуя, что его рассудок колеблется, Мартин ради собственного спасения попросил вторую сестру спеть что-нибудь. Она охотно согласилась; начался бравурный концерт, исполненный исключительно силами обеих мисс Норрис. Они пели на всех языках, кроме своего родного. По-немецки, по-французски, по-итальянски, по-испански, по-португальски и даже по-швейцарски - лишь бы не было ничего отечественного, ничего низменного. Ибо языки похожи на многих путешественников - они заурядны и вульгарны у себя на родине, зато приобретают необыкновенное благородство за границей.

Возможно, что со временем обе мисс Норрис добрались бы и до древнееврейского языка, если бы их не прервал слуга ирландец, который, распахнув дверь настежь, громко доложил:

- Генерал Флэддок!

- Боже мой! - воскликнули сестры, прерывая пение. - Генерал вернулся!

При этом восклицании генерал, облаченный по-бальному, в парадную форму, ворвался в комнату так стремительно, что задел сапогом за ковер, споткнулся о свою шпагу и растянулся во весь рост, показав удивленному обществу курьезную маленькую плешь на макушке. И это было бы еще ничего, но, будучи несколько дороден и весьма туго затянут в мундир, он никак не мог подняться и лежал, корчась и выделывая сапогами такие штуки, каким нет примеров в военной истории.

Разумеется, все немедленно бросились на помощь и быстро подняли генерала. Но его мундир был так удивительно сшит, что генерал поднялся, не сгибаясь в пояснице, словно деревянный клоун, и не владел ни единым мускулом, пока его не поставили на ноги; после чего он ожил, словно чудом, и, двигаясь бочком, чтобы занимать поменьше места и не задеть за что-нибудь золотыми шнурами эполетов, с улыбкой устремился приветствовать хозяйку дома.

Вряд ли возможно было выразить более чистую радость и восторг, чем выразило все семейство при неожиданном появлении генерала Флэддока! Его приняли так тепло, как если бы Нью-Йорк был осажден неприятелем и другого генерала нельзя было достать ни за какие деньги. Он три раза подряд обошел всех Норрисов, пожимая им руки, затем осмотрел их с некоторого расстояния, как подобает доблестному командиру, драпируя правое плечо широким плащом и выставляя вперед мужественную грудь.

- Итак, - воскликнул генерал, - я снова вижу избранные умы моей родины!

- Да, - сказал мистер Норрис-отеп. - Мы все здесь, генерал. - Тут Норрисы столпились вокруг генерала, расспрашивая его, где он побывал после своего последнего письма, что поделывал в чужих краях, и самое главное - с кем познакомился из великих герцогов, лордов, виконтов, маркизов, герцогинь и баронетов, которыми так восхищаются жители этих непросвещенных стран.

- Лучше не спрашивайте, - сказал генерал, поднимая руку. - Я вращался среди них все время, и в чемодане у меня лежат газеты, где мое имя, - тут он понизил голос и произнес очень внушительно, - напечатано в светской хронике. Но сколько условностей в этой удивительной Европе!

- Ах! - воскликнул Норрис-отец, грустно качая головой и глядя на Мартина, словно желая сказать: "Не могу отрицать этого, сэр. Желал бы, но не могу".

- А как слабо там развито нравственное чувство! - воскликнул генерал. Чувство собственного достоинства у них совершенно отсутствует!

- Ах! - вздохнули все Норрисы, совершенно подавленные горем.

- Я бы не мог себе этого представить, - продолжал генерал, - если бы не видел своими глазами. Вы, Норрис, наделены сильным воображением, но и вы не могли бы себе этого представить, если б не видели сами.

- Никогда! - сказал мистер Норрис.

- Эта замкнутость, чопорность, эта надменность, эта церемонность! восклицал генерал, с каждым повторением все сильнее напирая на словечко "эта", - все какие-то искусственные преграды между людьми; человечество делится на фигурные и простые карты всех мастей - на бубны, пики, трефы, на все что угодно, кроме червей! То есть кроме сердец!

- Ах! - воскликнуло все семейство, - Как это верно, генерал!

- Погодите! - сказал Норрис-отец, беря генерала за плечо. - Ведь вы приехали на пакетботе "Винт"?

- Да, конечно, - ответил генерал.

- Может ли быть! - воскликнули барышни. - Подумать только!

Генерал, казалось, не мог понять, почему его прибытие на пакетботе "Винт" вызвало такую сенсацию; не стало ему дело яснее и после того, как мистер Норрис, познакомив его с Мартином, сказал:

- Ваш спутник, кажется?

- Мой спутник? - переспросил генерал. - Нет!

