Земля под ее ногами - Салман Рушди

— Разговорному радио конец, — говорит она. — Диалог мертв.

Это ошеломляет. В пяти словах выносится приговор неокантианскому и бахтинскому определению человеческой природы, согласно которому мы ежесекундно меняем друг друга путем диалога, интерсубъективностью, творческим взаимодействием наших недостатков. Аполлонический по своей сути мир коммуникации уступает надменной силе ее дионисийского поствербализма. Прежде чем до Ормуса доходит смысл этих революционных перемен, в магазин врывается Томми Джин, преследуемый улюлюкающей Антуанетт Коринф.

— Послушай, парень, извини меня, — просительно обращается он к Ормусу Каме, хватая его за руки, — это всё Ведьма, она обожает так шутить. Ты ведь из Индии, я люблю Индию. Махариши и Будда, бог Кришна. Это прекрасно.

— И Рави Шанкар[169], — подсказывает ему Ормус, стараясь быть приветливым.

Но Томми Джин уже истощил свой запас индийских имен и лишь исступленно кивает в ответ.

— Да, да, — кивает он, радостно сияя.

— Да, — соглашается Ормус Кама.

— Но о чем я говорил… — Джин снова начинает извиняться. — Слушай, парень, я был груб с тобой, но это все потому что она любит пудрить людям мозги, — можешь себе представить, она мне сказала, что ты еврей. Чуешь, что я имею в виду, каково, а? Но это не так, ты никакой не еврей. О, вау!

— Эй, индус! — кричит Антуанетт Коринф, размахивая косячком в длинном мундштуке. — Может, научишь меня нескольким — как они там у вас называются — трюкам с веревкой? Ведь это же вы озадачили королеву, если я не ошибаюсь[170].

В присутствии Джина и Антуанетт Ормус Кама не может отделаться от ощущения, что он находится рядом с самим злом. Джин не в счет, он просто пустое место, всего лишь глупый пустомеля. Но от Антуанетт Коринф веет откровенной и мстительной злобой. Это совсем не та мудрая женщина, не позволяющая горечи завладеть ее душой, воспеваемая сыновьями на пиратских волнах. Эта женщина настолько переполнена жаждой мести, что, даже зная, что у нее нет никаких причин направлять свой яд против него, Ормус физически ощущает опасность. Он начинает неосознанно отступать назад и в темноте на что-то натыкается. Стойка с висящими на ней платьями шумно падает на пол.

— Ха! Ха! (Смех Антуанетт Коринф похож на тяжелый кашель курильщика.) Бедный малыш. Да он просто до смерти перепуган. Ормус, мальчик, добро пожаловать на Анфолд-роуд.

Малл Стэндиш звонит тем же вечером:

— Всё в порядке? Она нормально себя ведет? — И прежде чем Ормус успевает ему ответить: — По поводу твоей музыкальной карьеры. Я над этим работаю. План почти готов. Ты знаешь, что записи Джорджи Фейма запрещали крутить на Би-би-си, а теперь благодаря нам они третьи в хит-параде? Это большой шаг вперед. И лишний раз доказывает нашу пиратскую мощь. А следующим аргументом будешь ты. Потому что если мы сможем проделать то же самое с никому не известным артистом, это будет означать, что нам нет равных. Нам нужно обсудить материал, обсудить состав музыкантов. В общем, нужно обо всем поговорить. Точка. Не спрашивай когда. Я этим занимаюсь. Я уже многое предусмотрел. Я уже почти у цели. Будь готов.

Сейчас, оглядываясь назад, нет сомнений, что Малл Стэндиш был влюблен в Ормуса Каму: он втюрился в него, идиот, как сопливый подросток. Но это не мешало ему оставаться порядочным человеком, человеком слова. Никогда а все годы его партнерства с музыкантом, ставшим благодаря ему суперзвездой, он не позволил себе ни малейшей попытки сексуального домогательства по отношению к своему протеже. Если бы не Малл Стэндиш, который собрал группу, обеспечил ее инструментами, снял на свои деньги студию да к тому же еще был и промоутером, никогда бы не было никакого «Ритм-центра». А без «Ритм-центра» не было бы и «VTO».

В тот первый вечер в квартирке над «Ведьмой» разговаривающий с ним по телефону Ормус настроен скептически:

— Чего ты от меня хочешь?

Голос Малла едва заметно дрожит, теряя присущее ему богатство тембра.

— Мои сыновья, — бормочет он. — Замолви за меня словечко перед ними.

Что совсем не просто. Вырвавшись на свободу с «Радио Фредди», Готорн и Уолдо Кроссли заняты расширением сознания. В мамочкиной норе — знаки зодиака на потолке, астролябии, ароматические палочки, постеры с рекламой тибетского горлового пения, кошка, метла, платья — они в полном отрыве, спасибо мамочке.

