Смертная чаша весов - Энн Перри

Харвестер мрачно улыбнулся.

– Барон, если таковой была причина встречи в Уэллборо-холле – а мне кажется, вы так и полагаете, – то, возможно, вы ответите на несколько вопросов, которые так и напрашиваются в связи с подобным предположением? Если б Фридрих отклонил предложение вернуться, это дало бы кому-нибудь повод пожелать ему смерти?

– Не думаю.

– А если бы он согласился?

Фон Эмден недовольно сжал губы, как бы противясь тому, что его заставляют выразить вслух свое мнение, но при этом понимая, что не ответить он не может.

– Возможно, графу фон Зейдлицу… – предположил он неуверенно.

– Потому, что тот за объединение? – вопросительно поднял брови Эшли. – Мог ли принц Фридрих один успешно выполнить то, о чем его просили? В ваших предыдущих ответах на вопросы все выглядело гораздо более запутанным и трудным. Я не подозревал, что принц продолжал обладать такой силой и властью.

– Он мог и не достигнуть длительной и прочной независимости, – терпеливо пояснил барон. – Возможно, война стала бы неизбежной, но именно этого страшится фон Зейдлиц. В этом случае он потеряет слишком многое.

Харвестер не скрыл своего удивления.

– А разве не грозит то же самое всем вам? – Адвокат стал вполоборота к галерке, словно приглашая ее разделить свое удивление.

– Конечно, – согласился Стефан с печальным вздохом. – Но разница в том, что многие из нас надеются кое-что и выиграть в этой войне. Или, вернее будет сказать, сохранить.

– Независимость своего государства? – В голосе Эшли не было ни иронии, ни даже намека на неуважение к уверенности свидетеля. Задавая этот вопрос, он исходил из наличия жестокой и неумолимой реальности. – Разве это стоит войны, барон фон Эмден? Кто будет в ней воевать? – Он сделал жест негодующего недоумения. – Кто захочет лишиться дома и земли? Кто будет готов умирать? Я не вижу ничего позорного в желании вашей страны избежать войны даже ценою трагической смерти вашего принца. По крайней мере, многие в этом зале поняли бы это, и я им верю.

– Возможно, – согласился свидетель, и его застывшее лицо вдруг преобразилось от чувств, которые он все время сдерживал. – Но вы живете в Англии, и у вас конституционная монархия, парламент, где возможны дебаты, избирательное право, при котором любой может проголосовать за то правительство, которое ему нравится. У вас есть свобода читать и писать то, что вы хотите. – Барон не жестикулировал ради убедительности, но его слова произвели впечатление на всех. – У вас есть свобода собраний и дискуссий, вы критикуете власти и их законы… Вы можете задавать вопросы, не боясь репрессий, создавать партии любых политических направлений, молиться любому богу. Ваша армия подчиняется политикам, а не наоборот. Ваша правительница никогда не позволит, чтобы ею командовали генералы. Они нужны для того, чтобы защищать страну от внешнего вторжения, чтобы завоевывать слабые и менее удачливые страны и народы, а не для того, чтобы подавлять собственный народ, если тот собирается вместе или протестует против ваших государственных или трудовых законов, низкой заработной платы или условий жизни.

На галерке стояла гробовая тишина. Сотня лиц в глубоком изумлении смотрела на свидетеля.

– Если б вам довелось жить в одном из германских государств, – продолжал Эмден, все больше вдохновляясь, но с глубокой печалью в голосе, – вы бы помнили, как всего лишь десять лет назад по вашим улицам маршировали солдаты, а люди строили баррикады в страстной надежде обрести свободу. Ту свободу, которая уже есть у вас и которой вы запросто пользуетесь. Мы считали убитых, теряли надежды, видели, как не выполняются обещания… Вы бы тоже встали на защиту тех, пусть мизерных, прав и свобод, которые еще есть у нас в Фельцбурге. – Он подался вперед на свидетельской трибуне. – И в память о тех, кто боролся и отдал свою жизнь, вы бы тоже отдали свою ради благополучия детей и внуков… или всего лишь ради страны и ее будущего, ради своих друзей, независимо от того, увидите вы это будущее и знаете ли тех, кто будет в нем жить. И еще… вы сделаете это просто потому, что верите в это.

От тишины в зале у всех уже неприятно покалывало в ушах.

– Браво! – неожиданно раздалось с галерки. – Браво, сэр!

– Браво! – подхватил десяток голосов, а затем закричали большинство присутствующих, и в воздух взлетели руки. Лица собравшихся светились подлинным энтузиазмом. – Браво!!!

– Боже, храни королеву! – выкрикнула одна женщина, и этот возглас тут же начали повторять другие люди.

