Берлинское кольцо - Эдуард Арбенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот Дитрих попросил ее поискать «аиста» на юге. Попросил перед самым ее отъездом из Берлина. Тогда она поняла, что не «аиста» застрелил штурмбанфюрер. Священную птицу надо было еще отыскать. В Ниме она ничего не нашла. Полковник Арипов всячески отводил разговор от этой темы, отшучивался. Рут пустила в ход все свое лукавство и всю свою нежность и смогла узнать лишь, что из Нима птица улетела неделю назад. Еще она узнала, но уже без помощи Арипова, что гестапо ищет какого-то туркестанца. Усиленно ищет.
И вот один день в Альби. В горячем, летнем Алиби. Утро «шахиня» провела в отеле «Виган», днем наведалась в расположение легиона, надеясь встретить знакомых туркестанцев. Казармы почти пустовали. Легионеров бросили на ликвидацию партизанской группы, которая осмелилась подойти к самому городу и обстрелять железнодорожную станцию. Опечаленная неудачей, Рут вернулась в центр и стала прохаживаться по бульвару Лицея. Никакой цели она не преследовала и ни на какое изменение событии не надеялась. И вдруг на Новом мосту встретила человека со шрамом на левой щеке. Он спешил на ту сторону Тарна к бульвару Страсбурга. В другой момент и на другом месте Рут обязательно остановила бы старого знакомого и перебросилась бы парой слов или даже пригласила в кафе. Тем более, что человек этот всегда благоволил к ней и к ее мужу и постоянно подчеркивал свое восхищение высокими достоинствами «шахини». От желания остановить его Рут удержала внезапно родившаяся мысль — почему человек со шрамом здесь? И еще — почему он так взволнован? Он был непохож на себя — бледный, осунувшийся. Казалось, страшное несчастье пало на его голову и он бежал, сам не зная куда и зачем.
Рут пошла следом. Пошла, подталкиваемая еще неосознанным желанием узнать тайну. Тайны манили ее. Человек со шрамом привел «шахиню» почти на край города, на улицу Дембург, к железнодорожной станции. Здесь он вошел в калитку, пробитую в довольно высокой стене. У входа висела доска с надписью — полевой госпиталь.
Рут не хотели впускать, то есть пытались не впустить. Но не было такого места на свете, куда бы не проникла при желании «шахиня». Начальник госпиталя выслушал фрау и приказал проводить ее в палату для тяжелораненых — их привезли час назад.
Она узнала «аиста». Узнала потому, что рядом с койкой стоял человек со шрамом. Прежде Рут никогда но видела этого туркестанца и даже не представляла его себе и почему его назвали «аистом», не поняла. Бедняга был без памяти. Когда она подошла к раненому, он тяжело стонал. Здесь, у койки, человек со шрамом заметил президентшу. Глаза его впились в лицо Рут, отыскивая объяснение ее появлению тут, в Альби, у постели раненого. Несколько секунд он изучал «шахиню», не нашел ответа, хотя о чем-то и догадался, и сухо, очень сухо поклонился.
— Вы хотите облегчить участь несчастного? — сказал он утверждающе, а не спрашивая. — Поздно. Он безнадежен…
Рут не ответила. Чуть склонилась над раненым, будто хотела лучше разглядеть его или утешить своим вниманием.
— Безнадежен, — повторил человек со шрамом. — Четыре пули в живот. От этого не поднимаются…
Она снова не ответила. Тогда человек со шрамом поклонился, теперь прощаясь, и вышел.
Рут осталась. Осталась, чтобы понять что-нибудь. И может, узнать!
И узнала.
«Аист» метался в агонии. Он умирал. Умирал, не приходя в сознание. Рут, видя, что «аист» уходит, потребовала от врача сделать укол умирающему — не облегчающий боль, а бодрящий. Он хочет что-то сказать, пояснила «шахиня», помогите ему. Укол воспламенил силы, но сознание не вернул. «Аист» стал бредить. Минутами находили на него воспоминания, неясные, обрывчатые, и он говорил, кричал, плакал. Рут замирала, ловя каждое слово. Правда, слов было немного и все со слезами: «Не убивайте, таксыр!.. Не убивайте!»
«Он пал не в бою, — поняла Рут. — Его убили. Просто убили…»
И снова: «Таксыр, не убивайте… Таксыр!» К врагу так не обращаются. Перед ним поднимают руки.
Одна фраза была странной:
— Я не виноват… Не виноват… Он был пустой… Пустой! Поймите, таксыр!
И еще:
— Возьмите пакет… Будь он проклят…
Перед рассветом он скончался. В последнее мгновение сознание, кажется, вернулось к нему. «Аист» глянул на Рут и спросил испуганно:
— Кто ты, женщина?
