Добро с кулаками - Денис Грушевский

Или вот в другой раз, снилось Аркадию Афанасьевичу, будто бы он с сотоварищем празднует успешное завершение сделки в шикарном вип-ресторане. Празднует не просто так, а на ногу широкую. С душою и размахом, а себя ощущает вип-виповичем не меньше. И всё-то вроде бы хорошо и великолепно. Уже доеден суп из черепахи и черепаховых же яиц. Уже выпито вино урожая года солнечного затмения. Уже и барсучатина с заправкой по кельски и соусом наршараб подана, и бутылочка Кристал Луи Рёдерер стоит на столе открытой. И шеф повар лесные ягоды из собственной заначки разбавляет сиропом и ликёром специально для дорогих гостей. А невесело Аркадию Афанасьевичу. И кусок не лезет в горло. От чего такое? Интересуется сотоварищ, намазывая на хлеб паштет из соловьиных языков. Выпей друг, нам ли быть в печали! Подбадривает сотоварищ. А не поднимается настроение, хоть тресни. Дело всё в том, что на интуитивном уровне чувствует Аркадий Афанасьевич, что не добрал он с данной сделки. Не всё что можно выжал. Что ещё пару миллиончиков можно было приплюсовать, и никто бы никогда и не заметил. И передаётся данная хандра сотоварищу и сотрапезнику Аркадия Афанасьевича. И вот уже оба они сидят и уныло ковыряют вилками в блюдах. Вяло пьют Кристал, не чокаясь ну словно на поминках. А ведь пришли праздновать, и настроение праздничное было. А теперь и сто сорок полученных от сделки миллионов уже не радуют, ведь двух миллиончиков-то не достаёт. Настроение безвозвратно испорчено и блюда уже не те по вкусу и раздражает молоденькая сексапильная певица на сцене ресторана, что так приятно заводила своими подчёркнуто оголёнными формами в начале ужина. Да и сама жизнь уже кажется серой и убогой да к тому же бессмысленной. И тут вдобавок ко всему, ни с того ни с сего подходит официант. Разворачивает из упаковки зубочистку и ни к селу, ни к городу спрашивает Аркадия Афанасьевича прямо в лоб:

— Ты рад, что ты не бабораб?

— Я рад, что я не бабораб! — отвечает изумлённый Аркадий Афанасьевич.

— Ответ такой мои ласкает уши.

— Пора вставать закончен данный ужин!

— А баборабам передай.

— Пойдут, удавятся пускай!

Далее нахалюга официант хватает сзади на манер удушающего приёма Аркадия Афанасьевича за шею, фиксируя при этом голову, и начинает больно колоть той самой зубочисткой в нос. Аркадий Афанасьевич пытается вырваться и всё более избавится от колющей зубочистки. А в это самое время в дикой тайге в палатке здоровенная лесная комариха, вдоволь напившись благородной московской крови из носа, зам министра, ловко увернувшись от сонного взмаха руки, полетела восвояси. Полетела, скорее всего, откладывать личинки, совсем не ведая какого аперитива, удалось ей отведать на зависть всем остальным собратьям.

Вернёмся теперь ненадолго в Дороховский кабинет, во время сразу по его исчезновению. Не успел подлец Воробейкин вальяжно расположиться в кресле зам министра, не успела рыжая бесовка отправить понятых и мнимых оперативников по новым поручениям, как неожиданно в углу кабинета закрутился небольшой вихрь. Постепенно сбавляя обороты, вихрь превратился в гадкого подростка, крутящегося волчком, пока тот совсем не замедлился.

— Так и знал, всё самое интересное пропущу, — отдышавшись как будто после марафона, сразу вступил в беседу гадёныш, поглаживая с любовью шелудивого кобеля.

— Ну, чем порадуете? Дайте-ка угадаю, к геологам отправили любостяжателя? Верно?

Рыжая недоброжелательно смотря на подростка, ответила:

— Ну и! Дальше то что?