Судья не стучал молотком и не пытался призвать зал к порядку. Он дал волю их чувствам и подождал, когда они улягутся сами. Лишь потом он обратился к адвокату:

– У вас есть еще вопросы к барону фон Эмдену, мистер Харвестер?

Тот стоял ошеломленный и почти напуганный. Очевидно, адвокат Гизелы не ожидал, что слова свидетеля вызовут такую бурю эмоций. Сухое и отстраненное обсуждение политики превратилось в животрепещущую, касающуюся всех и каждого тему, и Эшли не знал, к чему все это может привести.

– Нет, ваша честь, у меня больше нет вопросов, – ответил он. – Я думаю, барон фон Эмден наглядно показал нам, сколь высоким был накал эмоций на встрече в Уэллборо-холле, и дал понять, как много людей верили в то, что судьба их страны зависит от возвращения принца на родину. – Юрист покачал головой. – Но это все не имеет никакого отношения к выдвинутому графиней фон Рюстов обвинению против принцессы Гизелы, которое является очевидной клеветой. – Сказав это и многозначительно посмотрев на Рэтбоуна, Харвестер сел на место.

Он отлично все рассчитал, и это знали оба адвоката. Оливеру пока так и не удалось отвести от своей подзащитной обвинение в клевете, и отодвинуть нависшую над ней угрозу подозрения в убийстве он тоже не сумел. Это обвинение еще не было выдвинуто, но вполне могло грозить фон Рюстов. Своими показаниями фон Эмден усугубил и без того непростое положение Зоры. Он показал, как многое было поставлено на карту, и назвал ее в числе ярых поборников независимости. Она не могла желать принцу смерти, но охотно пошла бы на то, чтобы убрать Гизелу, и сочла бы это поступком высокого патриотизма. И сейчас в зале суда все охотно поверили бы в это.

– Чего, черт побери, вы добиваетесь, Рэтбоун? – спросил Харвестер своего оппонента, когда они вместе покидали суд в перерыве на ланч. Он казался расстроенным. – Ваша подзащитная, похоже, допустила ошибку, как это нередко случается. – В голосе его была искренняя озабоченность. – Вы уверены, что у нее все благополучно с рассудком? Вам следовало бы уговорить ее снять обвинение, это в ее же интересах. Суд все равно добьется истины, что бы она вам ни говорила и что бы ни делала. По крайней мере, убедите ее не давать показаний, пока она еще больше не навредила себе… и вас за собой не потянула. Весьма печально, что в суде было произнесено имя принца Уэльского. Это было некстати. У вас слишком много рискованных свидетелей, Рэтбоун.

– Я веду рискованное дело, – печально согласился сэр Оливер, подлаживаясь под шаг коллеги. – Но если б я не вытянул из барона фон Эмдена список гостей, это сделали бы вы.

– Представляю себе лицо лорда-канцлера! – Эшли, обойдя что-то горячо обсуждавших клерков, снова поравнялся с Рэтбоуном, и они вместе спустились по ступеням широкой лестницы навстречу холодному октябрьскому ветру.

– Я тоже… – усмехнулся Оливер, хотя для него это не было шуткой. – Но у меня нет выбора. Она упорно стоит на своем: Гизела убила Фридриха. Я не могу отказаться от дела – у меня нет достаточных оснований для этого. Поэтому я должен следовать инструкциям подзащитной.

Харвестер покачал головой.

– Извините, – сказал он, и это было скорее сочувствие, чем просьба о прощении. Эшли не хотел сдавать позиции, да и Рэтбоун тоже не собирался меняться с ним ролями, хотя не возражал бы, если б такое случилось.

Когда после перерыва вновь возобновились слушания, Оливер вызвал свидетелем Клауса фон Зейдлица. От него он ждал подтверждения того, что сказал барон. Граф фон Зейдлиц вначале не соглашался на дачу показаний, однако не стал отрицать того, что он является сторонником объединения германских государств. Когда же Рэтбоун умело нажал на него, Клаус весьма эмоционально выступил против войны и разрушений. Его грубое лицо было по-настоящему взволнованно, когда он красочно описывал руины городов и селений, по которым прошла армия, опустошенные земли и разруху в пограничных землях, раненых и обездоленных жителей… Когда граф говорил о собственных владениях и своей любви к маленьким деревушкам, полям и рощам, в его неуклюжей фигуре и манерах были гордость и своеобразное величие.

Оливер не прерывал его, а когда тот закончил, не высказал ни намека, ни предположения, позволяющих подозревать этого свидетеля в причастности к убийству принца ради предотвращения такой войны.