— Они не могут без сладкого, — радостно сияет Антуанетт Коринф. — После двух недель на корабле они сами не свои. А ты, мой восточный принц? Тебе сколько — один кусочек сахарку или два?

Несмотря на то что Ормус прожил целую жизнь на считающемся экзотическим Востоке, он не знает, как вести себя с ведьмами. Сидя на афганском ковре, неуклюже скрестив ноги и ерзая оттого, что они у него затекают, он отказывается от предложенного наркотика. Украдкой вглядываясь в темноту жилища Антуанетт, он различает там попугая в клетке, мексиканскую фигурку чак-мула[171], бразильские барабаны. Книги о древних религиях, практиковавших кровавые человеческие жертвоприношения. Чародейка с латиноамериканским уклоном. Ормусу все труднее воспринимать ее всерьез. Это ведь представление, поза, игра. В этой «культуре» у людей есть время для игр. Может быть, они так никогда и не вырастают из игры. Это «культура» взрослых детей.

Бактерии на предметном стекле микроскопа.

Антуанетт отмечает интерес Ормуса к своей атрибутике, но чувствуя его скепсис, пускается в многословные объяснения: «Люди ищут чего-то лучшего, — оправдывается она. — Им нужна альтернатива. А здесь бездна запретного знания, безупречная логика, фантастическая эрудиция, тайные изыскания человечества, и все это — за границами респектабельности. Почему? Да это понятно. Они не хотят, чтобы мы получили доступ к этой власти. К ядерной мощи тайного знания».

Это лишь немногое из сказанного ею. Ормус видит и слышит ее всё яснее. Она просто демагог, уверенная в своей правоте ханжа, Истинная Верующая. Она явно пытается что-то скрыть, используя плохо усвоенную риторику сумасшедших маргиналов, чтобы немного расцветить историю своей жизни, беспросветная банальность которой, похоже, пугает ее. Кто она по большому счету? Портниха, преуспевшая в своем ремесле, но потерпевшая крах в любви. Двое взрослых сыновей и холодная постель. Ормусу кажется, что она намеренно обращается с сыновьями как с маленькими детьми и дает им наркотики, чтобы они как можно дольше оставались по-младенчески беспомощными и зависимыми от нее. Возможно, охваченный чувством отвращения к тошнотворному духу времени, Ормус не видит в Антуанетт ничего привлекательного: дерганая, склонная к лицедейству, крикливая.

Он спрашивает, можно ли сыграть на барабанах. Уносясь вместе с кольцами дыма все дальше от реальности, она неопределенно машет рукой. Из-под его пальцев текут, переплетаясь, мягкие, настойчивые, шелковистые ритмы. Барабаны словно давно ждали возможности поговорить с ним, а он мечтал о разговоре с ними. Он думает: наконец-то у него здесь есть друзья.

«Чертов рай», — резко комментирует Антуанетт Коринф и отключается. Ормусу все равно; он весь в самбе, карнавале звуков, исторгаемых ударами его летающих рук.

Потом, много позже, после того как он уляжется спать этажом ниже, Ормус слышит, как она проснулась и шумно ходит наверху. Он слышит странное пение, позвякивание цимбал, женский голос, воющий на луну.

Эта Англия, забивающая себе голову мистицизмом, завороженная таинственным, в парах психотропных веществ, любящая чуждых ей богов, начинает наводить на него ужас. Эта Англия — зона бедствия, где старики уничтожают молодых, посылая их умирать на далеком поле боя, а молодые в ответ уничтожают самих себя. В высшей степени консервативную реакцию вызывает у него не только война, но и противонаправленный ей дух наплевательства, laissez-faire, и эта его реакция лишь усиливается по мере знакомства со страной. Ему отвратительны разрушение, расточительство, членовредительство, дешевые пиджаки бедноты, проглатываемая с готовностью тарабарщина, заменившая собою гимнастику ума, страсть к гуру и другим псевдовождям, бегство от здравого смысла в преисподнюю привилегий.

Со временем он напишет об этой зоне бедствия песни, эти песни разнесут в пух и прах поколение, затерянное в космосе, они будут полны негодования, которое — культура знает подобные примеры — сделает их гимнами тех самых людей, против которых был направлен его гнев. Умирающее, уносимое волнами, сломленное поколение, баюкающее себя ложью, будто оно воплощает надежду и красоту, услышит правду в потрясших землю песнях Ормуса Камы; увидев свое нелестное отражение, они познают самих себя. Ормус Кама найдет свой западный голос, осознав, по выражению месье Анри Юло, против чего он. А Вина, его единственная любовь, будет олицетворять то, ради чего он живет.