— Так и знал, никакой фантазии. Ну, просто никакого полёта мысли. Да и ладно, и шут с ним с этим скопидомкой замом министра. Тут другое дело, поважнее. Ставка пересмотрела стратегию. Теперь порочных приказано особо не трогать. Они, видите ли, наш неисчерпаемый ресурс. Раз неисчерпаемый так почему бы не тронуть, спросил, было, я. Социально-близкие, сочувствующие и попросту хоть и мусор, но наш мусор, был ответ. Теперь предложено всё своё внимание на добрых и почтенных людях сосредоточить. Как вам это, а? — подросток был заведён, казалось до предела, только вот непонятно с радости или горя.

— Ну и чего такого-то, на добрых так на добрых. Ты чего так взбудоражен-то? — вальяжно отвечал калека, будто само кресло зам министра повлияло на него, сделав высокомерным и бесчувственным.

— Как это что? Нет, вы его слышали? Тебе ли не знать великий герцог восточных районов, легат-пропретор тридцати одного легиона то, что за добрых и заступиться могут. А уж тем более за почтенных. Ещё как заступиться и на сцену выйдет тётя по имени Хана и всё-отгуляли по голубому шарику, отвеселились. Я на такое не подписывался. Уж точно не за этот гонорар.

— Так и скажи, я, мол, сдрейфил! В одно предложение уместится, — с улыбкой ответила рыжая подростку.

— Кто — сдрейфил? Я? Сдрейфил? Да знали бы вы несчастные, сколько в средние века я святош укокошил….

Часть вторая

Мир так устроен — всё к нам

возвращается,

Что отдали, вернётся — не прощается

Не затухает и не прекращается,

Вращается всё в мире, всё вращается.

Добро вернётся доброму, свет -

светлому

И получить посылку от себя ответную

Так ожидаемо и так естественно,

Мир справедлив — живите

Соответственно!