Он ни разу не видел Мартина, но Мартин его видел, и теперь, когда они встретились лицом к лицу, узнал в нем джентльмена, который в конце путешествия разгуливал по палубе, засунув руки в карманы и широко раздувая ноздри.

Все смотрели на Мартина. Делать было нечего. Правду нельзя было утаить.

- Я приехал на том же пакетботе, что и генерал, - сказал Мартин, - но не в одном классе. Мне надо было соблюдать строгую экономию, и я ехал третьим классом.

Если бы генерала подвели к заряженной пушке и приказали немедленно выпалить из нее, он не мог бы растеряться больше, чем при этих словах. Чтобы он - Флэддок, Флэддок в парадной форме американского ополчения, генерал Флэддок, Флэддок, любимец иностранной знати - стал знакомиться с субъектом, который ехал на почтовом пароходе третьим классом за четыре фунта десять шиллингов! Да еще встретить это ничтожество в самом святилище нью-йоркского света, принятым в лоно нью-йоркской аристократии! Генерал чуть не схватился за шпагу.

Среди Норрисов воцарилось мертвое молчание. Если слух об этом распространится, они будут навеки опозорены из-за неосмотрительности своего провинциального родственника. Их семейство было созвездием исключительной яркости в высшей сфере Нью-Йорка. Были там и другие элегантные сферы еще выше, были сферы и ниже, и ни одна звезда в любой из этих сфер не имела ничего общего со звездами других сфер. Но теперь во всех этих сферах узнают, что Норрисы, введенные в заблуждение приличными манерами и внешностью, пали так низко, что "принимали" у себя никому не известную личность без единого доллара в кармане. О орел, хранитель непорочной республики *, неужели они дожили до этого!

- Разрешите мне откланяться, - сказал Мартин после неловкой паузы. - Я чувствую, что вызвал здесь такое же замешательство, в каком нахожусь и сам. Но прежде чем уйти, я должен сказать несколько слов в оправдание вашего родственника, который, вводя меня в общество, не знал, что я недостоин этой чести, могу вас уверить.

Он поклонился Норрисам и вышел, очень спокойный с виду и весь кипя внутри.

- Ну, что же, - сказал Норрис-отец, бледнея и обводя взглядом собравшихся, после того как Мартин закрыл за собой дверь, - молодой человек наблюдал сегодня вечером утонченность светских манер и изящную простоту высшего общества, которых никогда не видал у себя на родине. Будем надеяться, что это пробудит в нем нравственное чувство.

Если "нравственное чувство", этот исключительно заокеанский товар, ибо, по утверждению доморощенных деятелей, ораторов и памфлетистов, оно является монополией Америки, - если нравственное чувство включает благожелательность и любовь к человечеству, то его действительно не мешало бы пробудить в Мартине. Он шагал по улице в сопровождении Марка, и все безнравственные чувства бушевали в нем, подстрекая к довольно кровожадным замечаниям, которых, к счастью для его репутации, никто не слыхал. Однако скоро он настолько остыл, что стал даже подсмеиваться над этим событием, и вдруг услышал позади себя чьи-то шаги и, обернувшись, увидел своего друга Бивена, который догонял его, совершенно запыхавшись.

Он взял Мартина под руку и, попросив идти медленнее, несколько минут молчал. Наконец он сказал:

- Надеюсь, вы оправдаете меня и в другом смысле?

- В каком? - спросил Мартин.

- Надеюсь, вы не думаете, что я предвидел финал нашего визита? Впрочем, вряд ли нужно вас об этом спрашивать.

- Да, это верно, - сказал Мартин. - Я тем более благодарен вам за вашу любезность, что узнал цену здешним почтенным гражданам.

- По-моему, - возразил его друг, - таким, как они, везде одна цена, только наши не хотят этого признавать и становятся на ходули.

- Честное слово, это верно, - сказал Мартин.

- Я думаю, - продолжал его друг, - что если бы вы видели такую сцену в английской комедии, то не нашли бы ее невероятной и неестественной?

- Да, конечно!

- Без сомнения, здесь это смешнее, чем где бы то ни было, - продолжал его спутник, - но тут уж виноваты наши актеры. О себе лично могу только сказать, что я с самого начала знал, в каком классе вы ехали; я видел список пассажиров первого класса, и вас в нем не было.

- Тем больше я вам обязан, - сказал Мартин.

- Норисс очень хороший человек, в своем роде, - заметил мистер Бивен.

- Вот как? - сухо сказал Мартин.

- О да! В нем много хороших свойств. Если бы вы или кто другой обратились к нему, как к существу высшего порядка, в качестве просителя на бедность - он был бы весь доброта и внимание.