Он хотел, видимо, о чем-то попросить, Рут так поняла этот шепот и этот взгляд и ободряюще улыбнулась, но он не попросил, только вздохнул и затих…
Ольшер сидел, откинувшись на спинку кресла и смежив веки. Он казался спящим или отрешенным от всего окружающего.
— Вы слышите меня, Рейнгольд? — спросила баронесса.
Он очнулся, но не изменил позы и не открыл глаз.
— Хотел бы не слышать…
— Налить вам еще вина?
— Нет.
Баронесса встала, подошла к окну — широкому, без переплетов, состоящему из одного стекла. Отдернула до конца штору, словно узкая полотняная полоса мешала ей, и посмотрела вниз, на улицу. Там горела рекламами ночная Брудергриммштрассе. Холодными рекламами. Мостовая была пуста, тротуары тоже.
— Уже поздно, — сказала Рут.
— Я уйду, — ответил Ольшер, по-прежнему занятый своими мыслями. — Сейчас уйду.
Потом поднялся тяжело, будто после недуга, долгого и изнуряющего, прошагал, волоча ноги, к вешалке и взял пальто.
Уже одетый сказал:
— Вы уезжаете?
— Да, завтра утром.
— Туда?
Она опустила веки, молчаливо подтверждая его догадку.
— Не спрашиваю, зачем…
— Не надо, Рейнгольд!
— Тогда прощайте!
Рут подошла к нему с грустной улыбкой.
— Поцелуйте мне руку!
Точно с такой же улыбкой, как когда-то в дешевеньком кафе у Шпрее.
И он точно так же, как когда-то, — скучно и нехотя — поцеловал.
— Прощайте…
12
Он не убивал «аиста». Все произошло довольно мирно. По дороге на Монпелье, когда поезд, миновав небольшую станцию, вырвался на прямую и стал набирать скорость, Саид пошел но вагонам отыскивать шарфюрера.
Легионеры играли в карты. Трое в купе. Как раз «аист» тасовал колоду, и в приоткрытую дверь Саид увидел его длинные руки, выбрасывающие карты на колени партнера. Игра шла на деньги — стопка марок лежала на столике, и стопка эта была не маленькая.
«Все в порядке, — отметил про себя Саид. — И надо полагать, пакет сейчас при нем, при этом долговязом шарфюрере. Где-нибудь в кармане кителя или в чемодане. А раз шарфюрер и его вещи на месте, пора действовать!»
Саид оттянул створку двери и шагнул в купе.
— Примите в компанию! — произнес он с порога. И произнес не просяще, а требовательно. Легионеры поднялись, выполняя воинский этикет, но унтерштурмфюрер жестом вернул их на место и сам устроился рядом на диване.
Появление офицера вызвало некоторое замешательство. «Аист» опустил колоду, не зная, продолжать игру или нет. Тогда Саид вынул пять марок и бросил их на стол.
— Достаточно для начала?
Легионер, сидевший у столика, нерешительно заметил:
— Здесь тридцать марок…
— По десяти, значит… — понял Саид и добавил еще денег.
— Тогда продолжим, — согласился «аист». — Ваш очередь, если не возражаете?
— Давай!
Он не плохо играл прежде, но карты давно уже не попадали к нему в руки и, приняв от шарфюрера первую, Саид почувствовал знакомое волнение. Нет, он не поддавался никогда азарту и не рисковал без нужды, теперь же должен был рисковать. Рисковать, потому что карты могли помочь в достижении цели, а могли и помешать.
«Нарочно поддаваться не буду, — решил он. — Игра должна казаться настоящей, чтобы не вызвать подозрения у шарфюрера».
Карта пошла удачно. И первая, и вторая, и третья…
— Достаточно, — сказал Саид.
«Аист» бросил на собственные колени четыре новеньких атласных листа. И проиграл. Сразу проиграл.
— Бывает, — успокоил противника Саид.
Прошел круг. «Аист» еще проиграл, а потом выиграл. Метать банк стал Саид. Он сразу предложил партнеру полную ставку — все, что лежало на столе, а там было пятьдесят марок. Тот отказался. Второй тоже. Саид надеялся на «аиста». Соблазн был велик, но смелости у шарфюрера не хватило.
— Только двадцать, — произнес он взволнованно.
— Двадцать так двадцать. Бери карту!
Прошел круг. Второй. Банк вернулся к шарфюреру. «Аист» перетасовал колоду и посмотрел вопросительно на лейтенанта.
— Сколько?
Саид заранее знал, что сказать, но для видимости помялся, изобразил отчаяние и бросил:
— На все!
На столе лежало девяносто марок. Легионеры замерли боязливо: унтерштурмфюрер мог сорвать банк — ему везло — и тогда отыграть свои двадцать-тридцать марок не удастся, деньги уплывут в карман лейтенанта. Что ему стоит сгрести эту кучу и исчезнуть в своем купе.
