Изнанка. Том 2 - Самат Бейсембаев

отношусь к нему, не то чтобы халатно, но и не горячо уж так. Но если бы я родился лишь следующим в наследовании, то, думаю, жаждал бы этот титул, как ничто другое. Иначе сказать, возможно, строил бы козни собственному брату, позабыв вообще всякое о слове честь. Теперь мой второй сын — а в этом я был абсолютно уверен, тем самым как бы предчувствием или интуицией присущей всякому родителю, — не будет ли он пытаться отобрать корону у моего старшего отпрыска. Хотя, быть может, это будет к лучшему, учитывая склонность первого к сумасбродству и безответственности. Надо бы, возможно, создать закон наследования, где трон достается достойнейшему, а не старшему. Но с другой — придет, скажем, мой внук или правнук и отменит этот закон уже на основании своего императорства. А чтобы такого не случилось, я должен достичь величий первого императора, а это, откровенно признать, неосуществимо. Первого привилегий на то и нерушимы, что он первый, а не потому, что исключительно он был велик. Коротко говоря, первый на то и первый, потому что он первый. Тавтология.

Новый раздирающий нутро крик вывел меня из положенного равновесия, и я вздрогнул неподобающе. Я слышал много раздирания, находясь на поле битвы, но к ним привыкаешь и перестаешь уже обращать внимание, к тому же одно стон раненого война, и совсем другое визг собственной жены. При первых родах я такого не припомню. Но, будь это не красиво, а стоит признать, тогда меня заботил лишь наследник, ибо к ней я относился лишь, как к супруге, а не любимой. Сейчас же… любовь. Забавно, собственно, получилось: у всех любовь со временем проходит, а у нас зародилась.

И еще один, на этот раз тонкий визг, не разрывной глотки, а глубокий от самых легких, как у церемониального глашатая — плачь ребенка. Услышав его, слуги рядом облегченно вздохнули, женщины и вовсе начали лить одинокие слезы, капающие на беленые зубы, мужчины откровенно жали друг другу руки, хотя и старались делать это сдержанно.

— Поздравляем вас, ваше величество!

— Пусть свет одарит его силой и счастьем!

— Да горит его пламя ярко.

Поздравления сыпались отовсюду. Все пытались сдержать порыв, соблюсти приличия, но увидев, что даже сам император покрылся небольшой испариной, а сейчас откровенно так счастлив, они тоже стали вести себя более откровенно, кто-то даже позволил себе жест, коснувшись моего плеча, впрочем, тут же смутившись, но увидев мою ободряющую улыбку, стеснительно засияли. Формальности формальностями, но, когда люди видят, что император тоже человек, верность в них каким-то странным образом лишь возрастает, чем я порою и не пренебрегал.

Я стал перед дверью, ожидая, когда её откроют. Простоял так десять секунд, двадцать, тридцать, и после, наверное, почти пройдя минуту, я призадумался, в чём дело. К тому же, краем уловил какой-то подозрительный шум, будто бы за этой самой дверью шелестела одежда, как бывает при нервно быстрой ходьбе, почти что беге, чем-то средним; между. Страх и предчувствие чего-то нехорошего кольнуло нутро. Чувства сразу же возопили предпринять действия, и я сильным толчком влетел в помещение, где рожала моя жена. Быстрым взглядом окинул обстановку: на лицах повитух застыл ужас, но это меня перестало интересовать сразу же, ибо я приковался лишь к ней одной. Она была уставшей, измученной, но оно не удивительно, однако было важно другое — кровь. Много крови. Вся белая простыня практически окрасилась в красную лужу. Очутившись рядом с ней, левой рукой взялся за ее ладонь, а второй нежно коснулся ее лица. Жар. Она попыталась что-то сказать, но совсем выбившись из сил, она только пошевелила губами и так мягко, совсем едва заметно, нежно улыбнулась, и по этому жесту стало все понятно. Она прощалась со мною. Затем глаза ее медленно померкли и тело обмякло. Я даже не шевелился, боясь, что если я скажу хоть слово, она умрет. Будто бы момент, где она еще была жива — исчезнет. Но вместе с тем, понимание было, однако… реальность не мною не принималась. Точнее реальность осознавалась, но как так? Как так? — я не понимал. Все же было хорошо, все было более чем хорошо, но как? Как? Тихо прижался к ней, и мои плечи беззвучно затряслись, совсем не так, как подобает его величеству императору.

* * *

В воздухе пахло сыростью. Дождь застал в дороге, и вещи сейчас сушились аккуратно разложенные в углу. Легат был практически в одном белье. Несмотря на свое высокое положение, а вместе с ним и жалованье, благодаря которому удалось уже скопить приличный такой капитал, легат не очень-то любил пользование благами цивилизации. Человек почти что всю жизнь проведший в военных лагерях, в военных условиях, привык жить скудно, и поэтому не находил смысла иметь что-либо, помимо того, что необходимо мизерно. Он уже даже и позабыл, когда последний раз ночевал в собственном доме. Да и как такового собственного дома у него уже не было. Продал за ненадобностью. Сейчас его дом — этот шатёр. Лишь изредка, когда приходилось посещать столицу по несущественным делам, наподобие всяческих балов или что-то в этом духе, этого баловства аристократов, легат позволял себе снять небольшую квартирку на пару дней, да и только. Походная палатка, похлебка в деревянной миске, военная кираса и добротный меч — вот все, что ему было необходимо. Быть может, лишь изредка насладиться изыском какого-либо блюда на серебряном блюдце, и на этом, собственно, все.

Легат прикрыл глаза и вдобавок положил на лоб руку, как бы закрываясь от этого мира. Слишком тяжелые мысли вызывали ломоту в голове, во лбу, в висках, в затылке. Во второй руке он держал развернутое письмо с неаккуратным почерком, будто бы писавший мыслями очень торопился, что рука не поспевала. Он медленно отнял пальцы ото лба, еще раз пробежался по ключевым строкам и тяжело, очень тяжело вздохнул. Офелия мертва, а это значит тот мост хрупкого мира, что она собой олицетворяла только что рухнул. Он считал себя мудрым человек, а поэтому, как и мудрый человек, он должен был готовиться к предстоящему. Только вот вопрос был в том, как готовиться. Точнее — чью сторону принять. Как бы да — он с Сендами, но Красс все никак не мог понять почему. Не было у него никаких обязательств перед Гидеоном, не было долгов или что-то в этом роде, просто в какой-то момент они сошлись мнениями, характерами, или как вообще зарождается неравная дружба, больше похожая на наставника и его последователя лишь чисто в силу