Брекен и Ребекка - Уильям Хорвуд

Gorddyar adar; gwlyb naint.

Llewychyd lloer; oer dewaint.

Стара я и не понимаю тебя...

Недуг тяжелый гложет меня...

Птицы кричат, струится река,

Сияет луна, и ночь холодна.

Она говорила на шибодском языке, и Брекену показалось, что в ее устах он звучит ритмичнее и мелодичней, чем речь Брэна и других кротов, обитавших в долине. Келин принялся переводить, а ее голос сопровождал его рассказ словно прекрасный звучный аккомпанемент, без которого Брекен с Босвеллом не смогли бы до конца постигнуть смысл ее истории, пронизанной силой чувства, которое можно выразить лишь с помощью поэзии.

Сначала Брекен не вполне понял, о чем она говорит, но потом догадался, что ее рассказ не связное изложение событий, а скорее, вереница из множества образов и воспоминаний. Он подумал, что такое свободное изложение куда ярче, чем повествования, которые встречаются в хрониках летописцев. Она говорила о Мандрейке и присущей ему жизненной силе, которой были чужды покой и скука, положенные в удел обитателям уютных туннелей и нор.

Мандрейк, душе твоей неукротимой

Полет орла подобен над широким руслом

Реки многоводной. Будь я удачливей,

Ты отыскал бы путь к спасенью,

Но невезение мое определило твой удел.

И сердце мое от тоски иссохлось.

Вот ястреб внезапно к земле устремился —

Среди сланцевых плит пятном темнеет твой мех,

Темнеет среди склонов Шибода, и слышен вой

Гелерта.

Он черен подобно Ллин-дир-Арви.

Я исхудала, недуг меня гложет.

О Мандрейк, я прошу, услышь меня.

Ибо тебе суждено возвратиться,

Восстать из теней, залегших в толщах сланца.

Вновь я услышу шум твоих шагов.

Среди цветов, подобных звездам, ветер пляшет,

Снежинки испещрили листья папоротника.

Нет, ястреб меня уже не увидит,

Но круг замкнется победой моей.

Что это? Голые бока и склоны голые

И ни шерстинки, ни травинки,

Лишь когти ломкие, как одряхлевшая скала.

Листок этот вскоре ветром сорвет, Печален его удел.

Родившийся в этом году — старик,

Возродившийся через год полон сил.

Вот так суждено возродиться тебе,

И я разделю твою судьбу,

Ты снова будешь рядом со мной,

И черный Шибод услышит мой смех.

Но сердце мое источила тоска

За долгие годы разлуки с тобой,

И ветер свалил все деревья, что росли на горе.

О, как я смеялась, как выла метель,

Когда ты попался мне на пути.

Остыли озера, в них нет ни капли тепла,

Вороны поселились в Кастель-и-Гвине,

Там, где однажды прошел и ты, Где царит безмолвие Камня,

Где нерушимой твердыней высится Триффан.

От горя сжимается сердце:

Не довелось мне побывать там с тобою

И никогда уже не доведется.

Другой придет тебе на смену,

И ты тогда ко мне вернешься.

И он предстанет пред Камнями Кастель-и-Гвина,

Где неумолчно ветер воет,

Где нерушимой твердыней высится Триффан.

Ее напевный голос затих, Келин перевел последние из слов, и затем надолго воцарилась тишина. Брекен не сводил глаз с У-Pox, и пробужденные ею образы давнишних событий, великих стремлений и Мандрейка, о котором она говорила так, будто он не погиб, слились в его уме воедино, и мысли его обратились к Камням Шибода: он знал, что ему предстоит отправиться к ним.

Но сильней всего он почувствовал, как безгранична ее любовь к Мандрейку, как горюет она о том, что не сумела сделать все как надо, хоть и спасла его однажды. Слушая ее рассказ, ощущая, что за каждым из ее слов стоит правда, он наконец понял, что такая же любовь к Мандрейку жила в душе Ребекки. Он снова, уже в который раз, вспомнил, как ужасно кричал Мандрейк, когда появился на прогалине у Камня. И ведь он слышал его душераздирающие крики, но не сумел на них откликнуться. Да и кому дано унять такую страшную тоску? Откуда взять столько сил? Он снова посмотрел на У-Pox, и ему захотелось сказать ей что-нибудь, что хоть немного утешило бы ее.

— Расскажи ей о Ребекке,— внезапно проговорил он и, повернувшись к Келину, спросил: — Ты не сказал ей?

— Она все знает,— негромко проговорил Босвелл, и Келин кивнул.

— Нет, — настаивал Брекен, — пожалуйста, скажи ей, что я люблю Ребекку. — Он подумал, что, узнав об этом, У-Pox, которой пришлось столько лет провести в ожидании, поймет, что какая-то частица столь дорогого ее сердцу Мандрейка все же сохранилась. — Скажи ей об этом, — повторил Брекен, обращаясь к Келину.

Келин что-то негромко проговорил, повернувшись к У-Pox, и она перевела взгляд на Брекена. С трудом передвигаясь, она подошла к нему и прикоснулась к нему лапой.

— Dywedwch wrthyf sut un ydi Rebecca! — тихонько сказала она.

Брекен взглянул на Келина, ожидая, что тот переведет ее слова.

— Она сказала: «Пожалуйста, опиши мне Ребекку»,— перевел Келин.

Брекен перевел взгляд на У-Pox и задумался, пытаясь подыскать нужные слова. Ребекка... как же описать ее...

— Она полна любви, а ее густой серый мех лоснится, словно атлас. Она крупней многих самок, но грациозна, как легкий ветерок. Смех ее подобен лучам солнечного света. Каждое ее движение проникнуто мощным биением жизни, и окружающих слегка пугает эта сила, но они тянутся к ней, чувствуя, что она им необходима... — Он умолк, и, когда Келин закончил переводить его слова, в норе снова воцарилась полная тишина.

Брекен и сам удивился тому, что сказал. Когда он думал раньше о Ребекке, ничего подобного не приходило ему в голову. Неужели она и вправду тоже внушает ему страх? Неужели его привлекает только заключенная в ней жизненная сила?

Ему хотелось еще поговорить с У-Pox, но присутствие Келина, Брэна и Босвелла стесняло его, а вдобавок он никак не мог разобраться в своих чувствах. Он попытался вспомнить, как они с Ребеккой стояли возле Заветного Камня, но все это показалось ему бесконечно далеким, как будто эти события произошли не с ним, а с кем-то другим. Ему стало очень грустно и захотелось плакать, захотелось, чтобы У-Pox обняла его, чтобы Ребекка оказалась рядом.

— Я люблю ее, — беспомощно повторил он, и Келин перевел его слова на шибодский. У-Pox улыбнулась и что-то проговорила, обращаясь к нему.

— Она сказала, что знает, как ты любишь Ребекку, дочь Мандрейка, — перевел Келин, — и что когда-нибудь ты тоже до конца это поймешь.

Затем У-Pox снова повела рассказ, но уже не в такой напевной ритмичной манере, как прежде.

— Я не хотела, чтобы он ходил туда, и предупреждала его