ГЛАВА ПЕРВАЯ ПРЕСТУПЛЕНИЯ И НАКАЗАНИЯ

Прекрасный багровый закат разливался по всем уголкам не менее прекрасного песчаного пляжа и, отражаясь, и переливаясь золотыми оттенками, растворялся в джунглях позади пляжа. Огромная звезда как будто нарочито решила задержаться прежде бы, чем райский остров окутало покрывало ночи. Воздух был влажен и свеж. Океанский бриз нёс с собой вечернюю прохладу, и все обитатели дивного леса, словно проснувшись от дневного зноя, наперегонки пытались выкрикнуть каждый своё. Макаки верещали на верхних этажах о том, что пора спуститься к берегу за ракушками. Всевозможные попугаи и птички вторили им, что как бы оно да, и надо, да только вот поскорее. Ведь совсем скоро проснётся хозяйка здешних мест красавица чёрная пантера и уж тогда кому-то может не поздоровиться. В свою очередь эта самая хозяйка, протяжным рыком известила остальных что вовсе и не спит да вдобавок ко всему всё слышит. И не только слышит, а скоро придёт и вас на одного станет меньше. Не понятно, за каким лешим, вышедший на берег тапир что-то прохрюкал, будто пьяный и снова скрылся в чаще. Между делом был на данном острове ещё один экземпляр, которого не радовало ни вечернее солнышко, ни звуки дикой природы как, впрочем, и прохладный бриз. Да это был именно он, некогда властный и заносчивый, уверенный в собственном превосходстве над другими, продуман и прогнозист, владелец большей части всех денег на земле Джон Рокфеллер. Правда, теперь он более походил на несчастного задумчивого старца из какой-нибудь Богом забытой кельи в горе, или скорее, на отшельника дервиша — собирателя сказок, нежели на распорядителя судеб. Оно и понятно ведь сидел Джон на простом табурете без спинки, а совсем не в кресле, да ещё на перцовом горчичнике с ногами, опущенными в тазик с постоянно ледяной водицей. Но самое отвратительное в данной ситуации было то, что сидел старик в подобном качестве уже как три года с довеском. По крайней мере, он сам так себе насчитал, определяя время лишь по смене сезона дождей на сезон засухи. И конца подобным посиделкам, покамест ничего не предвещало. Поначалу его очень тревожило создавшееся антагонистическое положение. Весьма отравлял первые дни и ночи, месяцы и кварталы перцовый горчичник, а вместе с ним и тысячу раз проклятый тазик. Сидеть, также было невыносимо гадко. Затекало буквально всё от ног до шеи. Однако к физическим так сказать неудобствам Рокфеллер попривык. Хоть и не сразу, но всё же привык и почти перестал обращать на них внимание. Слава Богу, хоть, что каждое утро с гор не спускается огромный орёл клевать печень. Изо дня в день. Из века в век. Размышлял старик, радуясь тому факту, что ему самому худо было всего нечего — пара каких-то годиков, в то время как Прометею особо тяжело было первые сто лет. Ведь так и с ума можно спятить, постоянно думая, что задницу больно жжёт, словно сидишь на сковороде. Вспомнив технологию медитации, ещё всякую там ерунду про йогу, аюрведу и прочее и поняв, как, не обращать внимания на боль и неудобства, облегчения к своему удивлению Джон не испытал. За физическими муками незамедлительно, словно из-за угла появились муки душевные, ещё более коварные и безжалостные. Терзало и душило одиночество. Страх и безысходность периодически накрывали своим опахалом с головы до пят. Безысходность порою была сравнима лишь с той, которую испытывают только суицидники перед самим ужасным актом умерщвления себя. Но самое сильное переживание, доставляло какое-то пока не совсем понятное чувство, идущее откуда-то из самой глубины души. Чувство того, что почти всё, и вся делал неправильно. Не по велению совести, про коею и вспомнил-то только уже, будучи сиденцем на острове, а по наставлению алчности, тщеславия и корысти, деструктивного образа мышления, направленного только на одно — любой ценой сохранить и приумножить. И притупить данное нещадное, ледяное чувство, с помощью медитации и йоги, увы, никак не удавалось. Ну, хоть ты тресни, как бы Джон не тужился. Однажды в самом начале отсидки старик заметил в стае попугаев ежедневно поутру слетавшихся к песчанику клевать камешки для улучшения пищеварения, заметил и выделил для себя не совсем обычного попугая. Да, с виду это был совсем обыкновенный белый какаду, только Джону сперва показалось, а затем он уже утвердил себя на мысли, что попугай видит его. Более того, непросто видит, а наблюдает за ним каждое утро в то время как его сородичи клюют песок и общаются на своём птичьем языке. Было что-то немного пугающее во взгляде птицы. Казалось взгляд этот, обладает разумом, и поэтому Рокфеллер практически всегда не выносил его, уводя глаза в сторону. А попугай, вдоволь насмотревшись на старика, возвращался к своим попугайским делам, принимаясь то ухаживать за пернатой самочкой, то ставить на место зарвавшегося соперника. К слову сказать, остров на котором сиживал вот уже третий земной год корпоратократ и глобалист, был не совсем безлюдным. Иногда на него заплывали или туристы на красивых яхтах или просто путешественники да счастливые обладатели собственных посудин. Хоть это событие и вносило разнообразие в пресный репертуар теперешнего бытия Рокфеллера, однако радости доставляло не особенно. Всё дело в том, что все эти счастливые и беззаботные люди отдыхали на острове, любовались его красотами, кормили полу ручных обнаглевших макак бананами, и даже иногда занимались любовью на песке почему-то всё время как назло прямо неподалёку от табурета. Так вот все они совершенно не замечали беднягу арестованного, словно бы его и не существовало. А однажды чей-то ребенок, резвясь, пробежал сквозь старика, словно бы тот был бесплотным духом. После этого события Джон до вечера стонал и плакал. А рядышком с ним метрах в пяти у костра весело праздновала какое-то событие группа туристов, как показалось по речи из Франции. Они задорно плясали и смеялись. Прыгали через костёр, поздравляя упитанного румяного старика, судя по всему с юбилеем, и с каждым тостом хлопали тому в ладоши. На углях шипело и скворчало мясо, а Джон мог только понюхать и облизать пересохшие губы. Кушать ему, видимо не полагалось весь срок наказания. По крайней мере, слуга индус раз в день не появлялся возле ног хозяина с корзиной, доверху набитой яствами. Зато вместо слуги индуса ровно три раза в день как по часам отмечая завтрак, обед и ужин появлялся нестерпимый голод, покидавший злодея дедушку только под вечер.